Анна Мар - Диалог мужской и женской культур в русской литературе Серебряного века: «Cogito ergo sum» — «Amo ergo sum» Страница 4

Говорят, Ее видит каждый Такою, Какою хочет видеть. Говорят, Ее лицо бывает радостным, скорбным, утешающим, гневным, мягким и суровым.»

Разговор верующей женщины с Богоматерью, который происходит далее, лучше, чем многие страницы подробнейшего психологического анализа, характеризует ее душевное смятение, ее растерянность перед жизнью и обстоятельствами, ее покорность и доверие к доброте Всемогущей.

«Бэле она показалась кротко-удивленной. недоумевающей. Словно она хотела сказать:

— Я немного не понимаю тебя.

И это „немного“ произнести извиняясь.» [34]

Интересную трактовку роман «Идущие мимо» (1913) получил в статье А. Горнфельда, который глубоко вскрыл его любовный пласт. Он обратил внимание на центростремительный сюжет романа, в котором вокруг героини обитают «идущие мимо» мужчины, «чуждые глубине ее душевной жизни, равнодушные, далекие и сытые». И совершенно неважно какие они по характерам: недостижимый Леон Боржек, ласково-снисходительный Павел Спешнев, беспечно-заигрывающий Леви, цинично-развязный журналист, равнодушно-властный доктор Желтых, грубо-требовательный муж, влюбленный в другую, ничего не замечающий Давид Нейман. Все они, заинтересованные и безразличные, причиняют ей только душевную боль. А она без устали ищет «души, опоры, любви, смысла, хлеба» [35], но остается одинокой и несчастной.

Но роман имеет, на наш взгляд, и религиозно-философский пласт. Его можно прочесть и как историю воскресенья гибнущей души. Его героиня Магда Волюшко, скромная, трудолюбивая, мечущаяся, внешне напоминающая прелестных женщин с картин художника Котарбинского (худенькое личико с громадными черными глазами и тонкое, как стебелек, тело; но это одновременно и автопортрет: как замечали современники «большие, ясные, детские глаза» Анны Мар были «всегда грустны» [36] проходит труднейший путь от Богооставленности к обретению Бога. Лейтмотивом ее образа становится видение Мадонны, вернее, того Ее изображения, которое неизменно восторгает и поражает Магду.

«Мадонна, похожая на девочку, с голубым поясом <…> без ребенка, такая тонкая, хрупкая, с радостной, нежной улыбкой, с бесконечным доверием в глазах», «скорее удивленная, чем смущенная, Она смотрит на Архангела со смелостью невинности <…>[37]. В Ней Магда всегда открывает то, что больше всего ценит в людях. И в трудные минуты жизни, когда от Магды требуется напряжение всех душевных сил, она мысленно обращается к этой Мадонне-девочке за советом и помощью.

Героини Мар жаждут прямого, непосредственного общения с Богом. Им, как это ни кощунственно звучит, не нужны посредники. Поэтому нельзя прочитывать произведения писательницы как иллюстрацию пропаганды ортодоксального католичества. Ее ксендзы чаще всего не в состоянии разобраться в душевном состоянии героинь, они — люди этого, «мужского» мира и мыслят его категориями. Они, если и догадываются о терзающих тех муках, то скорее досадливо отгоняют мысли о страдании, а не ищут пути его облегчения. Им легче бросить запутавшейся женщине: «Вы — неверующая» или «Вы плохо молитесь», — чем помочь разобраться в себе и окружающем. Таков ксендз Войцех, венчавший Магду и теперь уговаривающий ее вернуться покинутому мужу, жить, как «тысячи честных, милых, простых женщин, спокойно и удовлетворенно <…>» [38] (Думается, что такие слова не раз приходилось слышать и самой Мар, тоже рано вышедшей замуж и в 17 лет оставившей мужа, чтобы жить самостоятельным трудом, который не всегда обеспечивал даже пропитания: может быть, поэтому так убедительны описанные в романе «Идущие мимо» муки голода, которые постоянно преследуют Магду.) Как довольно насмешливо замечает автор, ксендз Войцех Урбанович всегда находил жизнь прекрасной, в его глазах светилось наивное довольство: еще бы! — он переводил «какое-то чудесное, глубокомысленное, немецкое сочинение, ему недавно прислали не менее чудесные религиозные гравюры из Меца и обещали отпустить на конгресс богословов.» [39] И его диагноз «болезни» Магды ничем не отличается от банального суждения обывателя: «Искоса поглядел на ее бледное, замкнутое, страдающее лицо. Она просто влюблена, подумал он наивно.» [40]

