Василий Наумкин - Каменный пояс, 1981 Страница 43

— Э-эх! — выдохнул Кувалдин. — Надо бы тебя, Чумаков, в переулке оставить… Да, ладно. Никуда отсюда не отлучайся. Я сейчас баню истоплю, кое-чего приготовлю. Сначала тело попарить придется…

— Разреши в дом войти, — попросил Чумаков. — Я твою Анну не съем, а поговорю — не убудет. Может, она меня чаем напоит. Пить хочется.

— Обойдешься! — отказал Кувалдин. — Прислуживать не разрешу Анне и говорить с ней тебе не о чем. Покойников с кладбища обратно не возят. Пить хочешь, так эвон в палисаднике бочка с водой…

Чумаков пытался вспомнить, чем и когда в молодости мог обидеть Спирьку Кувалдина? Не дружили. Не шлялись вместе по улицам. Спирька бывал в клубе часто, но держался на отшибе. Из-за девчонок споров и драк с ним не случалось. Кто-то из парней однажды сказал, будто Спирька ходит в клуб только смотреть на Нюру Погожеву. Тогда это позабавило Нюру, и вообще было смешно даже подумать, что Спирька мог бы в кого-то влюбиться. Притом, каждому было известно: Степка Чумаков и Нюра Погожева — неразлучная пара! Да, были тогда неразлучными и мечтали о многом…

Дальше вспоминать было тяжко, и Чумаков стал думать о том, откуда же взялась такая вражда у Спиридона Кувалдина к нему, Степану Чумакову, что даже прошедшие годы не могли ее погасить? Не из-за Нюры ли?.. Пожалуй, только из-за нее. Большой ревнивец, наверно…

Никогда не забыть, как чудно пела она на клубной сцене. Радость и тоска, трепетное ожидание любви, кипучая страсть — все, чем наполнены народные песни, несла людям, словно цветы в протянутых руках. И боже мой! Сколько счастья было на ее лице, когда кончался концерт. «Я стану певицей, — такое было у нее желание, единственное и неизменное, — а иначе нет жизни и не к чему жить!»

И вот где-то на перепутье, что ли, Спирька Кувалдин все-таки перехватил ее.

В размышлениях и догадках Чумаков отсидел на скамейке уже часа два; Кувалдин, по-видимому, все еще топил баню или был занят чем-то другим, даже мельком не выглядывал из ворот, не проверял. Да и в доме, как в нежилом, было тихо, лишь во дворе изредка тяжко вздыхала и хрюкала свинья и урчала собака, чуя вблизи постороннего.

Свет осеннего солнца становился жиже, прозрачнее. На белесом небе появились широкие туманные полосы, затем начали набегать рваные тучки; к вечеру могло разразиться ненастье. Чумаков съел привезенную из города пачку печенья, но водой запивать побрезговал: в бочке, на которую указал Спиридон, по оплесневелым закраинам ползали мухи. А в доме напротив, у открытого окна сидела старуха, перед ней на столе кипел медный самовар, источая легкий пар. От одного лишь вида этого самовара Чумаков ощутил во рту сладость.

Старуха оказалась приветливой, подала ему из окна большую расписную чашку крепкой заварки с кусочком сахара для прикуски и, пока он, обжигая губы, утолял жажду, участливо попытала:

— Ай, дело какое есть к Спиридону?

— Есть, — подтвердил Чумаков. — Давно договаривались…

— Ты, однако, не сплошай, держи ухо востро, он ведь не любитель проигрывать. А чего к нему в дом не идешь?

— Охота на улице воздухом подышать, — соврал Чумаков. — В городе живу, там такой свежести нет.

— Вижу-вижу — не здешний, — покивала старуха.

Зато он ее, хоть и не сразу, узнал. Это была Милодора Леонтьевна, вдова, вырастившая пятерых сыновей. С одним из них, Федькой, Чумаков вместе уехал в город, но там они потеряли друг друга. Потери, потери! Сколько уже было их за прошедшие годы! Тогда же потерялась и Нюра Погожева…

Ему стало тяжко вспоминать об этом. Поблагодарив Милодору Леонтьевну, он вернулся на скамейку, где оставил рюкзак.

— Зачем туда шастал? — подозрительно спросил Кувалдин, открывая малые ворота. — Про меня узнавал или жаловался?

— Про тебя узнавать нет нужды, ты весь на виду, — принужденно усмехнулся Чумаков. — А старуха славная, по-прежнему добрая. Хорошим чаем меня угостила.

— Не проговорился ей?

— Ни-ни! Понимаю ведь…

— Ну, ладно! Айда, баня готова. Он провел Чумакова через чисто прибранный двор к задним воротам, в огород. На мгновение Анна выглянула в кухонное окно и сразу же задернула занавеску. Чумаков приметил ее лишь краешком глаза.

