Василий Наумкин - Каменный пояс, 1981 Страница 38

— Вот тут, — замялась секретарь и встала. — Вот тут, Владимир Алексеевич, сберкнижка покойной и завещание.

— В Фонд мира? — машинально проговорил Барыкин.

— Нет! — воскликнула Елена Петровна. — В Фонд обороны!

— В Фонд о-бо-ро-ны?! — поразился Барыкин. — А ты того… не ошиблась?

— Нет, не ошиблась, — возразила с обидой.

— Ну, не обижайся, Елена Петровна. Может, описка в завещании?

— Да какая описка! Завещание Составлено по всем правилам, все на законном основании! Вот оно.

Владимир Алексеевич развернул документ и стал медленно читать необычную бумагу. Никакой ошибки, не было. Четко и ясно написано, что Аграфена Серафимовна Ильиных просит после ее смерти передать сбережения в Фонд обороны страны, изготовить на эти деньги автомат и вручить его лучшему солдату на границе.

«Деньги это не мои, они получены за младшего сынка Илюшу. Пенсию я за него получала у государства. И как мне принесли ее первый раз, так и порешила: пусть и окончилась война, а стану копить деньги для обороны страны. В войну-то ничего у меня не было, окромя трех сыновей. Все они погибли. Илюша командиром воевал, ротой командовал, пока не погиб под Варшавой.

Стало быть, сын мой не только оборонял свое Отечество, а и других вызволял из-под проклятого Гитлера. В память Илюши и примите, когда помру, мои сбережения в Фонд обороны СССР, а значит, и обороны мира. Потому как наше оружие завсегда стреляет по врагам мира. В просьбе моей прошу родное Правительство не отказать».

Барыкин взволнованно и растерянно смотрел на секретаря сельсовета. Всегда невозмутимо спокойная Елена Петровна тоже была взволнована и озадачена. Надо же так! В соседях жили, кажется, все знала про Аграфену, и, оказывается, не все. Видно, даже у самых открытых людей, какой была покойная соседка, есть свои заветные тайны, доступ к которым заказан до поры, до времени…

— Что делать будем, Владимир Алексеевич? С одной стороны — нет у нас в стране Фонда обороны, с другой — просьба человека, его завещание. Документ…

— Что делать? — Барыкин взлохматил гладко зачесанные русые волосы. — Содействовать завещанию покойной. Не имеем права не уважить, не имеем! Позвоню предрику, сейчас же позвоню, а ты, Елена Петровна, займись, о чем договорились. Ладно?

Оставшись один в кабинете, Владимир Алексеевич снова перечитал заявление и задумался. Эх, сердешная ты, Аграфена Серафимовна! Да как же ты, родимая, да на что жила все эти годы? Ведь ни копеечки из пособия за сына не израсходовала. А небось трудно, туго и голодно бывало… Не надо ему, Барыкину, рассказывать о послевоенных годах, самого дедушка с бабушкой на пенсию за погибшего отца растили, на одно пособие втроем жили.

Люди копят деньги на черный день, детям или на покупки. А тут в мирные годы тихонькая русская старушка из месяца в месяц откладывала пенсию за погибшего сына на сберегательную книжку не ради личной корысти… Отрывала от себя ради самого святого на земле — мира и жизни чужих детей. А для чего же еще могущество нашей страны?..

— Ты что, спятил, Барыкин?! Какой Фонд обороны? Есть Фонд мира, чего там выдумывать. Если делать нечего, так я подкину тебе работенки! — уж очень весело прокричал предрик, когда Барыкин в разговоре с ним, заикаясь, сообщил о заявлении-завещании покойной старушки.

— В том-то и дело, Леонид Борисович, что не спятил. И старушка не перепутала. Муж у нее умер, спасая колхозное добро, три сына полегли на поле боя. Она, может быть, лучше нас знала, что ей делать, для чего законную пенсию до копеечки сберечь и на что ее завещать.

Предрик надолго замолчал, в трубке было слышно, как он чмокал губами. Молодой еще, моложе Барыкина, тоже сын погибшего офицера. Должно быть, наконец, убедился, что председатель Совета вовсе не шутит и ждет от него ответа по существу. Да, учрежден у нас в стране Фонд мира, но умершая бабка просит принять ее сбережения в Фонд обороны страны и никуда больше. Она, десятилетиями, обделяя себя деньгами, верила, что просьбу ее уважат, ибо помнила, как высоко ценили патриотический порыв граждан и коллективов в годы войны. Те, кто отдавал свои сбережения на разгром фашизма, получали благодарственные телеграммы из Москвы, о них писали газеты, они вошли в историю нашей великой Родины.

«А почему же сейчас, — думал предрик, — когда позади тридцать пять лет мира, можно отказать в просьбе человеку, тем более в посмертной просьбе? Она, просьба эта, не ради славы. Нет, он не имеет права отмахнуться от нее. А что необычна — так ничего противозаконного в том нет. Сомневался же кое-кто, когда начались хлопоты по установлению танка-памятника в Уксянке в честь построенного в годы войны на средства рабочих и механизаторов тамошней МТС и врученного их земляку на фронте. А ведь правительство пошло навстречу ходатайству местных органов власти…»

— Слушай, Владимир Алексеевич, конечно, райисполком приветствует просьбу старушки. Хорошо бы учредить именное оружие братьев Ильиных и вручать его нашим землякам-солдатам. Одобряешь? И я тоже. А бабку похороните всем селом, слышишь?

Барыкин облегченно вздохнул, прошелся по кабинету и стал звонить в совхоз.

— О чем разговор?! — с полуслова понял директор. — Неужели ты нас считаешь за бюрократов? Все найдем, все сделаем. И оркестр закажем из города. Сей момент с рабочкомом обговорим.

Памятник на заводе пообещали изготовить к вечеру…

С утра небо пестрело и хмурилось, а к обеду солнце пересилило морок, и березы по кладбищу за селом ярко зажелтели. Горели жарко на солнце трубы оркестра, и только торжественно-печальная музыка заставляла людей забыть о погоже разгулявшемся осеннем дне.

На открытом грузовике по обеим сторонам памятника с красной звездой замерли отпускники-солдаты Михаил Богдашов и Сергей Пономарев, в кумачовом гробу стеснительно, словно живая, лежала Аграфена Серафимовна Ильиных. Простоволосые мужики бережно несли крышку гроба, обитую траурным крепом. Строго и отрешенно держали на ладонях фронтовики атласные подушечки с наградами сыновей Аграфены.

О каждом осталась матери память… Орден Славы и две медали «За отвагу» — это старшего, Андрея, награды. Их сберег и привез матери боевой друг сына. Орден Отечественной войны II степени и медаль «За оборону Сталинграда» прислали из части, где воевал минометчиком средний, Иван. Два ордена Отечественной войны I и II степени — награды Ильи, не полученные им, разысканные красными следопытами средней школы и врученные райвоенкомом матери.

Чеканя по-солдатски шаг, отдельным взводом шли с ружьями комбайнеры, трактористы, главный инженер совхоза, учитель истории средней школы. Провожающих не окинешь взором… Вся школа в колонне, стар и млад со всего села. Все вышли проводить в последний путь простую деревенскую старушку Аграфену Серафимовну Ильиных, при жизни незаметную, как и многие-многие русские крестьянки…

Похоронная процессия преградила путь самосвалу с зерном, и водитель из командированных на уборку окликнул Петра Ивановича Буркова, что нес орден Отечественной войны I степени:

— Папаша! Что за генерала хороните?

Не оборачиваясь, Петр Иванович негромко, а слышали, наверное, все провожающие, ответил:

— Солдатскую мать, сынок…

Водитель заглушил мотор, беззвучно отпахнул дверку кабины, сорвал с головы голубой берет и встал на открылок. Он стоял, высокий, белокурый, чужой здешним людям и умершей старушке, но враз и навсегда ставший близким и родным для них и солдатской матери.

Феликс Сузин

СЕГОДНЯ И КАЖДЫЙ ДЕНЬ

Рассказ

Никита вскочил в троллейбус, когда тот уже тронулся. Скользнули по лопаткам стальные ребра дверей, прижали к потной, пышащей жаром массе. Заваливаясь на правый бок, троллейбус потащился к следующей остановке; размеренно шлепал по асфальту какой-то кусок резины. А время спешило, катилось колобком…

Проехали площадь. Большие часы показывали половину четвертого.

Да, теперь уже не успеть, можно и не стараться. А все Петр Сергеевич, дорогой многоуважаемый зав, с его воспитательной деятельностью. В последний момент, когда Никита был уже одной ногой на лестнице, вернул и, словно не замечая его нетерпения, в который раз стал объяснять основы деонтологии[4]. Эти старики не могут без нравоучений. Будто он сам не знает… Знаем. Проходили, даже конспектировали. «Чуткость…», «Индивидуальный подход…», «Больной всегда прав…». Правильно, правильно, никто не спорит. Но работа есть работа, каждый должен делать свое дело, а не мотаться из стороны в сторону, лезть вон из кожи. Взять, например, водителя этого троллейбуса. Ведет машину, объявляет остановки, и никто не сомневается в его профессиональном умении. И он, кстати, не выскакивает из кабины, не уговаривает проходящих мимо граждан подъехать, потому что это, мол, лучше, чем идти пешком. Не хочешь ехать — твое дело. Сейчас век рационализма. Если перед человеком рассыпаться бисером, сюсюкать, сопереживать, он будет тебя считать хорошим парнем, но обязательно усомнится в твоих деловых качествах.