Как видим, «диагноз» самой Анны Мар свидетельствует о другом — не только о том, что «мужской» и «женский» миры говорят на разных языках, но и то, что мужчины предпочитают говорить с женщинами о «посюстороннем», не допуская и мысли о существовании у них более таинственных и глубоких переживаний. И поэтому ксендз Войцех бессилен вернуть Магде «простую, ясную, без исступлений тоски и боли» [41] религиозность, как и тот ксендз в Боцянах, к которому неожиданно для самой себя Бэля Госк обратилась со словами укора: «Вы — счастливы, вы обручены с церковью и ничего для себя не хотите», — на что он произносит безутешное: «Ксендзы — только люди.» [42]

И героини Мар берут себе в духовные наставники не служителей церкви. Они выбирают тех святых, чья исступленная вера и готовность страдать, мучиться и обретать блаженство в страдании оказываются им ближе. Бэля Госк отдает предпочтение Св. Маргарите-Марии Алякок, отвергая и книги Св. Терезы, «холодные, риторичные, местами даже жестокие», и «мистические диалоги Екатерины Сиенской», и строгие исповеди Св. Августина, и молитвы Рейсбрука Великолепного, при чтении которых «ум, теряясь в отвлеченностях, уставал, а сердце стыло» [43], и даже «кроткие страницы» Франциска Сальского, «нежные гимны» Марии Альфонса Лигури. Да, Бэле ближе всего святая, установившая культ Сердца Иисуса. Ее молитвослов заключает в себе тот «крик любви, восторга и боли», который доказывает «пламенность», но одновременно и нежность, и любовную покорность. И Бэля в самозабвении шепчет созданные этой святой молитвы: «Крест — это трон возлюбленных Иисуса. Боль, страдание — их сокровища. Я не могу просить ничего, кроме пылающей любви к моему Иисусу, любви страдающей. Ибо ведь нельзя любить без страдания <…> Все кресты драгоценны для сердца, возлюбившего Бога и жаждущего быть любимым.» [44] И именно эта молитва, соединяющая крест, страдание, любовь, жертву, боль, экстаз, самоотречение, опровергает оскорбительные обвинения, раздававшиеся со страниц печатных изданий, по поводу того, что Анна Мар бесцеремонно присоединила к «грязным переживаниям»«слово, священное для всех христиан.» [45] В среде критиков даже раздавались голоса, предлагавшие Мар даже сменить ориентиры в католичестве: «Почему бы ей вместо Мари Алякок не вспомнить о Св. Доменике или Св. Бенуа?» — а то ведь в таком виде произведения писательницы не делают «чести католицизму», да и «католицизм, в котором она ищет пряной эротики, не пошел ей на пользу». [46] Но ведь героиня Мар просит у Бога не страстного религиозного исступления (оно как раз у нее есть, и она, по-видимому, считает его эгоистичным, разрушительным, хотя и по-своему сладостным), а «любви крепкой. не устающей бороться, любви чистой, преданной бескорыстно, любви распятой, для которой нет выше радости, как страдать во имя возлюбленного.» [47]

Но приведенные выше оценки религиозной взвинченности и экстатичности произведений Анны Мар имели под собой основание. Тема любви к католическому священнику, составившая сюжетную канву «Невозможного» и «Тебе Единому согрешила», действительно выглядела кощунственной. Но, как уже указывалось, писательница выступала в этих случаях исследовательницей, пытаясь распознать истинную природу этой преступной привязанности. Убедительнее и интереснее это у нее получилось в первой вещи, где ксендз Гануш не является конкретным мужским образом. Это скорее символ той женской устремленности к недоступному, к чистоте и целомудрию, которая не может быть удовлетворена в этом грешном мире, не может быть реализована в обычных жизненных условиях. Поэтому «невозможно» не соединение с ксендзом, а воплощение мечты о прекрасном и величественном. Вот как описывает автор это чувство. «Тереза любила чисто. Любила обоготворяя. Скорее молилась, чем любила. Смотрела, как на Распятье. Приближалась робко, по-детски. Было нечто бесконечно целомудренное, нежное, трогательное в ее чувстве. словно дыхание весеннего вечера, запах фиалок, слабый аромат ладана между страниц молитвенника». [48] Она хотела любить «беззаветно, молчаливо, покорно. Любить, ничего не ожидая взамен, кроме тоски, слез, во имя любимого. Любить без тени чувственности, без всякой надежды на взаимность и близость. Был для нее неназванным, таинственным, был томлением по чистоте, совершенству, дорогой к Богу.» (курсив наш — М. М.) [49] Может быть, здесь Мар очень близко подошла к определению и сущности женской религиозности и ее вечной потребности в любви. Может быть это и есть женское понимание любви — как дороги Богу? Но одновременно — это только одно из возможных пониманий исключительно сложного целого.