Андрей Грунтовский - Разговор в письмах о материке Россия Страница 10

Почему именно так? А потому что тема Страшного суда уже была развернута в народном богословии, особенно в духовном стихе (духовным стихам в фольклоре надобно посвятить отдельную главу). Существовали ли на Руси подобные песнопения в дохристианские времена? Ответ на это дает изучение таких стихов, как «Голубиная книга», «О Егории храбром» и других: да, существовали! После крещения Руси эсхатология стала одной из центральных тем духовных стихов, и, на наш взгляд, это и привело в XIV–XV веках к созданию русского иконостаса.

Пережитки дохристианских эсхатологических представлений имеют место в духовных стихах и в современных записях. Трудно заподозрить творцов — носителей стихов в незнании Апокалипсиса или русской иконографии. Однако Страшный суд в стихах выглядит не вполне канонично: путь на суд пролегает через огненную реку. Перевозчик — архангел Михаил (реже Андрей Первозванный). В суде принимает «участие» «Мать-сыра-земля» (или Богородица), Небесный Иерусалим заменен на сад и т. д. Это не лишает наши стихи истинно православного духа, а лишь свидетельствует о наследии древнейшей эсхатологической традиции. В этих стихах (а особенно в многочисленных стихах о мучениках) подвиг «претерпевших до конца» определяется не толерантностью, а любовью и верой. Опустим многочисленные цитаты.

Патристика. Один из столпов православной культуры — патристика, наследие Святых Отцов. В письменной традиции это патерики (отечники) — собрания житий и легенд. В устной — это те же духовные стихи (о святых), но и отдельный жанр — духовные легенды, отчасти и ряд быличек. Не будем разворачивать темы, отметим лишь: как в устной, так и в письменной традиции мы обнаруживаем мощный дохристианский пласт, повествующий о культуре старчества. Даже в

XIX веке православные старцы творят чудеса (сугубо русские), живут порой в избушках «на курьих ножках», говорят речи раешным стихом (см. высказывания Макария Оптинского, например). До наших времен творят песнопения в народной манере (отец Николай Гурьянов и мнози иные). Именно (и только) в России иконы мироточаг и кровоточат. Древнегреческое Православие этого не знало. И т. д., и т. д.

А обилие раскольных сект, хранящих необычайно многообразную музыкально-поэтическую культуру богослужебного пения!

Учение о свободе воли. Этот богословский догмат мы бы выделили в народной традиции отдельно. Итак…

Идеалом христианства (впрочем, по слову Спасителя, недостижимым на земле) является полное отождествление собственной воли с волей Творца: «Да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли…» Здесь, в молитве Спасителя, мы видим, что воля Божья в полной мере осуществляется только «на небеси». Мы можем лишь молитвенно просить о том, чтобы собственной свободной волей осуществить не всегда ясную для нас волю Господню. И по вере дается нам и постичь неисповедимый Промысл, и осуществить… Но это уже предмет веры.

Сплошь и рядом сталкиваясь с деяниями людей, творящих свою волю вопреки воле Божьей, вопреки совести, правде, обычаям, мы должны понимать, что требуемое при этом смирение относится к нашим страстям. Мы не имеем права позволять вскипать страстям при виде неправды. Но безусловным грехом для христианина является бездействие при виде греха. (Была бы сейчас вообще Россия, если б Минин и Пожарский в свое время сказали бы: «На все воля Божья… Все от Бога…» — и разошлись по домам?)

Уклонение от истины двояко… С одной стороны, полное отрицание проявления Божьей воли в мире (ересь гностицизма) — вполне атеистический мир, живущий по законам джунглей… Что нам и предлагает Запад.

С другой — принятие любого движения в этом бытии за проявление воли Божьей (ересь баптизма и т. п.). Здесь отрицается свобода воли, отпадает, как следствие, понятие греха и покаяния… Все от Бога, «нет власти, кроме как от Бога». Понятие рока, а не Промысла.

Такое мировоззрение во все времена было насущно необходимо власть имущим. Именно такое всесмирение и всепрощение обозвал в свое время основоположник марксизма опиумом для народа. Справедливо обозвал. «Да, не все то, что сверху, от Бога». Народная пословица добавляет: «На Бога надейся, а сам не плошай!» Это не атеизм, тут главное — первая часть: «На Бога надейся». Но вот самому плошать нельзя — грех. Вот тут, когда плошаем и бездействуем, и выпадаем мы из Промысла…

Ветхозаветная религия тяготела к року, к отрицанию свободы исторического процесса. Марксистско-ленинское учение со своей «исторической неизбежностью» шло в том же русле… Сейчас нам навязывают еще один исторический миф — о неизбежном приходе к западной либеральнодемократической модели общества.

