Ольга Елисеева - «Княжна Тараканова» от Радзинского Страница 9

Заметим, отставка по собственному желанию, отставка, которую буквально бросают в лицо императрице — не есть акт холопского поведения. Цену себе Орловы знали.

Итак, Алексей Григорьевич удалился в Москву, а вскоре увез к себе сына Александра, которого многие в публике действительно считали сыном княжны Таракановой. Конечно, для образа, выстроенного Радзинским, важно, чтоб Алексей всю жизнь вспоминал ту женщину, т. е. погубленную им самозванку, и не находил успокоения. Именно в этом граф признается Екатерине II во время из последней встречи: «Не могу», — говорит он на предложение императрицы подыскать ему жену, — «После нее — все. Жену взял, думал — получится. И — ничего! Все пустое… Будто опоила она меня. Забыть ее не могу… Вот ведь как оказалось-то: во всю жизнь только ее и любил…»

Должны разочаровать читателя. Помимо счастливого, но короткого брака, оставившего на руках у графа маленькую дочь Анну, Алексея Григорьевича еще ожидали большие любовные перипетии скандально-бытового характера, за которыми история с княжной Таракановой сама собой отходила на дальний план. В Москве Орлов встретил даму на 30 лет моложе его самого, М. С. Бахметеву (урожденную княжну Львову), и они полюбили друг друга. Бахметева была замужем. Муж ее унижал и обижал. В конце концов бедная женщина решилась бежать из дома и искала спасения под покровительством у Орлова. По законам того времени муж мог с полицией требовать выдачи жены. Алексей Григорьевич, вопреки закону и мнению света, решил предоставить убежище любимой женщине и заступиться за нее.

Поселившись в доме Орлова, Бахметева занялась воспитанием Анны, которая называла ее «голубушкой-сестрицей» и очень привязалась к ней. Новая возлюбленная графа была невероятно активной женщиной, она шила, разводила коров, делала сыры, устраивала Алексею Григорьевичу бурные сцены из-за его попыток оказать ей материальную помощь — ведь она считала себя финансово независимой. Словом, старость Алексея Орлова не только не была одинокой, но и не отличалась гробовым спокойствием. Ему и помимо призраков, как это у Радзинского, было кого пригласить к себе в гости. Например, княгиню Е. Р. Дашкову с целью примирения на старости лет.

Но все это не находит отражения в книге Радзинского, поскольку прямо не относится к злоключениям самозванки. Зато любой факт, который может быть притянут за уши к основной линии, не проходит мимо внимания автора. Даже смерть несчастного Григория Григорьевича, сошедшего с ума после кончины горячо любимой жены, увязывается в романе с тотальным орловским раскаянием по поводу похищения Таракановой. Этот страшный эпизод заслуживает внимания читателей. В момент короткого просветления измученный Григорий просит Алексея дать ему яд. А потом…

«В парадной зале дворца сидело за круглым столом пять братьев Орловых. Лакеи неслышно подавали блюда. В молчании шла трапеза. Наконец Григорий поднялся и сказал.

— Ну пора, ваши сиятельства, господа графы. А я меж вами был князь. Давай, Алеша, из твоих рук.

Алексей молча протянул ему кубок с вином.

— Спасибо, уважил. — Он взял кубок и залпом осушил его. — До дна, — засмеялся он и поставил кубок на стол».

Не стану возмущаться нелепостью выдумки об отравлении, подхваченной Радзинским у самого недостоверного поставщика жаренных фактов на европейский дипломатический стол Г. Гельбига. Излишне напоминать также, что самоубийство — тяжкий грех, а Орловы были православными. Скажу только о страшном чувстве пустоты, которое возникает после прочтения подобных строк. Словно соприкосновение с текстом мертвит душу, убивает не только героев…

Как рыбе разговаривать со скворцам? Что скажут камни ветру? У них разный язык. Нарисованная Радзинским картина не может быть ни опровергнута, ни подтверждена, потому что это не исторический документ, а сложный культурный концепт, который принимается или отторгается читателем на уровне подсознания. Есть одна линия восприятия России: Радищев, Чаадаев, Чернышевский, Белинский…. Есть другая: Хомяков, Аксаков, Киреевские, Леонтьев, Данилевский, Страхов, Достоевский, Розанов, Ильин… Почему одним мило то, что ненавидят другие? Любой ответ на этот вопрос покажется слишком примитивным.

Алексей Григорьевич Орлов не был ни холопом, ни нравственным калекой, а эпоха, породившая столь сильный, самобытный характер, отличалась редкой жизнеспособностью.

