Джон Толкин - О волшебных историях

О волшебных историях

Давайте поговорим о волшебных сказках, хоть я и знаю, что это занятие рискованное. Сказочная страна полна опасностей. Неосторожные попадают здесь в западни, безрассудные — в мрачные подземелья. А ведь безрассудным можно счесть и меня, ибо, хотя я полюбил волшебные сказки, едва научившись читать, и с тех пор не раз размышлял о них, изучать их профессионально мне не доводилось. Я был всего лишь любознательным бродягой (а то и просто нарушителем границ) в стране, которая полна чудес, но строго хранит свои тайны.

Царство волшебной сказки поистине беспредельно, и чего в нем только нет: разнообразные звери и птицы, глубокие озера и реки, безбрежные моря, высокие небеса и бессчетные звезды, чарующая красота и вечная опасность, радость и горе, острые, как клинки. Верно, любой, кому довелось там постранствовать, считает себя счастливцем. Да только не находит слов, чтобы описать все богатство и всю необычность этого царства. А пока он еще в пределах волшебной страны, задавать лишние вопросы опасно: ведь ворота туда могут и захлопнуться, а ключи от них — потеряться.

И все же есть несколько вопросов, на которые тот, кто намерен говорить о волшебных сказках, должен получить ответ или хотя бы попытаться ответить сам, что бы ни подумали жители сказочного мира о подобном нахальстве. Например: что такое волшебная сказка? Каково ее происхождение? Зачем она нужна? Я постараюсь дать ответ на эти вопросы или хоть выскажу то немногое, что мне удалось об этом узнать — главным образом из самих сказок, из той незначительной части их великого множества, которая известна мне самому.

Что такое волшебная сказка? Зря вы будете искать значение этого термина в Оксфордском словаре английского языка. Указанного словосочетания в нем нет, как нет и никакой информации о феях и других волшебных существах. В «Приложении» есть зафиксированное с 1750 года понятие «волшебная сказка». Его основные значения: а) история о волшебных существах, эльфах или феях; б) небылица, невероятная история; в) ложь.

Если рассматривать последние два определения, моя тема станет безнадежно широкой. Первое же определение, напротив, слишком узко. Нет, не в качестве темы для эссе; в этом смысле оно достаточно широко, чтобы ему посвятить множество книг. И все же оно не покрывает современного значения, вкладываемого в понятие «волшебная сказка». Особенно если взять на вооружение определение, данное лексикографами понятию «волшебного существа»: «сверхъестественное существо маленького роста, которое, по народным поверьям, обладает способностью к волшебству и оказывает сильное влияние — доброе или злое — на дела людей»

«Сверхъестественный» — слово трудное и небезопасное в любом смысле, узком или широком. Однако, например, к эльфам оно вообще неприменимо, разве что мы будем расценивать префикс «сверх» как показатель превосходной степени. Как раз человек в сравнении с волшебными существами воспринимается как нечто сверхъестественное — и, кстати, часто маленького роста, — а волшебные существа куда естественнее и ближе к природе, чем человек. Такими уж они родились. Дорога в волшебную страну — это отнюдь не дорога на небеса и, по–моему, даже не в ад, хотя кое–кто утверждает, что именно туда пусть не прямо, а потихоньку–помаленьку она и может завести.

Вглядись: тропинка чуть видна,Пророс терновник меж камней…О, это Праведных тропа,Немногие идут по ней.

А вот широкий, торный путь,Где на лугах блестит роса…Но этот путь — стезя Греха,А не дорога в Небеса.

И вот чудесная тропаВ холмах зеленой стороны.То путь в Волшебную Страну.Мы по нему идти должны.

