Алексей Поликовский - Игрок

Поликовский Алексей

Игрок

Алексей Поликовский

Игрок

(О Евгении Касперском)

Бородатый человек с длинными волосами, заплетёнными в косичку, сидит за двумя компьютерами, соединёнными через параллельные порты. Перед ним на одном из экранов - каталог со свежими, только что отловленными вирусами. Чуть опустив голову с высоким лбом и едва различимыми горизонтальными морщинками над переносицей, он быстро и спокойно рассматривает парад страшил. Пора начинать. "Вот этот, сволочь!"-говорит Евгений Касперский и щелчком мыши достаёт вирус из каталажки. Руки его в ту же секунду включаются, начинают стремительный полёт сразу по двум клавиатурам. Это игра пианиста-виртуоза, исполняющего замысловатый этюд. Левая рука скользит по клавишам нежно и быстро, ведя мелодию, в то время как правая резко и дробно выдаёт ритм и вдруг подпрыгивает в эффектном жесте маэстро, сыгравшего труднейший пассаж. Строки и пласты программного кода скользят по экрану. Касперский не молчит - негромкий, иронический, самоуверенный речитатив сопровождает работу: "А, на самом деле это всё не сложно совсем! -легкомысленно бросает он. - Портит, гад, дээльэльки виндовые! Вот видите, диск жёсткий грохает по тринадцатым числам! Пам! Па-ра-рам-рарам!" Я стою рядом с ним, гляжу на его руки и записываю реплики. "Какая гадость там понаписана!" -с хорошо акцентированным актёрским отвращением тянет он. "Вот погань! Ну какая погань!" - кажется, он сейчас плюнет в экран. "А, неправильный вирус!" - замечает он через секунду очень спокойно. "Довольно жирненький попался, гад!-это с юмористическим садизмом. - Вы будете смеяться, но он даже лечится! Сейчас залечим его в системной памяти... "-голос его становится лёгким, как в преддверии праздника. "Как бы его назвать? Ну, назовем его Хаммер! " - говорит он, следуя каким-то своим, непонятным для постороннего ассоциациям, свободно откидывается на спинку стула и глядит на меня с весёлым вызовом: "Вы заметили, за сколько времени я его сделал?" -"Минут за семь".-"Это я ещё долго провозился!"-с шиком пижона, только что выбившего в тире десять из десяти, говорит он. Человек с обликом Касперского - борода, косичка, синяя рубашка, потёртые голубые джинсы, белые кроссовкивполне мог бы играть на бас-гитаре в рок-группе, делающей музыку в духе Deep Purple в каком-нибудь из маленьких клубов в одном из подвалов Москвы. Ему свойственен ироничный артистизм, который всё время сквозит в его голосе, шутках и жестах. Это артистизм человека, осознающего себя скорее свободным художником, чем главой фирмы, годовой оборот которой составляет почти миллион долларов. Свою личную принадлежность к миру бизнеса он отрицает. "Я не бизнесмен! Когда я слышу слово бизнес, я хватаюсь за пистолет!"-говорит он в своём обычном ироничном стиле (но предупреждает осмотрительно: "Это шутка!"). В Лаборатории Касперского собственного кабинетауКасперскогонет("Как у Генри Форда,- объясняет он. - Генри Форд тоже всё время вдоль конвейера ходил"). Костюмы и галстуки он не переносит. "Я ненавижу костюмы! Можно понять, восемь лет в форме ходил!"-он с присвистом вскидывает руку к виску, с умышленно-идиотическим видом отдавая честь. Живёт он - если иметь в виду распорядок дня - тоже вполне артистически. Встаёт, по его собственному выражению, "в среднем между восемью и одиннадцатью". На фирме бывает практически каждый день и часто задерживается допоздна. но иногда может позволить себе вдруг исчезнуть. Обычно это означает, что ему в руки попалась безумно интересная книжка, и он впал в читательский запой. "Тогда я могу сказать, что завтра на работу не пойду. Ифьють!"-он присвистывает, как бы улетая из этой жизни в мир фантазий своего любимого писателя Толкиена. "Это называется... новый термин есть такой... въехать и потащиться. Со мной такое бывает". "Щас я сигаретку возьму, и продолжим",-радостно-дружелюбно поглядывая на меня, говорит он. Продолжение не всегда оказывается лёгким. Общаться в компании с Касперским легко, а брать интервью у него трудно. В обществе он острит, сияет и блистает, в серьёзном общении один на один как бы теряет блеск. Как актёру, ему нужно направленное на него внимание, публика, сцена. Интервью он даёт иногда по два раза надню и, подобно поп-звёздам, часто повторяет в общении с журналистами одни и те же фразы. В нашем первом разговоре я чуть ли не четыре часа подрядбродил вокруг да около, пытаясь нащупать искомую точку, правильный разворот, нужный вопрос, точную деталь. Ничего не выходило. Подробностей жизни, на которых строится рассказ, я никак не мог получить от него. Мы мучились. "Евгений, а в каком архиве работала ваша мама?" "Ой, этого я не знаю..." - "Евгений, расскажите, какие книжки вы читали в детстве?" - "Ну, я очень много читал!" - "Нет, ну что конкретно"" - "Я очень много читал!" "Хорошо, ну, тогда расскажите, а что было видно из окон вашей квартиры в Новороссийске?" - "А?" - не улавливает он.-"Понимаете, мне нужно жизнь из вас вытащить ! - взрываюсь я. - Подробности! Ну, расскажите! Вот вам нравится Толкиен, почему?" Мгновенье он с некоторым испугом смотрит на меня. затем из груди его вырывается стон отчаяния: "Ыыых!" "Да вы понимаете, я не могу сказать словами! - оправдываясь, объясняет он. - Нет у меня критического осмысления! Я потребитель, а не критик!" Пауза. Он отбился. Я сижу и думаю, как же мне ещё говорить с ним. Он вздыхает с улыбкой, закуривает очередную сигарету (он курит Marlboro) и предлагает добродушно: - Ладно, хорошо, давайте, пытайте дальше!

2.

Детство Евгения Касперского прошло в Новороссийске, южном портовом и промышленном городе, в четырёхэтажном старом доме в центре (квартира Касперских - на втором этаже). Пляжи в городе запомнились ему как "очень средние". На той стороне бухты стояли цементные заводы, и иногда над городом дули цементные ветра. Потом семья (отец-инженер, мать архивный работник) переехала в Долгопрудный под Москвой. Он называет этот город "рабоче-крестьянским" и описывает жизнь в нём в трёх словах: "Драки, пьянь, шпана". Но его это минуло. "Я был в детстве достаточно спокойным ребёнком. Иногда у меня были весёлые выходки, ну, как у всех. Но на стенах я не писал. И лифты не царапал. Читать начал года в четыре, наверное, - смеясь, говорит он и на вопрос, что же именно он читал, выкрикивает, карикатурно выпучивая глаза:-Всё!" (Всё-таки некоторые подробности из него удаётся вытянуть. В седьмом классе он, например, уже читал "Москва-Петушки" Ерофеева.) Свой жизненный выбор Касперский сделал очень рано, чуть ли не в шестом классе. Мальчиком он любил читать иллюстрированный альманах "Эврика" и решать задачки. Математика уже в те годы была его главным жизненным интересом. О тринадцатилетнем подростке из Долгопрудного, с ранних лет жившем в мире алгебраических абстракций, нынешний Касперский говорит с лёгкой иронией: "Конченый человекуже был, конечно". "Если человек чегото хочет добиться в этой жизни, то он должен учиться. Я понимал это абстрактно, но матушка моя понимала это конкретно, и поэтому в девятом классе меня пинками вытурили в физнко-математический интернат". "Я был разболтанным молодым человеком. Я был положительным. Но я был очень сильно разболтанным". Этот "сильно разболтанный" молодой человек с большими способностями к математике, окончив физико-математический интернат, сделал неожиданный выбор-решил поступать в высшую школу КГБ. Выбор этот не следовал ни из традиций семьи, ни из её умонастроений. Семья, как говорит Касперский, "как всякая нормальная семья, всегда имела подпольную литературу". (Однако мальчика берегли и эту литературу от него прятали. "Красный террор" Мельгунова, книгу, которая многое ему объяснила, он прочитал уже в перестроечные времена.) Родственники со стороны матери, жители Тамбова, чья семейная история сохранила память об антоновском восстании 1921 года, отговаривали его: "Жень, не надо туда ходить. Это Комитет!" Но он всё равно пошёл. Приёмный тест состоял из семисот вопросов, на которые нужно было отвечать, не задумываясь, ибо время на ответы - ограничено. Касперский до сих пор не знает, на какие вопросы ответил правильно, на какие нет. Причины, по которым он выбрал именно это учебное заведение, я долго не мог понять. Объяснения Касперского просты до наивности. Положительный разболтанный мальчик решил, что ему не хватает дисциплины, а в школе КГБ дисциплина обеспечена. "Там приходилось учиться очень жестко, потому что над всеми висел дамоклов меч: если ты не сдал экзамены, три дня -и ты в армии. Там вкалывали все по полной программе. Высшая Школа меня научила работать. Там себя жалеть было немножко некогда", - объясняет он. Но почему, чёрт возьми, тогда не танковое училище, не школа моряков-подводников или сапёров? Там бы его тоже научили работать. "А математика!" - восклицает он таким тоном, как будто этот предмет в Советском Союзе изучить можно было только в школе тайной полиции. (Изучал он там криптографию, системы шифрования информации.) Может быть, лишь однажды в наших беседах забрезжил для меня какой-то свет в этих сумерках. Это было в баре В. В. King на Самотёке, поздним вечером. Мы выпили уже потри литра пива каждый, что, конечно, сильно облегчало обсуждение щекотливых тем. И он вдруг вспомнил, как однажды во всём районе отключили свет, и "школа стояла на горе, вся чёрная, окруженная стенами, с высокой башней. И окна в башне были как глаза, которые наблюдают за округой!" - с внезапным воодушевлением рассказывал он. И чувствовался в этом рассказе его былой мальчишеский романтизм, было в нём ощущение замка демонических сил из какой-нибудь книги Дюма или, опять же, Толкиена... - Ну. это вообще-то всё не шутка, - сказал я ему чуть позже. - Понимаете, ещё лет десять назад было невозможно, чтобы мы вместе с вами сидели за одним столом. Отношение к этому было... - Я знаю, - перебил он меня так, как будто заранее знал все мои слова. Потому что я сам к этому так же отношусь, - сказал он вдруг как-то очень легко,очень искренне.