Дмитрий Володихин - Остров мастеров в океане смрадного мира

Дмитрий Володихин

Остров мастеров в океане смрадного мира

«Пикник на обочине» – одна из самых известных вещей братьев Стругацких. Помимо колоссального количества публикаций у нас в стране и за рубежом, популярности ей добавил фильм Андрея Тарковского «Сталкер», известная компьютерная игра и около сотни книг, выпущенных в русле геймерской беллетризации. Конечно, «сталкерная серия» – совсем уже не то, что «Пикник на обочине», там другой антураж, да и смыслы в нее вкладываются другие. Но ведь именно первоисточник сделал возможным ее появление!

На мой взгляд, многие смыслы самой повести Стругацких до сих пор не «распакованы» окончательно. Или, может быть, оказались забыты. В момент появления этого текста его глубинное послание дешифровывалось оппозиционной интеллигенцией без особого труда, но с тех пор много воды утекло. К настоящему времени «ключи» к «Пикнику» постепенно сделались частью «мертвого языка» – культурного кода исчезнувшего Pax Sovetika.

Во всяком случае, сейчас имеет смысл заняться «раскопками» авторского мэссиджа, заложенного в «Пикник».

Этому и посвящена моя статья.

Повесть была написана между январем и ноябрем 1971 года, работалось легко, да и журнальная публикация в «Авроре» (1972) прошла без особых потерь и нервотрепки.

Думается, полезным будет вкратце обрисовать сюжет и «декорации», в которых он развивается.

Нечто космического происхождения посетило Землю, оставив после себя несколько «зон» – территорий, где наблюдаются странные, а порой смертельно опасные явления, появляются невиданные создания (вроде оживших мертвецов) и обнаруживаются предметы с необычными свойствами. Со временем над «зонами» устанавливается контроль со стороны правительств, международных организаций, спецслужб, научной общественности… Но после всех их усилий охраняемый периметр вовсе не становится непроницаемым. Через него из «зон» уходят те самые драгоценные предметы с необычными свойствами, которые позднее начнут именоваться «артефактами» в компьютерных играх, построенных на основе «Пикника». Людей, которые на свой страх и риск занимаются этим промыслом, называют «сталкерами».

В фокусе повествования – Зона на территории городка Хармонт.

Центральные персонажи повести – ловкий молодой сталкер Рэдрик Шухарт, а также крупный деятель науки Валентин Пильман.

Первый из них какое-то время работает в Институте, изучающем «зону». Его штатная должность – лаборант у русского ученого Кирилла Панова. Кирилл становится его товарищем, но рано погибает. Позднее жизнь заставляет Шухарта вытащить из «зоны» смертельно опасный «ведьмин студень», награждает дочкой-мутантом, отправляет в тюрьму, а напоследок дает встретиться с некой машиной исполнения желаний – «золотым шаром». Для Шухарта «золотой шар» является последним шансом восстановить нормальную жизнь в своей семье. Этот шанс куплен ценой убийства ни в чем не повинного человека – Арчи, сына сталкера по прозвищу Стервятник. Но получив единственную в своем роде возможность что-то всерьез изменить, Шухарт оказывается не способен толком сформулировать, что именно ему нужно…

Пильман пытается осмыслить феномен Зоны. Но чем больше он думает о ней, тем больше прозревает скверну человечества, которому достался опасный, но ценный подарок, и которое не смогло его всерьез изучить, зато получило новый повод для духовной деградации.

На первый взгляд «Пикник на обочине» весьма далек от идеологических баталий.

В нем не содержится каких-либо обвинений в адрес советского строя, партии, правительства. Это не «Улитка на склоне» и уж подавно не «Сказка о Тройке», где выпады против властей собраны в хорошо систематизированную коллекцию. «Пикник на обочине» – образец превосходной литературы, лишенный каких-либо элементов открытой политической публицистики.

Но такова лишь внешняя видимость. Братья Стругацкие снабдили повесть той же идейной подоплекой, какая видна в их творчестве со времен «Попытки к бегству», только сделали это значительно аккуратнее, замаскировав подтекст массивными наслоениями символов и знаков, отводящих глаза цензуре.

Можно большими красными буквами написать важное сообщение на стене. И всё. Такова «Сказка о Тройке». Таковы главы об Управлении в «Улитке на склоне». А можно укрыть надпись кисеёй, украсить стену отвлекающими орнаментами, поместить рядом фотографии разных мерзостей из «враждебного лагеря» и сообщить: «Мы тоже против!» Но смысл сообщения от этого не изменится. Таков «Пикник на обочине».

С конца 60‑х на протяжении десятилетия Стругацким пришлось работать в крайне стесненном состоянии. Их весьма ограничили в публикациях и организовали нажим через прессу, критику. Открытый конфликт мог стоить звездному тандему очень дорого.

Как пишет автор лучшей творческой биографии Стругацких Войцех Кайтох, «Нападки в прессе 1969 года были уже «пинанием лежачего»… Стругацкие уловили изменение политической ситуации, сориентировались в том, что открытое (в советских условиях) следование реформаторским, оппозиционным и воспитательным стремлениям несовместимо в дальнейшем со статусом легальности. А терять этот статус они не хотели… Поэтому им пришлось отказаться от занятий политикой, отречься от демонстративного вольнодумства…»

Разумеется, это не значит, что они отказались от вольнодумства неявного. «Пикник на обочине» полон им до краев. Однако маскировочные действия авторов привели к неожиданному эффекту. Прочтение генеральных смыслов повести вызвало к жизни несколько разных трактовок.

Кто-то воспринял ее как «критику западного общества», удар по «загнивающему капитализму», «мещанству» и т. п. Действие-то происходит в глубоком тылу проклятых буржуинов…

Подобного рода реакция возникла лишь у тех, кто не смог или не пожелал пробиться сквозь внешнюю оболочку повести, сквозь ее «камуфляж».

Илана Гомель наивно увидела в «Пикнике» какую-то «гносеологическую открытость» и «свободу от идеологических схем» (статья «Братья Стругацкие: поэтика цензуры»). Вот уж дудки! Какая там открытость. Илана Гомель считает, что «интеллектуальное ядро» повести составляют безнадежные попытки землян понять значение артефактов из зоны и… «намерения их создателей». Вот уж странное заявление: простой парень Рэд Шухарт ни в одном глазу не исследователь. Он в гробу и в белых тапочках видел намерения тех, кто создал «пустышку», «ведьмин студень», «черные брызги» и т. п. За все эти хабаринки можно получить «зелененькие» – вот и вся суть его отношения к Зоне. Каждый из героев, по мнению Иланы Гомель, натыкается на «непреодолимый барьер познания непознаваемого, нахождения имени тому, что за пределами всех привычных языковых схем». Далее Илана Гомель пускается в филологические игры: «Зона становится означающим без реального референта; но именно благодаря своей семантической «пустоте» она указывает на реальность – в том числе политическую – как на неустойчивую конструкцию, временный артефакт, шаткую структуру идеологем, выстроенную властью и культурой. Находясь за границами социального договора о природе действительности, Зона делает эти границы осязаемыми и тем самым указывает на возможность их изменения».

Всё это очень тонко и многозначительно, но совершенно ошибочно. Можно, конечно, сплести ажурное кружево из водосточных труб, но для этого есть и более уместные материалы.

В повести четко, прямым текстом, говорится о слишком большой устойчивости политической и культурной системы мира. Именно эта устойчивость порождает пессимистические ноты в оценке действительности главными героями, в т. ч. и теми, кто служит устами авторов. Система должна быть изменена… но как? какими орудиями? какими методами? где у нее уязвимые места? Не против «шаткой структуры» придется идти – против глыбищи! Очень, очень трудная задача…

Однако и те, кто понимал творчество Стругацких намного глубже, не пришли к единому мнению.

Вот, например, Л. Филиппов в статье «Чутье на неисправности» высказался следующим образом: «Опытный ученик школы Стругацких найдет здесь аллегории, каких нет, пожалуй, больше нигде. Прежде всего – на тему «наука – фантастика – религия»». Линия религиозных аллегорий, с точки зрения Филиппова, видна прежде всего в душевной трансформации Шухарта, произошедшей во второй половине «Пикника»: «К концу повести Рэд уже не способен мыслить в таких категориях, как «дыра в светлое будущее». Да и ученые, похоже, не слишком продвинулись в попытках понять… Что же остается пессимисту? Выбор невелик: или отчаяние, или вера в чудо…». С того момента, когда Шухарт уверился в возможности чуда, он – «выразитель самых что ни на есть религиозных чаяний человечества». Да и действие повести, по мнению Филиппова, «…выходит на ветхозаветные аналогии. Для чего приходится ввести в список действующих лиц совершенно новую фигуру. Агнца». Под «агнцем», приготовленным к жертвоприношению, понимается Арчи, которому суждено погибнуть под занавес. В том, что выход в религию для Стругацких означал последнее движение ума перед полным отчаянием, Филиппов, очевидно, прав. И, разумеется, авторы повести не могли видеть в подобном движении ничего позитивного. Но сама линия религиозных аллегорий маргинальна для повести. Не столь уж значительную смысловую нагрузку она несет.