— Шагай, шагай, не пялься по сторонам, — поторопил Кувалдин. Тут во дворе была его земля, и куда ни глянь — все принадлежало ему. Для Чумакова эта земля представлялась совсем чужой, не здешней, не той, что на улице, на взгорке, на берегах речки Шутихи, а словно взятой откуда-то из холодного края. Милый образ Нюры Погожевой, оживший вдруг и неотступно взволновавший его на улице, здесь исчез.

Баню Кувалдин построил тоже с большим старанием: точеные балясины у крыльца, застекленная веранда, теплый предбанник с широким окном и парная, с высоко выведенной над крышей кирпичной трубой. Чумаков достойно оценил умение Кувалдина украшать свой быт, а вслух ничего не высказал. Все это богатство, порядок, опрятность напоминали искусственные цветы на похоронных венках.

— Наверно, твоей Анне даже передохнуть недосуг от такого хозяйства? — не очень учтиво спросил Чумаков, проходя в предбанник. — Скребет, моет, наводит блеск… Когда же вы успеваете хоть немного развлечься?

— Ну и что? — начиная раздеваться, ответил Кувалдин. — Недосуг, верно! Но ведь не на чужого работает. Свое не в тягость. Зато и живет — иной бабе так не приснится. Это ты посчитал ее ниже себя, взбрыкнул копытами и умчался отсюда, а для меня она — королева! Все для нее, все ради нее! Не будь Анны, разве стал бы я этакую домину на месте отцовой избы возводить и комнаты всяким барахлом начинять? На кой черт мне пристала нужда покупать легковую машину, когда я изо дня в день на совхозной по всей округе мотаюсь? Без нее, без Анны, может, стакнулся бы я с дружками-приятелями возле бутылки, кончил смену — и валяй! Гуляй на все четыре стороны, продувай жизнь по-сволочному!

Чумаков посмотрел на него с удивлением.

— Не верится? — усмехнулся Кувалдин. — А мне и самому порой дивно: сколь я могу! Анна ведь не просит ничего, не требует. Я стараюсь угадывать ее желания и тотчас исполнять. К примеру: для чего мне вот этакая шикарная баня понадобилась? Была у нас тут банешка, еще отцовская, как говорится, на четырех пеньках. Один раз Анна в ней угорела, в другой раз простудилась. Что делать? Не губить же бабу! Договорился в леспромхозе, купил там сосновый сруб, сам его перевез, сам на фундамент поставил, окна, двери, веранду своими руками смастерил, даже класть печку и каменку никого не нанимал.

— Анна довольна осталась?

— Наверное. Чего ей довольной не быть? Такой бани ни у кого нет.

Он даже подобрел и обмяк. «Да, все для Анны, а себя хвалит, — покосился Чумаков. — И не знает: доставил ли радость?» Еще на пути от Долгого болота возникла у него к Кувалдину неприязнь. Самоуправство, высокое самомнение — все это было еще как-то терпимо, а вот эта, не раз повторенная фраза: «Все для Анны, все ради нее!» — явно намеренная: дескать, Анна в своей жизни не прогадала, живет и бога благодарит, что от тебя уберег ее… И он не сдержался, не щадя самолюбия Кувалдина, кинул:

— Ты себя, Спиридон, тешишь больше, чем Анну!

— Можешь думать, как хочешь, — почти равнодушно отозвался тот. — Мне твое мнение только на растопку для печки. Поможешь дробь со спины изъять и сгинь, чтобы я тебя больше не видел. Мог бы вообще в наши края не показываться! Кой черт тебя сюда натолкнул?

— Родина не забывается.

— Да уж велика ли тут твоя родина? И станет ли она тебя призывать, коли ты бессовестно, в трудную пору покинул ее!

— Учиться хотелось…

— А что же с тех пор сюда ногой не ступил? Пока жили мы, кушаки потуже затягивали, тебя где-то ветром носило, а сейчас, когда житье наладилось, явился свою охотку справлять, — повысил голос Кувалдин. — Я понимаю: ну, взял бы корзинку, направился по ягоды, по грибы или хоть так, от безделья, на полянке полежать, а то ведь посыкнулся на перелетную птицу. Ей, бедной, и так уж спрятаться негде, повсюду в нее стреляют, так еще ты при полном охотничьем параде прибыл сюда на разбой…

— Ну, положим, не на разбой, — поправил Чумаков. — У меня билет есть, и я сверх нормы не взял бы.

— Все вы такие, пока на виду, — сказал Кувалдин, добавив ругательство. — И не обеляй себя. Про честность не тебе говорить. У тебя ее смолоду не было. Вспомни-ка Анну! Сколь она из-за тебя настрадалась? Какие ты ей золотые горы сулил? За других девок я не ходок, но за Анну никогда не прощу…

«Ну вот, — убедился Чумаков. — Все-таки из-за Анны»… Но своей вины перед ней не чувствовал. Не было вины. А произошло тогда совсем непредвиденное…

— Мы с ней просто дружили, — избегая подробностей, чтобы не возбуждать у Кувалдина ревности, сдержанно произнес Чумаков. — Она мне, конечно, нравилась. Живая. Веселая. Пела красиво…