'Одиссей' Журнал - Одиссей за 1996 год Страница 10

В последние годы все более видную роль в исследованиях по истории женщин играют представители, вернее - представительницы "новой интеллектуальной истории", которым удалось в частности предложить свои оригинальные интерпретации развернувшейся в Европе XVI-XVII веков международной литературной и религиозной полемике о характере женщин. В результате существенно обогатилась сложившаяся в историографии одноцветная картина нормативных предписаний и расхожих представлений о женщинах, в которых обычно фиксировался сугубо мужской взгляд на этот предмет и, несмотря на наличие некоторых внутренних противоречий, рисовались в целом негативные стереотипы восприятия, а также навязываемые социумом модели женского поведения, жестко ограничивавшие свободу выражения. Работы "новых интеллектуальных историков", продемонстрировавшие активность женщин в общественном дискурсе, дали старт новой дискуссии - о возникновении идеологии феминизма или ее элементов в XVII в. ^

Так, например, авторы книги "Половина человечества" К. Хендерсон и Б. Макманус провели обстоятельный анализ литературного и социального контекстов "памфлетной войны" по поводу женских качеств, которая выявила диалогическое сосуществование противоположных комплексов представлений о женщинах в Англии эпохи Возрождения, и пришли к заключению, что "хотя защитницы женщин и не требовали реформ, которые могли бы улучшить их социально-политическое положение, они помогли заложить основание для более активного феминизма, воспитывая в женщинах уверенность в своих интеллектуальных и нравственных достоинствах" ". "Феминисты" начала Нового времени доказывали несостоятельность бытовавших в общественном сознании негативных женских стереотипов, которыми оперировали их противники, пытались разрушить образы "коварной соблазнительницы", "сварливой мегеры" и "расточительницы", приводя многочисленные примеры добродетельных женщин и создавая столь же стереотипные образы обманутой невинности, покорной жены, благочестивой матроны.

С точки зрения более общих проблем "новой культурной истории" привлекает внимание предложенное авторами книги объяснение особой остроты и общественной значимости ренессансных дискуссий вокруг представлений, имевших глубокие текстуальные "корни" и вовсе не отличавшихся для того времени своей новизной, В этом плане вполне обоснованно предполагается существование взаимосвязи между актуализаци

2 Зак. 125

34 Hcropuk в nouckax метода

ей присутствовавших в культуре негативных женских стереотипов, с одной стороны, и коллективным психологическим переживанием чрезвычайных событий и крупных структурных сдвигов переходной эпохи, включая перестройку в системе ценностей, - с другой. В этих условиях негативные женские образы подпитывались не "объективно зафиксированным" массовым поведением женщин, а вполне субъективными неосознанными или полуосознанными страхами мужчин - опасениями в отношении своей сексуальности (поздние браки - стереотип соблазнительницы), в отношении возможных покушений на свое главенствующее положение в семье (образ агрессивной склочницы), страх перед разорением в услових экономической нестабильности (жупел женской расточительности).

История гендерных представлений постоянно сталкивается с серьезными эпистемологическими проблемами, связанными со специфическими свойствами литературных памятников. Поиски их решения ведутся, как правило, с учетом постмодернистских перспектив, в довольно узком альтернативном пространстве. Большинство все же предпочитает, неизменно подчеркивая условность всех литературных жанров, искать "золотую середину" между "чисто литературным" и социально-интеллектуальным подходами. Считается одинаково непродуктивным как отрицать всякую связь между условными художественными образами и женщинами "во плоти", так и видеть в литературных произведениях прямое отражение реальных отношений между полами и массовых представлений о женщинах. В качестве компромисса между этими двумя крайностями механизм взаимодействия литературы и жизни понимается следующим образом: имея очень слабые социальные корни, литературные персонажи, создаваемые творческим воображением автора, которое подпитывалось культурной традицией, могли играть активную роль в формировании общественных взглядов и оказывать определенное влияние на поведение современников и даже представителей последующих поколений ^.

