Дмитрий Пригов - Журнальные публикации (сборник) Страница 9

То есть, как оказывается на поверку и как вроде бы нелегко было вообразить либералу и поборнику демократии, советский строй в его поздней модификации структурно оказался ближе к чаемому западному образцу (в этом узком, но весьма болезненном для культуры аспекте рассмотрения), отличаясь конкретным наполнением этих структур. В то время как нынешний строй своим конкретным наполнением напоминает западные масс-медиа, поп- и потребительскую культуру, структурно весьма и весьма, даже, можно сказать, катастрофически, отличаясь. Что лучше? Можно было бы сказать, что все хуже. Но попытаемся сохранить холодную отстраненность и доброжелательную наблюдательность если не этнографа, то неугрюмого созерцателя.

И вот в отсутствие гражданского общества, развитого и артикулированного левого мышления и движения (все ныне существующее левое — с крестящими лбы или проповедующими национальное единство и сильное государство — суть правое), развитой университетской среды и зоны академической престижности — основных потребителей и питательной среды интеллектуальной мысли, и оппозиционного мышления, весьма затруднителен осмысленный интеллектуальный и оппозиционный жест. Заметим, что при советской власти и наличии неких аналогов всего перечисленного оппозиционный и интеллектуальный жест был вполне осмыслен и прочитываем. Ну не будем идеализировать недавнее прошлое и не будем забывать людскую и нравственую цену подобной несколько парадоксальной социальной конфигурации. В данном случае мы обращаемся к этой, повторюсь, узкой и специфической стороне социального бытия просто для некой эффективности и даже эффектности сравнения.

В нынешнем обществе возможны две основные социо-культурные и, более узко, литературные стратегии. Первая — с очень высокой гарантией успеха при, конечно, наличии всех прочих творческих и профессиональных составляющих — оседлание одной из двух сторон социально-политического процесса: политико-финансовой или поп-медийной. Поп-медийная сторона является все-таки редукцией социальной и финансовой сторон, хотя и обладает некой самостоятельностью в пределах нами рассматриваемых стратегий. И, естественно, эта стратегия при всех оговорках, личных творческих особенностях и отрефлексированности позиции автора, в результате работает на стабилизацию, укрепление и узаконивание нынешней ситуации. Плохо? Хорошо? Всякий сам решает для себя.

Вторая стратегия рассчитана на весьма длительный процесс с сомнительными гарантиями успеха; мы говорим отнюдь не о духовно-исповедальном аспекте творчества и культурной деятельности, которая вообще не оперирует понятиями больших социо-культурных стратегий, и не о редких случаях узко-кружковой замкнутости со своими культовыми фигурами. Она ориентирована если не на создание, то на способствование возникновению сферы гражданской и интеллектуальной активности — гражданского общества, левой мысли, влиятельной академической и университетской среды. Здесь особенно важна комплексность — параллельное зарождение и развитие, так как левое движение без гражданского общества и академической среды моментально вырождается в террористические и инсургентские группы и движения. А в случае победы мы имеем результатом какую-нибудь Кампучию. С большой осторожностью в данном случае может быть привлечен пример российской революции, так как она произошла в совсем ином историческом контексте, и сам феномен гражданского общества и развитого левого движения во всем современном мире возник именно под ее влиянием и давлением. Академическая же среда без двух остальных легко становится простым придатком финансово-политических групп. Гражданские институции без этих двух составляющих имеют тенденцию приобретать черты государственно-корпоративных образований. Так вот мне представляется. В общем, как в анекдоте:

— Хочется на фортепьяно сыграть чего-нибудь.

— Вот, пожалуйста, играй.

— Да? А я его себе как-то по-другому представлял.

