Лев Троцкий - Об Ибсене

Троцкий Лев Давидович

Об Ибсене

Л. Троцкий

Об Ибсене

Говорят, что в глазах своих лакеев великие люди не имеют никакого обаяния. Но зато, с другой стороны, личное знакомство с великими людьми превращало и превращает в лакеев, как о том можно нередко судить на основании относящихся сюда документов.

Норвежский писатель Джон Паульсон*128, рассказывающий в своих "Воспоминаниях"* о своих отношениях к Генриху Ибсену, не составляет исключения из этого обидного правила. Так, например, он с глубоким сочувствием приводит слова своего друга, норвежского художника, сказанные после посещения им Ибсена: "Да, видишь ли, в сущности он ничего не говорил, но его манера, как он набивал мне трубку, его взгляд, когда он подавал мне ее, прямо-таки растрогали меня!". Высшую степень душевного лакейства трудно себе представить!

/* Выдержки из этих "Воспоминаний", напечатанные в своих частях, относящихся к Генриху Ибсену, в III книге "Мир Божий" за 1901 год, и подали нам повод для настоящего "письма".

В общем "Воспоминания" Паульсона дают крайне мало материала для выяснения своеобразной физиономии знаменитого писателя. Сообщаемые Паульсоном факты совершенно незначительны и сдобрены в небольших дозах самодельной философией и в громадных долях душевным лакейством перед "великим соотечественником". Но памятуя, что la plus jolie fille de France ne peut donner plus que ce qu'elle a (самая красивая девушка Франции не может дать больше того, что имеет), постараемся воспользоваться тем малым, что дает Паульсон, в связи с тем многим, что дают сочинения самого Ибсена.

"Когда Ибсен, этот великий скептик, потрясший все наши старые идеалы, за бутафорским пафосом у Паульсона дело не стоит! - высказывал в разговоре одну дерзновенную мысль за другой, г-жа Ли (жена известного норвежского писателя), воспитанная в старой верующей чиновничьей семье, иногда возражала ему, ссылаясь на св. писание". Она видимо считала Ибсена "революционером". Сам Паульсон находит, что революционером Ибсен являлся "лишь в беседах, да в своих произведениях, а никак не в ежедневном своем быту".

Точно ли Ибсен - "революционер"?

Почтенная дама в своем взгляде на Ибсена исходила из сопоставления его взглядов со св. писанием; Паульсон противопоставил "дерзновенные мысли" Ибсена убогим кодексам собственной морали и философии; мы же попытаемся свести "революционные" идеи Ибсена на очную ставку с объективными социально-историческими условиями. Ответ на поставленный вопрос выяснится сам собою.

В 1870 г. Ибсен писал Георгу Брандесу: "Все, чем мы ныне питаемся, лишь крохи со стола революции прошлого столетия, и пища эта достаточно-таки пережевана и пережевана. Понятия нуждаются в новом содержании и в новом истолковании. Понятия "свобода, равенство и братство" давно уже перестали быть тем, чем были во времена покойной гильотины. Вот чего не хотят понять политические революционеры, и вот почему я их ненавижу. Эти господа желают только специальных переворотов, переворотов во внешнем. Но все это пустяки. Переворот человеческого духа - вот в чем дело!". Пока что революционного тут мало...

Паульсон тоже понимает, что хотя "свобода для Ибсена то же, что воздух, но понимает он ее не столько в смысле гражданской, сколько личной. Что толку, в самом деле, - прибавляет Паульсон уже от собственного разума, обладать правом голоса, если не выработать себе свободы личности?".

Свобода личности! Переворот человеческого духа!.. Но всякие ли общественные условия позволяют выработать "свободу личности", и точно ли "переворот человеческого духа" может быть совершен независимо от внешних условий? На эти вопросы Ибсен не умел ответить: более того, он даже не умел их поставить.

Общественные преобразования Ибсен не ставит почти ни во что. Партии, эти великие культурные силы современности, в союзе с которыми только и можно воздействовать в желательном направлении на общество, Ибсен третирует с презрением одиноко стоящего умственного аристократа. "Партийные программы, говорит д-р Штокман, - убивают всякую жизнеспособную истину", и еще сильнее: "партия - это точно насос, которым у людей постепенно выкачивают рассудок и совесть!" ("Враг народа"). Ибсен исходит из индивидуальности и к ней возвращается. В пределах индивидуальной души он разрешает или пытается разрешить все социальные проблемы. Он расширяет и углубляет эту эластичную индивидуальную душу до сверхчеловеческих пределов ("Бранд"), не задевая при этом даже локтем общественной обстановки. В лице Росмера Ибсен хочет "сделать всех людей в стране аристократами духа..., освободив их дух и очистив их волю" (как это определенно!), но и в это дело Росмер теряет веру, придя к убеждению, что "люди не могут быть облагораживаемыми извне" ("Росмерсхольм").

В личной жизни сам Ибсен, этот "дерзновенный революционер", этот "великий минус", как называют его соотечественники, покорно склоняется пред условиями, действующими извне: с педантической тщательностью подчиняется он всем условностям лицемерно-благопристойного обихода буржуазной среды. Лишь в созданиях своего духа он стоит "высоко и свободно" (да и то не настолько, как это представляется Паульсону и самому Ибсену!), но "ах... не таков я в обыденной жизни", жалуется он на себя с горечью устами строителя Сольнеса. Как и этот строитель, он "не решается... не может подняться так высоко, как он сам строит"*.

/* Не лишено своеобразного значения для характеристики личности Ибсена то обстоятельство, что, покидая с негодованием родину для добровольного изгнания, Ибсен потребовал себе от сейма и получил "литературную пенсию". Трудно, оказывается, усилиями "изнутри", одним "переворотом духа" освободить себя "извне"... хотя бы лишь от унизительной для того же "духа" денежной зависимости!

И в этом - слабость не его собственной индивидуальности, а его индивидуалистической проповеди, его внесоциальной морали или, если хотите, имморали. И если бы только в этой проповеди состояло все значение Ибсена, то - можно смело сказать это - он не имел бы никакого значения.

Ибсен - творец великих, новых слов и дерзновенных идей, Ибсен - пророк обновленного человечества, Ибсен - духовный вождь будущего... и как его там еще величают, этот Ибсен не имеет сотой, тысячной доли того значения, как Ибсен - великий живописатель мещанской среды. Ибсен - художник-отрицатель, "великий минус", стоит бесконечно высоко над Ибсеном - символистом-пророком и вождем. И по натуре своей Ибсен не годится для этой второй роли. "Не могу припомнить случая, - говорит Паульсон, - чтобы у Ибсена когда-либо вырывались восторженные выражения, пылкие слова, которые указывали бы на то, что в его душевной жизни играет особенную роль чувство". Нет, это не вождь! Если освободить "новые слова" Ибсена от туманной, столь подкупающей многих* символической оболочки, то эти новые слова в большинстве случаев утратят и свою новизну и свою привлекательность. И немудрено. В настоящее время, когда человеческая мысль обладает таким колоссальным, неисчерпаемым в своем разнообразии наследственным и благоприобретенным достоянием, серьезное ценное новое слово можно сказать, лишь став на плечи своих великих предшественников. Между тем Ибсен, по словам Паульсона, "читал крайне мало. С новейшими произведениями изящной словесности и философской мысли он знакомился больше из бесед с другими, нежели путем личного изучения". Гениальный самоучка, без систематического образования, без цельного миросозерцания, он с неуместным пренебрежением относился к плодам чужой мысли.

/* "Я был хорошо знаком с его произведениями, - говорит Паульсон, читал и перечитывал их много раз, но не всегда мог проникнуть в их сокровенные глубины... Сколько воскресений просидел я... ломая голову над каким-нибудь темным местом"... Каким диким представляется нам отношение к художественному произведению, как к ребусу или к апокалиптическим откровениям!

Сродный ему по духу самоучка-строитель, герой цитированной уже драмы, имеющей несомненное автобиографическое значение, спрашивает Гильду, читает ли она. Гильда. Нет. Никогда... больше. Все равно смысла не вижу. Сольнес. Точь-в-точь, как и я ("Строитель Сольнес"). Это пренебрежительное отношение к книгам, а особливо незнакомство с ними прошло, повторяем, далеко не бесследно для творчества Ибсена: он не дал многого, что мог бы дать. Но, простив ему недоимки, поговорим о том, что он дал, посмотрим, над каким материалом он оперировал, - а дал он много, работал над материалом, заслуживающим самого пристального внимания.

Каков тот общественный фон, на котором разыгрываются обыкновенно личные драмы героев Ибсена?

Это мирная, неподвижная, застывшая в одних и тех же формах жизнь небольших норвежских провинциальных городов, населенных средней руки мещанством, таким нравственным и благопристойным, таким добропорядочным и религиозным...

О! горький осадок оставила эта уравновешенная провинциальная благопристойность в душе великого драматурга, и вы вполне понимаете его, когда в ответ на вырвавшееся у Паульсона при виде Мюнхена восклицание: "Какой огромный город!", Ибсен с горечью замечает: "В меньшем нельзя и жить!".