Теренс Маккенна - ПИЩА БОГОВ Страница 10

Старые теории допускали, что современный человек произошел от Homo erectus в разных местах планеты. Однако современные приматологи-эволюционисты все более склоняются к тому, что Homo sapiens появился также в Африке каких-нибудь 100 тысяч лет назад и совершил оттуда второе великое расселение по всей планете. В Приграничной пещере и в пещере у устья реки Класиес (Южная Африка) имеются доказательства того, что самый древний из современных Homo sapiens жил в смешанной зоне лесов и лугов. Пытаясь наряду с другими исследователями понять этот важный переход, Чарльз Дж. Ламсден и Эдвард О. Уилсон писали.

Специалисты в области экологии поведения постепенно разработали теорию, объясняющую, почему был совершен переход к прямохождению, которая объясняет и большинство других отличительных биологических черт современного человека. Самые первые человекообразные обезьяны перемещались из тропического вечнозеленого леса на более открытые сезонные места обитания, где перешли к исключительно наземному существованию. Они сооружали стоянки и становились зависимыми от разделения труда, согласно которому кто-то – возможно, женщины – перемещались меньше, посвящая больше времени заботе о молодом поколении; другие же – в первую очередь или исключительно мужчины – рассредотачивались в поисках пищи. Ходьба на двух ногах (бипедализм) обеспечивала значительное преимущество в передвижении по открытой местности. К тому же это освобождало руки, позволяя прародителям-человекообезьянам пользоваться орудиями труда и переносить добытых животных и иную пищу в базовый лагерь. Распределение пищи и соответствующие формы взаимных обменов становились центральными процессами общественной жизни человекообезьян наряду с тесными, долгосрочными половыми связями и повышенной сексуальностью, которые были поставлены на службу продолжения рода. Многие из самых различных форм человеческого общественного поведения являются продуктом этого тесно переплетенного комплекса адаптации. / Charles J. Lumsden and Edward 0. Wilson. Promethean Fire: Reflections on the Origin of Mind (Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 1983). p. 33/

Вслед за одним развитым типом гоминида в эволюционной лаборатории Африки следовал другой, и, начиная с Homo erectus, представители каждого из типов рассеивались в межледниковые периоды по евроазиатским просторам. При каждом оледенении миграция из Африки приостанавливалась; в африканских условиях вследствие мутационных изменений, вызванных экзотическими диетами, и естественного отбора, связанного с изменениями климата, появлялись новые гоминиды.

К концу этих поистине замечательных трех миллионов лет в эволюции человека объем человеческого мозга утроился! Ламсден и Уилсон назвали это “возможно, самым стремительным прогрессом, отмеченным у любого сложного органа за всю историю жизни”. /Там же стр. 15/ Такая замечательная скорость эволюционных изменений основного органа вида подразумевает наличие экстраординарного давления со стороны отбора.

Поскольку ученые были неспособны объяснить это троекратное увеличение человеческого мозга за столь короткий период, некоторые из прежних палеонтологов и теоретиков эволюции человека предсказывали существование промежуточного вида и искали его скелеты. Сегодня эта идея “утраченного звена” в основном отброшена. Бипедализм, бинокулярное зрение, отдельно расположенный большой палец, захватывающая кисть руки – все это выдвигалось в качестве основного аргумента в пользу того, что выделило людей с их способностью к саморефлексии из эволюционного котла соревнующихся гоминидов с их разнообразными стратегиями. Но что нам действительно хорошо известно, так это то, что изменение в размерах мозга сопровождалось замечательными переменами в общественной организации жизни гоминидов. Они стали пользоваться орудиями, огнем и языком. Они начали этот процесс как высшие животные, а вышли из него сто тысяч лет назад как сознательные, сознающие себя индивиды.

Я утверждаю, что вызывающие мутации психоактивные химические соединения в пище древних людей воздействовали на быструю реорганизацию способности мозга к переработке информации. Растительные алкалоиды, особенно галлюциногенные соединения, такие, как псилоцибин, диметилтриптамин (ДМТ) и гармалин, могли быть теми химическими факторами в диете первобытных людей, которые явились катализаторами возникновения человеческой саморефлексии. Действие галлюциногенов, присутствующих во многих распространенных растениях, увеличивало активность переработки информации, а значит чувствительность к среде, и таким образом способствовало внезапному увеличению размеров человеческого мозга. На более позднем этапе того же процесса галлюциногены действовали как катализаторы в развитии воображения, обеспечивая появление внутренней сноровки и способности предвидения, которые могли находиться в хорошей синергии с возникновением языка и религии.

В исследованиях конца 60-х годов Роланд Фишер давал студентам-аспирантам небольшие дозы псилоцибина, а затем оценивал их способность отметить момент, когда прежде параллельные линии начинали отклоняться. Он обнаружил, что способность выполнения этой конкретной задачи действительно улучшалась после малых доз псилоцибина. / Roland Fischer, et al… “Psilocybin-Induced Contraction of Nearby Visual Space”, Agents and Actions 1. no. 4 (1970): 190-197/

Когда мы с Фишером обсуждали эти открытия, он пояснил свои результаты, улыбнулся и сделал следующее обобщение: “Видите ли, здесь решительно доказывается, что в определенных ситуациях, если ты принял некое вещество, то ты лучше информирован о реальном мире, нежели если бы ты его не принял”. Его шутливое замечание меня поразило – сначала как своего рода академический анекдот, а потом как определенное усилие с его стороны указать на что-то значимое. Каковы были бы последствия для теории эволюции, если допустить, что некоторые химические привычки дают адаптационные преимущества и тем самым глубоко вписываются в поведение и даже в гены некоторых индивидов?

Пытаясь ответить на этот вопрос, я разработал один сценарий, который кто-то может назвать фантазией: это мир, рассматриваемый преимущественно с той позиции, для которой тысячелетия есть не более чем времена года. К этому видению меня привели годы раздумий на эти темы. Давайте представим себе ненадолго, что мы находимся вне приливов и отливов скоплений генов, то есть истории биологической, и что нам видны тесно переплетающиеся последствия изменений в питании и климате, которые, конечно же, были чересчур медленными для того, чтобы наши предки их ощутили. Этот разворачивающийся сценарий включает в себя взаимосвязанные и усиливающие друг друга эффекты псилоцибина на трех разных уровнях. Уникальный по своим свойствам псилоцибин является, я уверен, единственным веществом, которое могло бы создать этот сценарий.

На первом – слабом – уровне использования имеет место эффект, отмеченный Фишером: малое количество псилоцибина, потребляемого без всякого осознания его психоактивности в общем акте проверки на съедобность и, может быть, потребляемого затем намеренно, дает заметное усиление остроты зрения, особенно в видении граней, краев. Поскольку острота зрения у охотников-собирателей находится в большом почете, открытие эквивалента “химического бинокля” не могло не повлиять на успех в охоте и собирательстве у тех индивидов, которые воспользовались этим преимуществом. Партнерские группы, в которых были индивиды с улучшившимся зрением, имели больший успех в обеспечении своего потомства пищей. Вследствие увеличения количества пищи, потомство таких групп имело больше возможностей достигнуть возраста половой зрелости. В подобной ситуации естественным следствием было бы вырождение (или ухудшение здоровья) групп, не потребляющих псилоцибин.

Поскольку псилоцибин является стимулятором центральной нервной системы, то в несколько больших дозах он имеет тенденцию вызывать беспокойство и сексуальное возбуждение. Таким образом, на этом – втором – уровне использования, вследствие возрастания случаев копуляции, псилоцибиновые грибы благоприятствовали размножению. Тенденция к регулированию и планированию половой активности внутри группы путем ее привязки к лунному циклу наличия грибов, могла быть первым важным шагом на пути к ритуалу и религии. На третьем же – и высшем – уровне использования на переднем плане сознания племени определенно были религиозные интересы, хотя бы просто из-за силы и необычности самого переживания.

В таком случае этот третий уровень – уровень вполне раскрывшегося шаманского экстаза. Опьянение псилоцибином – это восторг, ширь и глубину которого невозможно описать обычными словами. Это нечто “совершенно Иное” и для нас не менее таинственное, чем для наших предков. Свойство шаманского экстаза растворять все границы предрасполагает использующие галлюциноген группы племен к укреплению общности и к групповой половой активности, что обеспечивало смешение генов, повышение рождаемости и чувство коллективной ответственности за потомство. В каких бы дозах ни использовался гриб, он обладал волшебным свойством даровать адаптационные преимущества употребляющим его архаичным группам и отдельным людям. Усиление остроты зрения, половой возбуждаемости, а также доступ к трансцендентному Иному, все это приводило к успеху в добывании пищи, к половой доблести и выносливости, к многочисленному потомству и к доступу в сферы сверхъестественной силы. Всеми этими преимуществами можно легко управлять, манипулируя дозами и частотой приема. В четвертой главе будет подробно рассмотрено замечательное свойство псилоцибина стимулировать способность мозга к созданию языка. Влияние это столь необычайно, что псилоцибин можно считать катализатором развития человеческого языка.