Меж тем история абсолютно свободна, ибо строится из столкновения и соработничества свободных человеческих воль. В историю вторгаются непредсказуемые стихийные явления: засухи, наводнения, эпидемии… — или «случайности» на личном уровне: гибель полководцев, государей, предательство правящей элиты… Происходит ли это провиденциально или вследствие случайности? В первом случае это всегда чудо: вторжение инобытия в бытие. Для того чтобы, например, землетрясение произошло в нужном месте и в нужное время, необходимо, нарушая законы природы, привести из небытия в бытие колоссальный энергетический потенциал. Для того чтобы метеорит упал, скажем, на заслуживающую того голову, нужны колоссальные энергии для изменения орбит и т. п. Мы не отрицаем полностью чуда в истории, но это скорее исключения…

Тем не менее можно сказать, что вся история чудесна и провиденциальна: тут и там малочисленные воинства, кажется обреченные на поражения, одерживают благодаря силе духа победы над превосходящими силами врага и т. д. Божественная, воля осуществляется здесь без нарушений энергетического баланса природы, она добровольно созидается свободной волей людей, творящих свои дела. Через веру и любовь (к ближнему, к Родине), через сопричастность Духу («Иже везде сый и вся исполняяй») свободная личность творит Божью волю.

Так и трактовали учение о свободной воле и Промысле Святые Отцы: «Причина всего того, что происходит… или Бог, или необходимость, или судьба, или природа, или счастие, или случай» (Иоанн Дамаскин. Точное изложение православной веры. М., 1992. С. 177). «…Ибо то, что находится в нашей власти, есть дело не Промысла, но нашей свободной воли» (Там же. С. 184). «…В нашей власти находиться или прибыть в добродетели… или оставить добродетель, что именно и есть — очутиться во грехе…» (С. 187).

Наиболее цитируемое из Нового Завета: «…верен Бог, Который не попустит вам быть искушаемыми сверх сил, но при искушении даст и облегчение, так чтобы вы могли перенести» (1 Кор. 10, 13). У апостола здесь речь об искушающих помыслах, а не о внешнем насилии. Надо понимать, что человек свободной волей, благодаря действию Духа Святого, помыслы эти может преодолеть.

Но вот какие трактовки получает это учение у некоторых современных богословов: «Божественная воля, попускающая зло, всегда пресекает действие на нас злой воли, через которое создается непосильное искушение. Божественный Промысл попускает зло только потому, что оно может быть пережито во благо нашего спасения и потому не допускает зла „непосильного“».

Соответствует ли такая проповедь духу Евангелия? Ведь именно такая постановка вопроса увела (в течение последних двух столетий) из Церкви почти всю нашу болезненно реагирующую на всякую неправду интеллигенцию. Вот тут и возникает Иван Карамазов со своей «слезой ребенка»: «…весь мир познания не стоит тогда этих слезок ребеночка…» И вот выводы: святоотеческое учение говорит, что в случае свершающегося зла Божье присутствие в том и заключается, что Дух Святой «иже везде сый и вся исполняяй…» (современным языком мы бы сказали, что вследствие Божьего Промышления мы и имеем не энтропийный мир), а потому и возможна свободная воля грешника, свершающего зло. Но в силу этого же дара и возможно ему противостоять. (В мире безбожном, то есть энтропийном, в конечном счете — редукционном, ни злая, ни добрая воля не могла бы реализоваться.)

Иные же богословы (что характерно для XIX–XX вв.) учат, что в злой воле Промысл в том, что он чудесным образом пресечет зло, когда чаша терпения переполнится. Человек традиционной культуры имеет религиозный тип сознания (монизм) и такое вероучение подсознательно принимает, как принимает на веру сказку, но лишь постольку, поскольку способен терпеть гнет. А потом — «не дай бог видеть русский бунт…». Интеллигент тем и отличается от народа, что традиционного сознания у него нет, он дуалист, его волнует гнозис. Он с порога отметает веру в божественное пресечение зла. Разумеется, и это есть предмет веры. Жизненный опыт не может здесь быть критерием установления истины…

Дискуссия затянулась, но, нам представляется, именно в фольклоре (стихе, эпосе, воинских песнях, пословицах…) находит наиболее верное отражение представление о свободе воли. «Вольному — воля, спасенному — рай» — в одной фразе целое учение, недоступное Канту и Ницше. Видимо, народное богословие определило триумф и трагедию русских бунтов, вплоть до уникальной попытки построения коммунизма.