Наличие некой желаемой полноты институтов и институций либерального демократического общества — власть, бизнес, церковь, пресса, гражданское общество и научно-академическая среда (возможен и более полный набор, но просто сейчас по неграмотности ли, по простой забывчивости в голову ничего больше не приходит) — для последних двух весьма существенна интеллектуально-рефлективная составляющая. Дело не столько в силе ума и образованности, а в реальном положении и индентификации себя с этими способами социо-культурного бытия. Интеллектуал — это не просто умный или интеллигентный человек, но человек, производящий социальную и культурную критику социума. При переходе же в зону власти, даже обладая недюжинными рефлективными способностями, производить этот социо-культурный критический жест уже невозможно по статусу, по принципу идентификации и по определению. Естественно, границы, полагаемые между этими зонами социального существования и функционирования, весьма относительны, но практически определяемы. Понятно, что при развитом гражданском обществе и левом движении зона возможности социо-культурного критического вы-

сказывания расширяется, захватывая и определенные властные позиции. Все дело не в способности, а в возможности, общественном смысле и резонансе подобного высказывания.

Ныне же среди деятелей культуры как раз весьма заметна тенденция к переходу, скажем, из сферы интеллектуальной и оппозиционной в сферу поп-культуры и в зону власти. В отличие от западного варианта, где первая реально существует как составляющая этой драматургии, у нас этот переход имеет форму и динамику влипания, проваливания. То есть полностью пропадание во властном дискурсе и через это не только его демонстрация, но и даже апологетизация. Собственно, всякое радикальное искусство всех времен включало в себя подобные жесты перехода принятых на данный момент границ существования и опознания искусства, выстраивая сложную драматургию взаимоотношений этаблированного и маргинального. У нас же при несопоставимости масс этих двух полюсов малейшее удаление от зоны интеллектуального и так называемого “высокого” имеет следствием стремительное пропадание в доминирующих и массивных зонах власти и поп-культуры, без всякой возможности игры и мерцания. Тут к месту еще раз отметить, что как раз при советской власти такие жесты — переход из сферы официальной в андеграундную или диссидентскую, и наоборот — были замечаемы и маркированы, вызывая порой скандалы, имевшие общекультурный резонанс. В этой атмосфере и смогло возникнуть такое специфическое культуро-критицическое, точно прочитываемое направление, как соцарт.

Это, естественно, ставит совсем иным образом вопрос социальной нравственности и ответственности, который и является одним из самых неразрешимых вопросов культуры и стратегии деятелей культуры. При исчезновении такой влиятельной и достаточно четко прослеживаемой социальной группы, как интеллигенция, бывшей в свое время и оппозицией, и в определенной части своей — средой для интеллектуальных поисков (не будем встревать в долгие и мучительные споры о причинах ее возникновения, способах существования и факте исчезновения), стоит вопрос если не о ее преемнике, то, во всяком случае, о возможности перемещения части ее социальных функций в какие-либо группы общества и, соответственно, правильное терминологическое называние их. Первое, что приходит на ум по аналогии с западными образцами, то есть по примеру западной культуры, с которой как бы считываются все попытки сооружения нового общества в России, это интеллектуалы. Естественно, проблемы и аберрации, свойственные нынешнему строю в России, вполне проецируются на положение и возможности социального влияния этой мизерной группы населения. К тому же, несомненно, следует учитывать и вообще традиционное российское недоверие и подозрение относительно так называемой интеллектуальной деятельности (даже среди интеллигенции, которая вовсе не была в этом смысле полным аналогом интеллектуалов). Всегда это связывали с вредным и даже развращающим западным влиянием, особенно в периоды фундаментализации общества, свидетелями чему, представляется, мы теперь и являемся.

Антиинтеллектуализм — традиционное настроение, весьма распространенное и влиятельное даже в среде русской интеллигенции. Опять-таки поминаем этот общеизвестный феномен по причине невозможности миновать его поминание, как бы банально оно ни было. А куда денешься? Никуда. Да и некуда.

Одна весьма известная современная русская писательница на неком интернациональном форуме заявила, что интеллектуал — это умеющий говорить, но не умеющий чувствовать сердцем. (Возможно, это и так, но, отметим кстати, это было объявлено на встрече людей, пытающихся как-то, плохо или хорошо, но все-таки договориться — а к этой аппеляции к сердцу и чувству можно еще было бы, между прочим, добавить кровь и почву.) Из других претензий к западным интеллектуалам было помянуто их приятие и потворствование советскому режиму. Увы, увы! Может, и поздно, но они все-таки одумались. В то время как чувствующим сердцем и одумываться нет никакой причины, они просто этим самым сердцем и прилипают к любой власти. Им проще.