Что касается маленького роста: не стану отрицать, что такое представление об эльфах — сейчас самое распространенное. Я часто думал, что было бы интересно выяснить, откуда это мнение взялось. Для уверенного ответа у меня не хватает знаний. Прежде в Волшебной Стране действительно были существа небольшого (хотя вряд ли такого уж маленького) роста, но в целом для тамошнего народа небольшой рост не характерен. Мне кажется, что применительно к Англии волшебные существа маленького роста (эльфы или феи) в значительной мере — плод литературного вымысла[1]. Вполне естественно, что в стране, где любовь ко всему хрупкому и утонченному столь часто проявлялась в искусстве, и литературные пристрастия обрели то же направление, обратились к миниатюрному и изящному, тогда как во Франции они явно тяготеют к дворцовым вкусам, а потому и сказочные персонажи там пудрятся и увешиваются бриллиантами. Кроме того, подозреваю, что цветочно–мотыльковая миниатюрность волшебных существ была одновременно и плодом «человеческого разума», который превратил сияние Страны Эльфов в блеск дешевых побрякушек, а существа, способные становиться невидимками, стали просто настолько крохотными и хрупкими, что способны спрятаться под листком первоцвета или травинкой. Вскоре после начала эпохи великих путешествий стало модно представлять мир слишком маленьким, тесным, не способным вместить и людей, и эльфов. Ведь тогда даже волшебная Западная страна ирландских сказаний Хай Брезейл (Ну Breasail) превратилась в реальную Бразилию, страну красильного дерева. Так или иначе, превращение эльфов в малюток произошло во многом благодаря литераторам, и к этому приложили руку в том числе Уильям Шекспир (1564–1616) и Майкл Дрейтон (1563–1631)[2]. Дрей–тонова «Нимфидия» (1627) — прародительница многочисленного племени цветочных фей и эльфов с крылышками и усиками, как у бабочек. Я эту мелочь терпеть не мог, когда был мальчишкой, а теперь их ненавидят уже мои дети. Подобные же чувства испытывал и Эндрью Лэнг. В предисловии к «Лиловой книге сказок» он говорит об утомительных писаниях современных авторов: «Они всякий раз начинают с того, как маленький мальчик или девочка идет гулять и встречает фею гардении, или фею яблоневого цвета, или фею кашки… Эти феи пытаются развеселить дитя, но не умеют; зато преуспевают, когда читают ему мораль».

Но все началось, как я уже сказал, задолго до XIX столетия, и подобные эльфы и феи давным–давно стали невыносимо скучны — как раз потому, что пытались развеселить, да не умели. Если «Нимфидию» считать волшебной сказкой (то есть «историей о волшебных существах»), то она — одна из худших сказок всех времен. Судите сами. Во дворце Оберона стены — из паучьих лапок,

А окна там — из глаз зверей,А свод — из крыл нетопырей.

Рыцарь Пигвигген разъезжает на резвой уховертке. Своей возлюбленной, королеве Маб, он посылает браслет из муравьиных глаз, а свидание назначает в венчике первоцвета. Но на этом миленьком фоне разворачивается скучнейший рассказ об интригах и хитрых сводниках. Доблестный рыцарь и разъяренный муж садятся в лужу, и гнев их гасят лишь воды Леты. Жаль, что в Лету не канула вся эта история. Пусть Оберон, Маб и Пигвигген — настоящие эльфы и феи «маленького роста», а Артур, Джиневра и Ланселот — вовсе нет; все равно, рассказ о борьбе добра и зла при дворе короля Артура — волшебная сказка куда в большей степени, чем эта история насчет Оберона.

Фея — имя существительное, более или менее эквивалентное по значению слову «эльф». Появилось оно сравнительно недавно. Его почти не использовали до эпохи Тюдоров. Весьма показательно, что первое его употребление (единственное до 1450 года), зафиксированное Оксфордским словарем, это строчка из поэмы Дж. Гауэра (1325—1408) «Confessio Amantis»: «as he a were a faierie». Но Гауэр имел в виду вовсе не фей. У него сказано: «as he were of faierie» — в том смысле, что герой был похож на обитателя Волшебной Страны. Поэт описывает молодого повесу, который стремится околдовать сердца девушек в церкви:

На хитрой прическе вокруг головыГирлянда из свежей зеленой листвы.Недавно листва шелестела в лесу —Теперь оттеняет, повесы красу.А он, не стараясь себя побороть,Глядит с вожделеньем на женскую плоть,Глазами стреляет и зорко, и живо,Как ястреб, с небес углядевший поживу,И так перед вами красуется он,Словно средь эльфов был он рожден.

Перед вами смертный юноша из плоти и крови. Но его описание гораздо больше соответствует именно эльфу, а не фее, к определению которой он ошибочно отнесен. Впрочем, с жителями Волшебной Страны вечные сложности: их облик не всегда соответствует внутреннему содержанию, часто они выглядят такими гордыми и прекрасными, какими мы, люди, лишь хотели бы стать. Часть их волшебства, используемого во благо или во вред человеку, состоит в умении играть желаниями человеческой души и плоти. Королева эльфов, которая быстрее ветра унесла Томаса Стихотворца на молочно–белом скакуне, явилась его взору у Эдьдонского Древа в облике смертной женщины, хотя и неотразимо прекрасной. Так что Спенсер[3] не погрешил против традиции, именуя рыцарей своей Волшебной Страны эльфами. Таким рыцарям, как сэр Гайон, зваться эльфом больше пристало, чем Пигвиггену, вооруженному жалом шершня.