Уистан Оден - Стихи и эссе

СТИХОТВОРЕНИЯ

В МУЗЕЕ ИЗОБРАЗИТЕЛЬНЫХ ИСКУССТВ[1]

На страданья у них был наметанный глаз.Старые мастера, как точно они замечали,Где у человека болит, как это в нас,Когда кто-то ест, отворяет окно или бродит в печали,Как рядом со старцами, которые почтительно ждутБожественного рождения, всегда есть дети,Которые ничего не ждут, а строгают коньками прудУ самой опушки, —                художники этиЗнали — страшные муки идут своим чередомВ каком-нибудь закоулке, а рядомСобаки ведут свою собачью жизнь, повсюду содом,А лошадь истязателя спокойно трется о дерево задом.

В «Икаре» Брейгеля, в гибельный миг,Все равнодушны, пахарь — словно незрячий:Наверно, он слышал всплеск и отчаянный крик,Но для него это не было смертельною неудачей, —Под солнцем белели ноги, уходя в зеленое лоноВоды, а изящный корабль, с которого не моглиНе видеть, как мальчик падает с небосклона,Был занят плаваньем, все дальше уплывал от земли…

ДЕНЬ ОТДОХНОВЕНИЯ[2]

Проснувшись на утро седьмого дня, огляделись,Осторожно понюхали воздух, и тот, чья ноздряБыла самой чуткой, признал, что этого парняБольше нет, — опасаются зря.

Травоядные, паразиты и хищники вели наблюденье,Перелетные птицы поведали, возвратясь:Как сгинул, — повсюду одни лишь воронкиИ на пляжах чернеет мазутная грязь.

Везде железное крошево и руины —Вот все, что осталось в память о том,Чье рожденье на шестой день сделалоНенужным временем то, что было потом.

Ну что ж, этот парень никогда не казалсяТворением, которое было бы всех умней:Ни изящества, ни разуменья в отличиеОт рожденных в предшествующие пять дней.

Теперь все вернется в свое натуральное русло —Его Наглейшество обратилось в бесплотную тень.Наконец-то выглядит, как ему подобает,День отдохновения — Седьмой День,

Самый прекрасный, счастливый и беззаботный…Вот тут-то и грянул выстрел, как гром!И вся субботняя белиберда пошла прахом,И вместо Аркадии получился Содом:

Ибо тот, кого они создали, — этот пареньНе сгинул, а возвратился в их дни,И был еще беспощаднее, чем он им казался,Еще богоподобнее, чем полагали они.

БАРД[3]

Он был слугой — его не замечали,Он тенью был людских страстей, тревог.Но в нем, как ветер, пели все печали —Вздыхали люди: это плачет бог!

А бога славят. И тщеславным стал он,Стал почитать за песни сущий бред,Рождавшийся в его уме усталомСреди домашней суеты сует.

Поэзия не шла к нему, хоть плачь,Теперь он изучал свои невзгодыИ безделушки гладкие строгал.

По городу бродил он, как палач,Людей встречая, думал: вот уроды!А если встречный злился, — убегал.

БОЛЕЕ ЛЮБЯЩИЙ[4]

Я знаю: звездам в небесной мглеНе важно, есть ли я на земле.Может, и впрямь бесстрастность добрей,Чем пристрастье людей и зверей.

Представьте, звезды влюбились бы в нас,А мы бы на них не подняли глаз!Скажу, никого и ничто не виня:Пусть больше я люблю, чем меня.

И я, поклонник звезд и планет, —Хотя до меня им и дела нет, —Глядя на них сейчас, не скажу:Без этой звезды я с ума схожу.

Если бы звезды настигла смерть, —Оглядывая пустынную твердь,Я бы свыкся с тем, что она нежива,Хоть на это ушел бы не день и не два.

КУЛЬТУРА ПЛЕМЕНИ ЛИМБО[5]

По мнению туристов, племя лимбоНа первый взгляд почти на нас похоже,Жилища их практически опрятны,Часы идут почти как наши, пищаПочти что аппетитна, но никтоИ никогда не видел их детей.

В наречье лимбо, по сравненью с нашим,Есть больше слов, где тонкие оттенкиОбозначают всякие «чуть-чуть,Ни то ни се, почти что, что-то вроде,Чуть больше или меньше, где-то рядом…».В местоименьях лимбо нет лица.

В легендах лимбо рыцарь и драконГрозят друг другу саблей и клыками,Промахиваясь лишь на волосок,Смерть с юношей не свидится никак:Она прошла чуть раньше, он чуть позже,Кошель волшебный потерял владельца.

«Итак, — читаем мы в конце, — принцессаИ принц почти-что-все-еще женаты…»Откуда, почему у них такаяЛюбовь к неточностям? Возможно, каждыйИз лимбо занят самопостиженьем?А разве знаешь точно — кто ты есть?

1 СЕНТЯБРЯ 1939 ГОДА[6]

Я сижу в ресторанчикеНа Пятьдесят ВторойУлице, в тусклом светеГибнут надежды умниковБесчестного десятилетия:Волны злобы и страхаПлывут над светлой землей,Над затемненной землей,Поглощая личные жизни;Тошнотворным запахом смертиОскорблен вечерний покой.

Точный ученый можетВзвесить все наши грехиОт лютеровских временДо наших времен, когдаЕвропа сходит с ума;Наглядно покажет он,Из какой личинки возникНеврастеничный кумир;Мы знаем по школьным азам,Кому причиняют зло,Зло причиняет сам.

Уже изгой ФукидидЗнал все наборы словО демократии,И все тиранов пути,И прочий замшелый вздор,Рассчитанный на мертвецов.Он сумел рассказать,Как знания гонят прочь,Как входит в привычку боль,И как смысл теряет закон.И все предстоит опять!

В этот нейтральный воздух,Где небоскребы всейСвоей высотой утверждаютВеличье Простых Людей,Радио тщетно вливаетУбогие оправдания.Но можно ли долго житьМечтою о процветании,Когда в окно сквозь стеклоСмотрит империализмИ международное зло?

Люди за стойкой стремятсяПо заведенному жить:Джаз должен вечно играть,А лампы вечно светить.На конференциях тщатсяОбставить мебелью доты,Придать им сходство с жильем,Чтобы мы, как бедные дети,Боящиеся темноты,Брели в проклятом лесуИ не знали, куда бредем.

Воинственная чепухаИз уст Высоких ПерсонВ нашей крови жива,Как первородный грех.То, что как-то НижинскийО Дягилеве сказал,В общем верно для всех:Каждое существоХочет не всех любить,Скорее, наоборот, —Чтобы все любили его.

Владельцы сезонных билетов,Из консервативного мракаПробуждаясь к моральной жизни,Клянутся себе поутру:«Я буду верен жене,И все пойдет по-иному».Просыпаясь, вступают воякиВ навязанную игру.Но кто поможет владыкам?Кто заговорит за немого?Кто скажет правду глухому?

Мне дарован язык,Чтобы избавить от пут,От романтической лжиМозг человека в толпе,От лжи бессильных Властей,Чьи здания небо скребут.Нет никаких государств.В одиночку не уцелеть.Горе сравняло всех.Выбор у нас один:Любить или умереть.

В глупости и в ночиПогряз беззащитный мир,Мечутся азбукой Морзе,Пляшут во тьме лучи —Вершители и справедливцыШлют друг другу послания.Я, как и все, порождениеЭроса и земли,В отчаяньи всеотрицания, —О если бы я сумелВспыхнуть огнем утверждения!

ЭПИТАФИЯ ТИРАНУ[7]

Совершенства он жаждал в конечном счете,Но были стихи его простоваты.Он тонко использовал глупость людей,Все строил на армии и на флоте.Он ржал — и хихикали депутаты,Вопил — и смерть косила детей.

НЕИЗВЕСТНЫЙ ГРАЖДАНИН[8]