Самуил Лурье - Успехи ясновидения Страница 6

Бергтора сказала:

- Молодой я была дана Ньялю, и я обещала ему, что у нас с ним будет одна судьба.

И они оба вернулись в дом. Бергтора сказала:

- Что нам теперь делать?

- Мы пойдем и ляжем в нашу постель, - сказал Ньяль. Тогда она сказала маленькому Торду, сыну Кари:

- Тебя вынесут из дома, и ты не сгоришь.

- Но ведь ты обещала мне, бабушка, - сказал мальчик, - что мы никогда не расстанемся. Пусть так и будет. Лучше я умру с вами, чем останусь в живых.

Тогда она отнесла мальчика в постель..."

Все эти истории, в сущности, про одно и то же: как это человечно презирать страх, как это разумно, просто, чуть ли не практично: ведь нельзя же забывать, что в жизни есть кое-что и подороже, чем жизнь.

Самые разные вещи; да хотя бы - представьте себе! - пейзаж.

Вот он, первый пейзаж в литературе Запада - странно напоминает Ван Гога - и цена соответствующая. Гуннар, сын Хамунда, сына Гуннара, и его брат Кольскегг приговорены к изгнанию. Оба должны покинуть Исландию на три года. Если останутся - родичи убитого Торгейра имеют право их убить, и убьют непременно. Распорядившись имуществом, распрощавшись с домашними, братья отправляются на побережье, где ожидает их корабль.

"Вот они подъезжают к Лесной Реке. Тут конь Гуннара споткнулся, и он соскочил с коня. Взгляд его упал на склон горы и на его двор на этом склоне, и он сказал:

- Красив этот склон! Таким красивым я его еще никогда не видел: желтые поля и скошенные луга. Я вернусь домой и никуда не поеду".

И вернулся, на радость своим врагам. И погиб, разумеется. Где было суждено.

Потому что у каждого человека свое место под этим холодным солнцем.

БИНОМ ХАЙЯМА

Не знаю, как вы, - а я, собираясь на необитаемый остров, непременно прихватил бы с собою Омара Хайяма. Это практично: на весах любой таможни 66 четверостиший стрелку не потревожат, - и вот вам сопутствует лучший в мире собутыльник.

Положим, воображаемый. Но ведь и на выпивку рассчитывать не приходится, это во-первых. А во-вторых - для чего же и алкоголь, если не для той единственной минуты - и скоротечной! - когда очнувшаяся душа взмахнет рукой и скажет необыкновенным (не исключено, что настоящим своим) голосом, звонким от одиночества, что-нибудь такое:

Что жизни караван! Он прочь уходит.Нам счастье удержать невмочь - уходит.О нас ты не печалься, виночерпий,Скорей наполни чашу - ночь уходит.

Собственно говоря, человек для того и пьет вот уже сколько тысячелетий, чтобы иногда почувствовать себя Омаром Хайямом. То есть дать Здравому Смыслу шанс поговорить начистоту с Начальником Бытия. Дескать, так и так - допустим, жалоб нет, питанием и прогулками доволен, книги тоже попадаются интересные, - допустим, а все-таки: зачем я тут? и на фига мне соблюдать эти ваши правила распорядка и доходить на общих, и наблюдать мерзкие повадки блатных, и трепетать перед вертухаями, если мне светит неизбежная вышка, причем неизвестно за что? Да, я всего лишь особь, организм, тварь, а мироздание величаво и прекрасно, и я в нем ничего не значу и знаю это, и только этим, с позволения сказать, знанием и отличаюсь от какой-нибудь сосны или там пальмы. У вас, наверное, какие-нибудь замечательные замыслы и цели. Мне догадываться о них не положено. Ни жалости, ни снисхождения тоже не ждать. Я - говорящая пылинка, которая очень скоро замолчит навсегда. Что ж, превосходно. Я не нужен - значит, ничего не должен.

Нежным женским лицом и зеленой травойБуду я наслаждаться, покуда живой.Пил вино, пью вино и, наверное, будуПить вино до минуты своей роковой!

Меняю ваше мироздание на алкогольную дозу, в данных исторических условиях - на тыквенную бутыль красной финиковой бормотухи. Потому что в мироздании нет свободы, а в бормотухе она есть. Ненастоящая? Конечно: тут все ненастоящее, реальна только смерть.

Да пребудет вино неразлучно с тобой!Пей с любою подругой из чаши любойВиноградную кровь, ибо в черную глинуПревращает людей небосвод голубой.

