Виссарион Белинский - Статьи о русской литературе Страница 8

К названным Тургеневым писателям можно добавить и Кольцова, и Достоевского, и Герцена-прозаика, и самого Тургенева.

«Поспешим же, – писал Белинский в рецензии на первый сборник стихотворений А.В. Кольцова, – встретить нового поэта с живым сочувствием, с приветом и ласкою…». Отметив, что Кольцов «владеет истинным талантом» и что природа дала ему «бессознательную потребность творить», критик пожелал, «чтобы этот талант, которого дебют так прекрасен, так полон надежд, развился вполне», и выразил уверенность: пока такая «потребность творить» в Кольцове не иссякнет – «его талант не угаснет!..».

Белинский мгновенно отреагировал на появление «Песни про царя Ивана Васильевича, молодого опричника и удалого купца Калашникова» М.Ю. Лермонтова, увидевшей свет без подписи автора, назвав ее «прекрасной» и добавив: «Не знаем имени автора этой песни… но если это первый опыт молодого поэта, то не боимся попасть в лживые предсказатели, сказавши, что наша литература приобретает сильное и самобытное дарование». А позднее, говоря о значении поэта и его роли в историческом развитии отечественной литературы, отметит: «…Лермонтов призван был выразить собою и удовлетворить своею поэзиею несравненно высшее, по своим требованиям и своему характеру, время, чем то, которого выражением была поэзия Пушкина».

Рассматривая романы «Кто виноват?» А.И. Герцена и «Обыкновенная история» И.А. Гончарова, которые «появились почти в одно время и разделили между собою славу необыкновенного успеха», Белинский первым обратит внимание на то, что как явления в нашей литературе они не только сами по себе замечательны, но принципиально разные: одно – философское, другое – художественное.

«Видеть в авторе «Кто виноват?» необыкновенного художника, – скажет он, – значит вовсе не понимать его таланта… главная сила его не в творчестве, не в художественности, а в мысли», в то время как Гончаров «поэт, художник – и больше ничего… Из всех нынешних писателей он один, только он один приближается к идеалу чистого искусства…». У Герцена «мысль всегда впереди, он вперед знает, что и для чего пишет; он изображает с поразительною верностию сцену действительности для того только, чтобы сказать о ней свое слово, произнести суд. Г-н Гончаров рисует свои фигуры, характеры, сцены прежде всего для того, чтобы удовлетворить своей потребности и насладиться своею способностию рисовать; говорить и судить и извлекать из них нравственные следствия ему надо предоставить своим читателям». Картины Герцена «отличаются не столько верностию рисунка и тонкостию кисти, сколько глубоким знанием изображаемой им действительности, они отличаются больше фактическою, нежели поэтическою истиною, увлекательны словом не столько поэтическим, сколько исполненным ума, мысли, юмора и остроумия, – всегда поражающими оригинальностию и новостию. Главная сила таланта г. Гончарова – всегда в изящности и тонкости кисти, верности рисунка; он неожиданно впадает в поэзию даже в изображении мелочных и посторонних обстоятельств…». И хотя Гончаров – «лицо совершенно новое в нашей литературе», однако благодаря своему художественному таланту, проявившемуся уже в самом первом его романе, он сразу занял в ней «одно из самых видных мест».

Белинский вновь оказался прав, как был прав тогда, когда на высшие места в нашей литературе поставил Гоголя, Лермонтова, Достоевского. Каждым новым своим романом Гончаров подтверждал, что место, на какое его поставил критик, он занимает по праву…

Белинский подметил и главную черту «замечательного таланта» И.С. Тургенева. Ему, скажет критик, не дано выдумывать («создавать») характеры, прибегая к «художественному вымыслу», но, как никто другой, он «может изображать действительность, виденную и изученную им… творить, но из готового, данного действительностию материала. Это не просто списывание с действительности… Он переработывает взятое им готовое содержание по своему идеалу, и от этого у него выходит картина, более живая, говорящая и полная мысли, нежели действительный случай, подавший повод написать эту картину… Он всегда должен держаться почвы действительности». Поэтому «не удивительно, – пишет критик, – что маленькая пьеска «Хорь и Калиныч» имела такой успех: в ней автор зашел к народу с такой стороны, с какой до него к нему никто еще не заходил». «Рассказы охотника», делает вывод Белинский, «истинный род» его таланта, и высказывает пожелание, «чтобы г. Тургенев написал еще хоть целые томы таких рассказов». И писатель, как мы знаем, этому совету последовал…

Особо критик отметит «необыкновенное мастерство г. Тургенева изображать картины русской природы. Он любит природу не как дилетант, а как артист (т. е. художник, согласно понятиями того времени. – А. К.), потому никогда не старается изображать ее только в поэтических ее видах, но берет ее, как она ему представляется. Его картины всегда верны, вы всегда узнаете в них нашу родную, русскую природу…».

