Эмиль Золя - Собрание сочинений. Т.26. Из сборников: «Поход», «Новый поход», «Истина шествует», «Смесь». Письма Страница 41

Но по мере того, как истина шествует, все обильнее расточается ложь, чтобы убедить нас, будто все осталось по-прежнему. И это весьма примечательно. В свое время, когда генерал де Пелье, которому было поручено произвести предварительное расследование, написал заключение, где указывал на возможную виновность майора Эстерхази, продажные газеты сочинили небылицу, будто генерал Сосье, уверенный в невиновности Эстерхази, колебался и согласился передать дело в военный суд, лишь уступая настойчивым просьбам самого Эстерхази. Теперь газеты выдумали кое-что похлестче: поскольку три эксперта вновь установили, что бордеро,[33] безусловно, написано рукой Дрейфуса, то майор Равари, произведя дознание, пришел к выводу о необходимости прекращения дела и что-де если Эстерхази и предстанет перед судом военного трибунала, то лишь потому, что сам настаивал на судебном разбирательстве и что генерал Сосье опять-таки вынужден был уступить.

Подобные россказни поистине — верх глупости, и могут вызвать только смех! Что вы скажете об обвиняемом, который руководит ходом дела и отдает распоряжения об аресте? Можете ли вы вообразить, чтобы ради человека, признанного невиновным в итоге двух расследований, собирали, не пожалев времени и труда, военный трибунал единственно для того, чтобы устроить балаганное представление, нечто вроде заключительной сцены торжества правосудия? Все это выглядит настоящим издевательством над правосудием, особенно если учесть, что кое-кто выражает уверенность в том, что будет непременно вынесен оправдательный приговор. Правосудие создано не для того, чтобы судить невиновных, и, уж во всяком случае, решение суда не выносится за кулисами, еще до начала слушания дела. Поскольку майор Эстерхази предается военному суду, будем надеяться, что речь идет не о фарсе, не о пышном представлении, устроенном на потеху зевакам. Моя бедная Франция, как видно, тебя считают совсем уж глупенькой, если рассказывают тебе такой несусветный вздор!

Чистейший вымысел также и те сведения, которые распространяются грязной прессой и которые должны были бы положить конец твоему ослеплению. Что же касается меня, то я решительно отказываюсь верить басне о трех экспертах, которые якобы не установили с первого взгляда тождества почерка майора Эстерхази и почерка, которым написано бордеро. Да остановите на улице любого ребенка, приведите его к себе, положите перед ним обе улики, и он вам скажет: «Оба листка написаны одним дядей». Тут всякий разберется и без экспертов, сходство в начертании некоторых слов бросается в глаза. От этого никуда не денешься; майор, конечно, не мог не признать разительного сходства и для объяснения оного заявил, что были якобы сняты кальки с его писем, сочинил хитроумно запутанную и, к слову сказать, удивительно наивную историю, которую газеты перепевали на все лады в течение долгих недель. И в довершение всего ссылаются на мнение пресловутых трех экспертов, которые опять-таки установили, что бордеро написано рукой Дрейфуса. Ну нет, это уж слишком, подобная самоуверенность становится просто подозрительной, и я надеюсь, что порядочные люди возмутятся!

Более того, некоторые газеты пишут, что бордеро не будет признано вещественным доказательством и что о нем даже не будет речи на суде. Спрашивается, о чем же тогда будет речь, да и зачем в таком случае вообще устраивать суд? Ведь в этом вся суть: если Дрейфус был осужден на основании письменного документа, составленного другим лицом и достаточного для осуждения этого лица, необходимость неумолимо требует пересмотра дела, ибо немыслимо осуждение двух человек по обвинению в совершении одного и того же преступления. Мэтр Деманж официально подтвердил, что в его распоряжение было предоставлено одно лишь бордеро и что Дрейфуса осудили по закону только на основании упомянутого бордеро; но даже если где-то хранятся утаенные вещественные доказательства, что явилось бы вопиющим нарушением законности и во что лично я не верю, кто посмел бы противиться пересмотру дела, если бы было доказано, что бордеро — единственная известная и признанная улика — составлено рукой другого лица? Вот потому-то и стараются утопить в море лжи вопрос о документе, в котором заключается все существо дела.

Итак, отметим прежде всего следующее: общественное мнение в значительной мере основывается на ложных сведениях, на невероятных и глупейших выдумках, каждое утро распространяемых газетами. Пробьет час возмездия, и тогда придется сполна рассчитаться с грязной прессой, позорящей нас перед всем миром. Для иных газет такое занятие не внове, грязь всегда сочилась с их страниц. Но, как это ни удивительно и ни прискорбно, среди них оказался литературный вестник «Эко де Пари»,[34] столь часто выступавший глашатаем передовой мысли и играющий ныне в деле Дрейфуса столь неблаговидную роль! Статьи, полные недопустимых оскорблений и возмутительной предвзятости, помещаются этой газетой без подписи. Говорят, что вдохновители их — те самые господа, которые совершили роковую глупость, настояв на осуждении Дрейфуса. Догадывается ли господин Валантен Симон, что подобные статьи бесчестят выпускаемую им газету? Есть и еще одна газета, чья позиция должна вызвать негодование всех порядочных людей. Я имею в виду «Пти журналь».[35] Нет ничего удивительного в том, что блудливые газетенки, выходящие в количестве нескольких тысяч экземпляров, вопят и лгут для того, чтобы взвинтить свой тираж, — да и вреда от них особого нет. Но когда «Пти журналь», чей тираж превышает миллион экземпляров, который обращается к бедному люду и проникает всюду и везде, способствует распространению ошибки и сбивает с толку общественное мнение, это чревато крайне опасными последствиями. Когда на вас возложена такая ответственность за людские души, когда вам выпало стать духовным пастырем целого народа, необходима щепетильная порядочность всегда и во всем, если вы не хотите совершить гражданского преступления. И вот первые плоды объявшего тебя безумия, которые ты пожинаешь, Франция: лживая писанина газет, варево из смехотворных небылиц, низменных оскорблений и нравственной грязи, которым они потчуют тебя каждое утро. Как же можешь ты желать истины и справедливости, когда подвергаются неслыханному поруганию овеянные славой добродетели твоего народа, ясность твоего ума и здравость твоего рассудка?

Но в лихую годину, которую ты переживаешь ныне, есть и другие, гораздо более тревожные явления, целый ряд опасных признаков, — они-то и послужили жестоким уроком для тех, кто умеет видеть и извлекать выводы. И дело Дрейфуса хоть и печальный, но частный случай. Страшное откровение явилось нам в том, как ты повела себя в сложившейся обстановке. Человек выглядит вполне здоровым, и вдруг на коже его появляется сыпь: это значит, что в нем поселилась смерть. Час пришел, и вышли наружу все твои политические и общественные недуги, оставив след на твоем лице.

Отчего ты позволила вопить и, наконец, принялась вопить сама, будто оскорбили твою армию, в то время как пламенные патриоты желают лишь уберечь твою честь и достоинство? Ведь сегодня армия — это ты сама: не какой-нибудь военачальник, не офицерство, не иерархия высших чинов, но все твои сыны, готовые постоять за французскую землю. Загляни-ка в свою совесть: неужели ты и впрямь собиралась защищать свое воинство, когда никто и не думал нападать на него? Уж не обуяло ли тебя благоговение перед офицерским палашом? Лично я усматриваю в шумной овации, устроенной якобы оскорбленным военачальникам, возрождение — по всей видимости, бессознательное — буланжизма, от которого ты так и не сумела избавиться. В сущности, в твоих жилах все еще течет не республиканская кровь, твое сердце бьется сильнее, едва ты завидишь султан на офицерском кивере, и стоит явиться королю, как ты уже боготворишь его. Полно, разве тебя волнует армия? Ты хочешь, чтобы ложе с тобой делил генерал. До Дрейфуса ли здесь! И когда депутаты палаты восторженно приветствовали генерала Бийо, я увидел на стене тень палаша. Франция, если ты не поостережешься, тебе грозит диктатура.

И знаешь, что еще тебя ожидает? Объятия церкви. Ты воскрешаешь прошлое с его нетерпимостью и засильем духовенства, против которых сражались самые славные твои сыны и одержали ценою крови и великого напряжения духовных сил окончательную, как им казалось, победу. Нынешняя тактика антисемитов несложна. Тщетно католическая церковь пыталась подчинить народ своему влиянию, создавала рабочие кружки, устраивала бесчисленные паломничества — ей не удалось вернуть себе прежнюю власть над французами, вновь обратить их в лоно церкви. Судьба католичества была предрешена: храмы пустовали, народ утратил веру. Но вот благоприятное стечение обстоятельств помогло заразить народ бешенством антисемитизма: отравленный ядом изуверства, направляемый злой волей, он мечется по улицам с воплем: «Долой евреев! Смерть евреям!» Вот будет победа, если удастся разжечь религиозную войну! Конечно, народ сейчас не верит, но разве не начало воскрешения веры уже сам возврат к средневековой нетерпимости, костры на городских площадях, где будут сжигаться евреи? Наконец-то, найдена отрава; и после того, как народ Франции превратят в свору фанатиков и мучителей, вырвут из его сердца великодушие и уважение к правам человека, завоеванные столь дорогой ценой, бог, несомненно, довершит начатое.