А я у меня один. И у вас другого меня не будет. И с моей точки зрения - с точки зрения пальмы или пылинки, зачем-то наделенной здравым смыслом, - это жестоко и неумно. И обидно. Фантазия пусть подслащивает эту обиду литературой, философией, религией. А Здравый Смысл предпочитает асимметричный ответ, а именно - финиковую.

В жизни трезвым я не был, и к Богу на судВ Судный день меня пьяного принесут!До зари я лобзаю любезную чашу,Обнимаю за шею любезный сосуд.

Вообще-то никто не видел Хайяма пьяным. Он, может быть, и не прикасался к спиртному, и все свои застолья сочинил - как Бунин приключения в темных аллеях.

Кстати, Хайям тоже толкует о приключениях, но как бы на уровне теоретических рекомендаций:

С той, чей стан - кипарис, а уста - словно лал,В сад любви удались и наполни бокал,Пока рок неминуемый, волк ненасытный,Эту плоть, как рубашку, с тебя не сорвал!

Тотчас виден геометр, мастер уравнений: задери девушке рубашку, пока с тебя не сорвали тело. И астроном, автор календаря - лучшего, говорят, в мире (а впрочем, ненужного): тут секунда в космической цене.

Брось молиться, неси нам вина, богомол,Разобьем свою добрую славу об пол.Все равно ты судьбу за подол не ухватишьУхвати хоть красавицу за подол!

И видно также, что не красавицы у него на уме.

Живи он столетием раньше да попади ко двору Владимира Красного Солнышка, - была бы сейчас Российская Федерация крупнейшим мусульманским государством. Ведь только и не понравился в исламе нашему равноапостольному - безусловный запрет на вино. Так он и отрезал в 986 году исламским богословам: ваша религия для нас неприемлема, поскольку осуждает веселие Руси. Омар Хайям полюбился бы великому князю. Вдвоем они сочинили бы, пожалуй, славную веру, и она завоевала бы весь мир.

Не у тех, кто во прах государства поверг,Лишь у пьяных душа устремляется вверх!Надо пить: в понедельник, во вторник, в субботу,В воскресение, в пятницу, в среду, в четверг.

Но Хайям служил султану - и непонятно, как и почему жил довольно долго и умер своей смертью. Какие бы ни были математические заслуги - критиковать в самиздате самое передовое, официальное, наконец единственно верное учение - за это ни в одиннадцатом веке, ни в двенадцатом по головке не гладили.

Остается предположить, что империя сельджукидов была отчасти правовое государство: не пойман - не автор; тексты ходят по рукам, мало ли кому припишет их неизвестный составитель рукописного сборника...

И, наверное, Хайям был гениальный конспиратор. Ни единого автографа не оставил. И прижизненных сборников тоже не нашлось ни одного.

Не горюй, что забудется имя твое.Пусть тебя утешает хмельное питье.До того, как суставы твои распадутсяУтешайся с любимой, лаская ее.

Это жутко осложнило жизнь филологам: в дошедших до нас диванах, или как они там, эти сборники, зовутся - под именем Хайяма живут чуть ли не полторы тысячи рубаи (название жанра; во множественном числе - рубайат). Стихи подражателей, стихи пародистов, любые стихи о выпивке - все у потомков сходило за Хайяма.

Это как если через триста-четыреста лет все, что написано по-русски четырехстопным ямбом, будет считаться наследием Пушкина.

Возможно, персидских читателей такое положение устраивало, - но в 1859 году один британец издал поэму "Рубайат Омара Хайяма" - издал на свои деньги, анонимно, - а звали его мистер Эдвард Фитцджеральд, - и этот вольный перевод сделался, говорят, самым популярным поэтическим произведением, когда-либо напечатанным на английском языке.

Жизнь с крючка сорвалась и бесследно прошла,Словно пьяная ночь, беспросветно прошла.Жизнь, мгновенье которой равно мирозданью,Как меж пальцев песок, незаметно прошла!

С этих пор человечество взялось за Хайяма всерьез, - и к нашим дням осталось только 66, как уже сказано, четверостиший, насчет которых никто не сомневается. Еще штук четыреста - очень возможно, что написаны действительно Омаром Хайямом, родившимся около 1048 года в Нишапуре, там же умершим и похороненным около 1123 года. Остальную тысячу рубай - Бог знает, кто сочинил.

В самом лучшем русском издании: Омар Хайям. Рубай. "Библиотека поэта", Большая серия, Л., 1986 - тысяча триста тридцать три четверостишия.

Мы уйдем без следа - ни имен, ни примет.Этот мир простоит еще тысячи лет.Нас и раньше тут не было - после не будет.Ни ущерба, ни пользы от этого нет.

А в золотые свои годы так называемая советская власть издавала Хайяма понемножку. Он и ей умудрился насолить: