Всеволод Чаплин - Вера и жизнь Страница 11

Делались попытки – и небезуспешные – сдерживания Церкви изнутри. Рукоположение молодежи, особенно городской и интеллигентной, могло стоить епископу кафедры. Закрывались «кузницы кадров» – монастыри и семинарии, причем формально решением церковного начальства. На территории нынешней России оставалось два действующих мужских монастыря (и ни одного женского), две академии и две семинарии. Стимулировался отход священников от веры, и случаи такого отхода становились поводом для широкой пропаганды. Например, ушедший из Церкви в 1959 году профессор Ленинградской духовной академии протоиерей Александр Осипов начал ездить по стране с атеистическими лекциями и писать антирелигиозные книги, которые издавались огромными по нынешним меркам тиражами.

И в школе, и в культурно-общественном пространстве верующему молодому человеку говорили: у тебя нет будущего. Все «прогрессивные» дороги, увлекавшие тогда юношество – наука, космос, «великие стройки» – подавались как прямо противоположные религиозному образу жизни. В этих условиях большинство детей священников не шло по стопам отцов – многих отговаривали сами родители. В семинарии поступали ребята из деревни, причем обычно малороссийской и молдавской. «Чудиков-интеллигентов» не брали. В общем, у юного Владимира был непростой выбор. И, судя по всему, он некоторое время колебался: после 8-го класса, будучи, очевидно, из-за веры не принят в старшую школу (у меня была та же история), он пошел работать в геологическую экспедицию. Однако в семинарию поступил уже через три года – сразу по достижении 18 лет, раньше было нельзя.

Владыка Никодим дал молодому человеку возможность блестяще реализоваться, оставаясь верующим. В 22 года он становится монахом и священником, через два года назначается представителем Русской Церкви при Всемирном совете церквей в Женеве, а еще через три – ректором академии. Из гетто советской религиозной жизни вырваться удалось – причем блестяще. Однако подростковый опыт был скорее опытом поражения, чем победы – той, вкус которой чувствовало на устах наше поколение. Опытом униженности и страха. Церковная жизнь 60-х и 70-х годов была сильна, пожалуй, одним – стойкостью людей, которые пришли из лагерей и тюрем. Такие люди рядом с юным Владимиром были – прежде всего отец и дед (второй прошел множество мест заключения и ссылки). Но была и другая реальность: униженность Церкви, тотальный компромисс, запуганность, советы школьных учителей и товарищей «не губить себя» в религиозной жизни. Света в конце советского тоннеля тогда не было и в помине.

Судя по всему, этот опыт наложил свой отпечаток на личность нынешнего Патриарха. Он до сих пор не осмеливается решительно спорить с власть имущими – так чтобы доводить дело до реального обострения отношений или до разрыва, до того, чтобы поставить под угрозу свою жизнь. Спорит только тогда, когда можно пожаловаться «выше» с гарантированным успехом. Часто говорит в одном кругу одно, в другом – другое, причем даже публично, не понимая, что сегодня все слова быстро доходят до самых разных аудиторий.

У нынешнего Патриарха – прекрасный дар красноречия и убеждения. Почти любую аудиторию и почти любого собеседника он может склонить на свою сторону – но, увы, лишь на время. Видя позитивную реакцию на свои слова, он считает, что цель достигнута и дальше все должно идти как по маслу. Однако сопоставление сказанного и сделанного подчас разочаровывает людей. Когда ему об этом говорят, он теряется и копит в сердце обиду.

Этот человек очень не любит признавать собственную неправоту и отказываться от того, что делал и говорил раньше – пусть даже много лет назад. Он редко удосуживается применить к себе те обличения, которые адресует окружающим. Для оправдания своих действий и слов может придумывать сложные логические конструкции, как бы случайно «терять» факты, аккуратно менять темы, отвечать на самим же собой переформулированные вопросы – и благодаря ораторскому и «переговорному» дару на какое-то время очаровывать и убеждать собеседников либо широкую аудиторию. Но полуправда остается полуправдой – и люди это в конце концов понимают.

Система взглядов нынешнего Патриарха была и остается довольно гибкой – в ряде вопросов она формируется ситуативно, будучи лишена долговременного стройного каркаса. (Замечу, что менять позицию – не грех, сам не раз менял ее с годами; однако это нужно честно констатировать и объяснять.) В разных обстоятельствах этим человеком могут быть сказаны весьма различные вещи, иногда не вполне сопоставимые друг с другом. Увы, и эта особенность наверняка «родом из юности».

Сильно ударило по жизненной траектории тогдашнего архиепископа Кирилла отстранение от ректорского поста с переводом на архиерейскую кафедру в Смоленск. Церковная жизнь там была в самом настоящем провинциальном загоне. Большинство духовенства происходило не из местного населения – из украинских сел. В прекрасном Успенском соборе молились одни старушки. Епархиальное управление ютилось в трех комнатах, туалет был отделен ширмой от кабинета секретаря. В общем, приходилось начинать почти с нуля. И молодой архиерей, которого сначала приняли за «перелетную птицу», принялся за дело. Было создано межепархиальное духовное училище, затем преобразованное в семинарию, появилась одна из первых церковных социальных служб, возникло молодежное движение, был основан православный детский сад… Власти сначала роптали, но вскоре поняли, что народная поддержка этих инициатив слишком очевидна.

Я познакомился с архиепископом Кириллом в 1986 году – вскоре после его назначения в Смоленск. Приехал, чтобы поговорить о поддержании в СМИ и православной общественности памяти митрополита Никодима – иерарха действительно великого. Делал это втайне от тогдашнего своего начальника – митрополита Питирима, который Никодима и никодимовцев не любил. Владыка Кирилл в эти годы был совершенно очарователен – он метался по смоленской клетке как молодой лев, фонтанировал идеями, умел заряжать молодежь, вселяя в нее оптимизм посреди довольно унылой позднепименовской эпохи и все еще продолжавшегося засилья атеистических властей. Единственное, что отталкивало, – заискивание перед теми самыми властями самого низкого уровня (Питирим держался гораздо более независимо, даже высокомерно, и со много более высокими людьми). Страх на самом деле никуда не уходил. Его не было лишь в общении с молодежью, тем более «залетной» – московской и питерской.

В 1989 году, впервые после «опалы», мне удалось опубликовать в «Журнале Московской Патриархии» интервью с владыкой. Многие, включая его самого, радовались как дети. Вскоре опала сменилась карьерным взлетом – в ноябре того же года архиепископ Кирилл стал председателем Отдела внешних церковных сношений, постоянным членом Синода.

На этом посту он вскоре ощутил вкус к публичной деятельности. Начались телеэфиры, председательства на различных собраниях, выступления перед многолюдными аудиториями. Дар слова, конечно, помогал. Появлялась надежда на патриаршество – все другие претенденты, да и Патриарх Алексий, смотрелись гораздо бледнее, особенно в публичном пространстве. Одновременно усиливалась подозрительность к «конкурентам», недоверие к ним. Порой соревнование с этими людьми становилось главным мотивом действий. Начиная с 1994 года я пытался организовать подготовку всеобъемлющего церковного документа по общественной проблематике, который потом стал именоваться Основами социальной концепции Русской Православной Церкви. Интерес у начальства к этому проекту долго был почти нулевым – на утверждение состава рабочей группы ушли годы. Правда, потом митрополит Кирилл – председатель группы – втянулся в ее деятельность, которая был связана с интереснейшими и яркими дискуссиями. Написание документа, правда, периодически заходило в тупик, руки у председателя группы опускались, и вернуть его к процессу оказывалось непросто. То же происходило с моей инициативой создать Межрелигиозный совет России: только назойливые напоминания довели дело до результата. Главная же энергия митрополита и возглавляемого им отдела, помимо неизбежной церковно-дипломатической текучки, тратилась на соревнование с тогдашним управляющим делами Московской Патриархии митрополитом Сергием (Фоминым), которого в конце концов в 2003 году удалось заменить на заместителя председателя ОВЦС архиепископа Климента – вскоре, впрочем, оказавшегося как раз основным соперником Кирилла на выборах Патриарха.

Митрополит Кирилл, как мы знаем, имел достаточно большую степень самостоятельности. При нынешнем Патриархе появление такой фигуры, как митрополит Никодим, учитель нынешнего Патриарха Кирилла, практически невозможно. Все самостоятельно мыслящие люди постепенно оттираются от церковного управления. При Патриархе Алексии I и Пимене тот же митрополит Никодим был достаточно независимым центром власти. Сейчас такую возможность стараются максимально исключить. Если говорить об отношениях с государством, Святейший Патриарх Кирилл достаточно много спорил с властями. Взять хотя бы историю с предположительными царскими останками: он спорит больше, чем спорил покойный Патриарх Алексий, и это хорошо, это сейчас оправданно. Единственная проблема в том, что, как мне кажется, у Святейшего Патриарха все-таки сохранилась травма 60–70-х годов, 80-х еще годов, когда духовенство было очень бесправным и оно боялось светских чиновников. К сожалению, страх и здесь присутствует. То ли страх, связанный с личной безопасностью, то ли страх, связанный с возможностью каких-то публичных дискуссий относительно действий и решений Святейшего Патриарха. Страх есть.