Такое "компромиссное" решение явственно обнаруживает свои постмодернистские истоки: представление о "непрозрачности" любого, тем более литературного текста (как, впрочем, и самого языка) и его нереференциальности относительно "объективной" действительности, подчеркивание роли знаковых систем в конструировании социальной реальности. Однако те же идеи, доведенные до логического предела, проецируются на тот же конкретный материал совершенно иначе. Вот как это второе решение звучит в формулировке М. Хоровиц: "Рассмотрение понятия "женщина" в литературных текстах иногда напоминает анализ понятия "единорог". Какой ученый сегодня может требовать, чтобы в каждой книге и статье о единороге различные представления о единорогах сопоставлялись с их реальной жизнью? Тем не менее история текстов о единорогах продолжается... "Женщина" текстов эпохи Возрождения, как и "единорог", является культурной конструкцией, содержащей в себе интертекстуальные отголоски более ранних текстов..." ".

Л П. Репина. Новая Культурная и uн кллelf^уaлы^aя история 3 5

Наконец, образцом третьего решения, признающе" о определяющую роль социального контекста в отношении всех видов коллективной деятельности, включая и языковую, может послужить книга британского филолога Д. Эрса "Общность, гендер и самоидентификация индивида: английская литература 1360-1430 гг." (по Марджери Кемп, Ленгленду, Чосеру и "Сэру Гавейну") ^*. Стремясь уйти от дихотомии "литературы" и "жизни", "индивида" и "общества", автор опирается на диалогическую концепцию Бахтина и социально ориентированный подход к изучению культурной практики, основанный на комплексном исследовании лингвистических, социальных и психологических процессов. Индивидуальный опыт и смысловая деятельность понимаются в контексте межличностных и межгрупповых отношений внутри данного социума, в данном случае позднесредневекового общества, с характерным для него сосуществованием множества "конкурентных общностей", каждая из которых могла задавать индивиду свою программу поведения в тех или иных обстоятельствах. С одной стороны, прочтение каждого текста включает его "погружение" в контексты дискурсивных и социальных практик, которые определяют его горизонты, а с другой - в каждом тексте раскрываются различные аспекты этих контекстов и обнаруживаются присущие им противоречия и конфликты.

В результате проведенного Эрсом анализа главных произведений английской литературы XIV-XV вв., в которых проблема самоидентификации (в том числе и роль гендерного фактора) нередко становится предметом рефлексии, ему удалось привести убедительные доказательства того, что процесс индивидуализации берет свое начало значительно раньше Нового времени и достаточно отчетливо проявляется уже в позднее средневековье.

Одной из самых интересных областей применения постмодернистских теорий является история исторического сознания, в предметном поле которой открываются многообещающие перспективы плодотворного синтеза новой культурной и интеллектуальной истории. "Воссоединение" истории с литературой пробудило повышенный интерес к способам производства, сохранения, передачи исторической информации и манипулирования ею. Работа в этом плане еще только начинается, о ней заявляется главным образом в форме исследовательских проектов. Тем более важно не упустить из виду эту тенденцию. Она, в частности, проявилась и в докладах, представленных на уже упоминавшейся секции XVIII Международного конгресса исторических наук. Проблемы исторической памяти были центральными в сообщении испанского ученого Игнасио Олабарри, в том числе ключевой и малоизученный вопрос о соотношении индивидуального и коллективного исторического сознания и их роли в формировании персональной и групповой идентичности. Во многом сходное направление исследовательского поиска нашло свое отражение в докладе канадского историка Марка Филлипса, построенного на анализе качественного

36 Hcropuk в nouckax метода

сдвига, который произошел в понимании задач истории и в историографической практике на рубеже XVIII и XIX вв. и выразился в смещении целевых установок от простого описания прошлого к его "реактивации" или "воскрешению в памяти" ^. Эти наблюдения, как мне кажется, прекрасно "накладываются" на соответствующий историко-литературный материал, в частности по исторической новеллистике. Динамика состояний исторического сознания проявляется на обоих его уровнях: и на профессионально-элитарном, и на обыденно-массовом. Траекторией движения историографии в намагниченном полюсами научной аргументации и литературной репрезентации поле может быть записана одна из интерпретаций ее непростой истории.