Белинского, вспоминал знавший его лично И.А. Гончаров, отличало «страстное сочувствие к художественным произведениям». И, как бы вторя Тургеневу, отмечавшему «непогрешительное эстетическое чувство» критика, позволявшее ему давать «правильную оценку» писателям, Гончаров говорил: «Ни до Белинского, ни после него не было у наших критиков в такой степени чуткой способности сознавать в самом себе впечатления от того или другого произведения, сближать и сличать его с впечатлениями других, обобщать их и на этом основывать свой суд»[22]. Суд, под многие приговоры которого, скажем мы также вослед Тургеневу, подписалось не одно поколение читателей и историков литературы. Эти приговоры прошли проверку временем и по сей день сохраняют свою силу.

А.С. Курилов

Сочинения Державина

Четыре части. Санкт-Петербург. 1843

Статья вторая

…С двух сторон отразился русский XVIII век в поэзии Державина: это со стороны наслаждения и пиров и со стороны трагического ужаса при мысли о смерти, которая махнет косою – и

Где пиршеств раздавались клики,Надгробные там воют лики…

Державин любил воспевать «умеренность»; но его умеренность очень похожа на горацианскую, к которой всегда примешивалось фалернское… Бросим взгляд на его прекрасную оду «Приглашение к обеду».

Шекснинска стерлядь золотая,Каймак и борщ уже стоят;В графинах вина, пунш, блистая,То льдом, то искрами манят;С курильниц благовонья льются,Плоды среди корзин смеются,Не смеют слуги и дохнуть,Тебя стола вкруг ожидая;Хозяйка статная, младая,Готова руку протянуть.Приди, мой благодетель давний,Творец чрез двадцать лет добра!Приди – и дом хоть ненарядный,Без резьбы, злата и сребра,Мой посети: его богатство —Приятный только вкус, опрятство,И твердый мой, нельстивый нрав.Приди от дел попрохладиться,Поесть, попить, повеселиться,Без вредных здравию приправ!

Как все дышит в этом стихотворении духом того времени – и пир для милостивца и умеренный стол, без вредных здравию приправ, но с золотою шекснинскою стерлядью, с винами, которые «то льдом, то искрами манят», с благовониями, которые льются с курильниц, с плодами, которые смеются в корзинках, и особенно – с слугами, которые не смеют и дохнуть!.. Конечно, понятие об «умеренности» есть относительное понятие, и в этом смысле сам Лукулл был умеренный человек. Нет, люди нашего времени искреннее: они любят и поесть, и попить, и за столом любят поболтать не об умеренности, а о роскоши. Впрочем, эта «умеренность» и для Державина существовала больше как «пиитическое украшение для оды». Но вот, словно мимолетное облако печали, пробегает в веселой оде мысль о смерти:

И знаю я, что век наш – тень;Что лишь младенчество проводим,Уже ко старости приходим,И смерть к нам смотрит чрез забор.

Это мысль искренняя; но поэт в ней же и находит способ к утешению:

Увы! то как не умудриться,Хоть раз цветами не увитьсяИ не оставить мрачный взор?

Затем опять грустное чувство:

Слыхал, слыхал я тайну эту,Что иногда грустит и царь;Ни ночь, ни день покоя нету,Хотя им вся покойна тварь,Хотя он громкой славой знатен.Но ах! и трон всегда ль приятенТому, кто век свой в хлопотах?Тут зрит обман, там зрит упадок:Как бедный часовой тот жалок,Который вечно на часах!

Но не бойтесь: грустное чувство не овладеет ходом оды, не окончит ее элегическим аккордом, – что так любит наше время: поэт опять находит повод к радости в том, что на минуту повергло его в унылое раздумье:

Итак, доколь еще ненастьеНе помрачает красных дней,И приголубливает счастьеИ гладит нас рукой своей;Доколе не пришли морозы,В саду благоухают розы, —Мы поспешим их обонять.Так! будем жизнью наслаждаться,И тем, чем можем утешаться, —По платью ноги протягать.

Заключение оды совершенно неожиданно, и в нем видна характеристическая черта того времени, непременно требовавшего, чтобы сочинение оканчивалось моралью. Поэт нашего времени кончил бы эту пьесу стихом: «по платью ноги протягать»; но Державин прибавляет: