Андрей Ашкеров - Экспертократия. Управление знаниями: производство и обращение информации в эпоху ультракапитализма Страница 10

При этом смыслократия не сводится, разумеется, только лишь к банальной попытке управлять наличной реальностью посредством управляемого семиозиса: сама ставка на семиотизацию власти делает ее саму слишком «мягкой», а реальность, на которую она воздействует, слишком поддатливой или даже пустой. Напротив, речь идет о том, чтобы сделать предметом приложения техник конструктивизма уже не только бренный земной мир, но и область потусторонней, запредельной реальности. Именно превращаясь в смыслократию, экспертократия обретает контроль над устойчивостью небесных сфер и надмирных иерархий. Даже в подчеркнуто специализированной и нейтральной экспертизе, не претендующей на осуществление сакарального менеджмента, всегда неизменно присутствует момент судьбоностности. Она неизменно предполагает вынесение решения, причем решения, имеющего отношение именно к судьбе.

Итак, экспертная власть представляет собой еще и власть над судьбой. Эта власть дает возможность придавать чему бы то ни было статус проекта. Вместе с тем, она предполагает также и возможность отбирать этот статус. А это нередко равносильно отнятию основного смысла – смысла существования. Люди или вещи, не имеющие смысла существования, обрекаются на крайнюю степень обездоленности – они оказываются лишенными судьбы.

Политика, которую вершит эксперт-смыслократ, представляет собой политику контроля за судьбоносными событиями, которая в режиме повседневной деятельности превращается в хорошо известную практику минимизации рисков и избегания неопределенности.

В этом смысле образцовыми экспертами-смыслократами являются уже не столько собственно представители школы софистов, сколько Платон и Аристотель. Именно они обосновали античную онтологизацию политики таким образом, что она стала неотделимой от священнодействия. Более того, именно в этом качестве священнодействия политика явилась судьбой не только для греков, но и для всех их наследников, продолжающих считать, что именно политическое открывает перспективу общения (как в случае с Аристотелем) и/или общности (как в случае с Платоном). Смысл был при этом воспринят как спутник коммуникативной и дистрибутивной социальности.

В рамках такого расклада эксперт-смыслократ оказывается профессионалом коммуникативно-дистрибутивных манипуляций. Следуя заветам Аристотеля, он не просто создает смыслы, но должен делать их общими, общезначимыми. Следуя наставлениям Платона, он не просто выступает от имени и во имя некой общности, но должен быть в состоянии связать саму возможность смысла именно с ее существованием.

Эксперт как слуга

Однако все оказывается не так уж просто. Смыслократическая деятельность требует выполнения некоторых условий. Собственно, их всего два.

Условие первое. Эксперт должен бескорыстно обнаруживать общее в частном. Бескорыстное усмотрение общего в частном есть не только неотъемлемый атрибут политика (который, по Платону, должен создавать целое из разрозненного – подобно тому, как паук ткет свою сеть). Это усмотрение, согласно тому же Платону, суть условие любого подлинного познания, восходящего от частного к общему.

Условие второе. Эксперт должен быть бескорыстно заинтересован в смысле, прежде всего в смысле существования общности, которая выступала бы его носителем. Заинтересованность смыслом должна быть сродни завороженности, которая выражалась бы в практике противопоставления значимого и значащего. Политика была бы сведена при этом к выявлению и «территориализации» значимого. Вопреки просто значащему. Иными словами, эксперт выступал бы контрагентом сообщества, единственным условием принадлежности к которому было бы самосознание.

Удовлетворение обоих условий превратило бы эксперта в «специфического интеллектуала», образ которого был придуман М. Фуко вопреки «всеобщему интеллектуалу» Ж-П. Сартра. «Специфический интеллектуал» должен был специально подтверждать свою социальную ангажированность. Последняя должна подтверждаться обладанием «позицией», то есть особым стилем риторизации экспертных суждений, в рамках которых любое описание может быть с легостью предъявлено как предписание, а дескриптивный дискурс воспринимается как производная от перформативного. Иными словами, в концепции «специфического интеллектуала» иметь «позицию» означает относиться к собственной социальной роли как к идеологическому выбору, воспринимая социальные и политические различия прежде всего как интеллектуально-мировоззренческие различия.[19]

Описанный М. Фуко «специфический интеллектуал», напротив, ничего не должен был делать специально – чем бы он ни занимался, любой результат его деятельности имел политическое значение. Более того, поскольку деятельность «специфического интеллектуала» была неизменно связана с проблематикой «знания самого по себе», именно его участие в политике придавало последней всеобъемлющее значение, т. е. в собственном смысле слова наделяло ее смыслом. Это имело и свои отрицательные последствия, поскольку в описываемом Фуко мире вездесущей власти интеллектуал фактически становился главной политической, и даже «метаполитической», фигурой (что очевидным образом имеет далеко не только положительное значение).[20] К тому же постоянно актуализируемая полемика мировоззрений ведет к неограниченной политизации мысли, что делает ее инструментом непрекращающейся войны по приципу «интеллектуал интеллектуалу волк».

Война интеллектуалов нейтрализуется политикой лишь в форме дозированной спецификации их роли, то есть частичным и никогда не безоговорочным возвращением к сартрианской модели. Всеобщая ангажированность может быть компенсирована лишь частичной ангажированностью, что в результате оборачивается переключением ученой деятельности из режима всеобщей экономии (обмен дарами) в режим частичной экономии (товарообмен). Этот процесс и является определяющим в формировании институтов интеллектуального сервиса.

Парадокс, но половинчатое и небезоговорочное возвращение ангажированности ведет к утрате интеллектуалом как «специфического», так и «всеобщего» политического статуса. Да и сама причастность эксперта к смыслу определяется сегодня мерой его вовлеченности в игру, именуемую realpolitik, в которой он заведомо не способен устанавливать свои правила.

Отсюда и причина постоянно происходящей подмены: эксперт не является смыслократом, а систематически исполняет его обязанности, – прежде всего симулируя осмысленность. Самосознание сводится им к пониманию принципов корпоративной солидарности с власть имущими, общность же он рассматривает как участие в некоем закрытом клубе – согласившись на скромные права «ассоциированного члена».

Какие смыслы может порождать современный эксперт, занимающийся интеллектуальным сервисом, но в самых искренних выражениях заявляющий о готовности осуществить смыслократическую миссию? Речь идет об особой разновидности семантических конструкций – о смыслах подчинения, послушания. Можно сказать, что именно эти смыслы приобретают в настоящее время статус новой метафизики. Более того, послушание и подчинение оказываются, к нашему ужасу, последним, что все еще имеет смысл…

Глава 4

Производство истины

Знание-капитал!

Оговоримся сразу: мы сами не являемся поклонниками образа истины, функционирующей лишь в качестве ценности, передающей «дух времени» и противостоящей всему, что концентрируется вокруг интереса, организующего то, что составляет материю эпохи. Поклонников истины, которая служит выражением «духовного климата», пригвоздил к позорному столбу Фридрих Ницше, назвавший ее историю «многовековым заблуждением».

Однако, как это часто бывает, с водой выплеснули и ребенка. Отказавшись от насквозь фальшивой истины как ценности, мы в итоге рискуем пренебречь истиной как таковой. Однако парадоксальным образом оказывается, что тайна истины как таковая полностью связана с конденсацией того, что мы зовем интересом. Это, разумеется, не означает, будто мы считаем истину полностью и непосредственно вытекающей из интереса. Взаимосвязь истины и интереса сложна и подчас запутанна. Однако она существует, демонстрируя нам, насколько относительным является то, что мы – в духе ценностного подхода – привыкли воспринимать в ней как абсолютное.

Можно задаться вопросом о том, каким образом все-таки распутать хитросплетения истины и интереса. Существует ли некая инстанция, опосредующая (и одновременно объемлющая собой) их взаимоотношения? Таковой, на наш взгляд, является инстанция производства. Истина производится. И, соответственно, она связана со всеми аспектами социального производства. В свою очередь социальное производство – в той мере, в какой оно выступает также и производством социального, – обозначает горизонт существующих в обществе интересов.