8

1000 и 1 ночь княжны Таракановой

В моей любви для вас блаженство?Блаженство можно вам купить.Внемлите мне, могу равенствоМеж вами я установить.

Кто к торгу страстному приступит?Свою любовь я продаю.Скажите, кто меж вами купитЦеною жизни ночь мою?

Книга Радзинского о княжне Таракановой — далеко не первая встреча публики с этим образом. И если большинство читателей, не будучи историками, не знакомы со специальными работами А. А. Васильчикова «Семейство Разумовских», объясняющей происхождение фамилии «Тараконовы», или В. П. Козлова «Тайны фальсификации», подробно разбирающей поддельные завещания русских монархов, которыми оперировала «авантюрьера», то уж популярное изложение дела самозванки в труде П. И. Мельникова-Печерского и роман Г. П. Данилевского, посвященный тому же сюжету, читали очень многие.

Эти литературные произведения трактуют образ «авантюрьеры» совершенно по-разному: обаятельная обманщица, схваченная с поличным или заслуживающая сочувствия фантазерка, сама попавшаяся в силки большой политической игры и искренне верившая в свое «царское происхождение». Одаренному литератору Радзинскому легко удается сочетать обо эти, на первый взгляд, взаимоисключающие образа. Его Алин — поэтичная авантюристка, которая легко переходит от циничного расчета к вере в собственные фантазии. Она — талантливая мистификаторша, ее воображение столь ярко, что порой молодая дама сама теряет грань между выдумкой и реальностью.

«Она говорила и в это верила. Она всегда верила тому, что выдумывала…

Все общество рассаживается в черные с золотом гондолы. Гондолы плывут по каналу, провожаемые криками толпы… Принцесса поднимается в гондоле и, сверкая огромными раскосыми глазами, начинает свой вечный рассказ…

— …Заточили в Сибирь… отравили… но Господь… и тогда по завещанию матери… дядя мой Петр Третий… до моего совершеннолетия… Я верю, господа, вы поможете женщине!

В воздух летят обнаженные шпаги французов и поляков» (Все-таки советуем перечитывать за собой. Если шпаги будут не «вскидываться», не «взлетать», а «лететь», как шляпы, они могут попадать в венецианские каналы или на головы своим хозяевам, так и до несчастных случаев недалеко) Но вернемся к Таракановой.

Две стороны характера самозванки: врожденная мечтательность и вульгарный практицизм, полное равнодушие к чувствам окружающих людей — составляют яркий, противоречивый образ мнимой княжны. Во время верховой прогулки со своим очередным женихом, князем Филиппом Лимбургом, Алин, рассказывая о себе, как бы проговаривается:

«— Я дитя любви очень знатной особы, которая поручила некой женщине воспитать меня. Ни в чем я не имела отказа. Но… вдруг перестали приходить деньги на мое содержание. Оказалось, моя мать умерла. И вот тогда эта женщина продала меня богатому старику… О, как я обирала его!.. — Она взглянула на страдающее лицо Лимбурга и расхохоталась. — Мой Телемак, ты плохо образован. То что я сейчас говорила, я прочла в книге моего любимого Аретино…»

Ни кто не интересовался чувствами красивой девочки, проданной богатому старику, и, поднявшись из грязи, Алин словно мстит всем, кого страсть, повергнет к ее стопам. «Авантюрьера» не просто равнодушна к любящим ее людям, она расчетлива и жестока с ними, ей доставляет наслаждение унижать преданных ей мужчин, как бы подтверждая тем самым свое господство над ними. Один из поклонников мнимой принцессы, маркиз де Марин, рассказывает де Рибасу, как стал интендантом самозванки: «Она предложила мне, блестящему вельможе самого блестящего двора в мире, стать мальчиком на побегушках у неизвестной женщины с неизвестным прошлым! И я… я бросил замки на Луаре, бросил все, что имел. Я подписал ее векселя на чудовищные суммы. И следовал за ней повсюду!»

Поскольку сама Алин занимается сомнительными политическими играми и живет за счет бесконечных афер, она просто не может предложить своим поклонникам ничего достойного. И они — купцы, графы, князья — вынуждены, ради своего необоримого чувства, совершать порочащие их честь поступки: лгать, красть деньги, подделывать документы. При чем каждому из них приходится переламывать себя, чтоб поступать таким образом. Маркиза де Марина она заставляет сделаться карточным шулером, Лимбурга — посадить друга в тюрьму и т. д. Если ночь пушкинской Клеопатры можно было купить «ценою жизни», то ночь самозванки — «ценою чести».