Джереми Кларксон - Мир по Кларксону Страница 11

У этих народов есть много общего. И те и другие едят гораздо больше чем следует. И те и другие обожают большие машины и очень плохо на них ездят. И у тех и у других абсолютно ужасное телевидение, где ведущие в кричащих костюмах выкрикивают участникам передачи дурацкие инструкции. Американец в штутгартском отеле переключает один за другим 215 абсолютно однотипных каналов и чувствует себя как дома. Затем после полуночи он добирается до 216-го и узнает совершенно новый спосо использовани собаки…

Обе страны потребляют из Британии одно и то же – Бенни Хилла, мистера Бина и куртки Burberry's. Их объединяет вкус – и те и другие могут соединить апельсиновую ванную с пурпурным или коричневым ковровым покрытием. И только эти страны искренне считают себя демократическими, имея в багаже столько запретов, табу и предписаний, что ими можно задушить все население Китая. Причем дважды. В Германии вы не обязаны тормозить при виде маленьких собачек, зато обязаны иметь лицензию, чтобы играть в гольф. В Америке сочувственно кивают.

Похоже, Германия и Америка – близнецы-братья, и теперь уже мы можем кивать сочувственно, помня, что четверть американцев – выходцы из Германии. Кстати, после обретения независимости США в Сенате ставился вопрос о том, каким быть официальному языку нового государства: английским или немецким.

Огромное количество американцев проводит отпуск в фатерлянде. На прошлой неделе я познакомился с пожилой парой из Мичигана, У ил буром и Миртл. Они упаковали свои летние вещички в кучу чемоданов, сделанных словно из старого коврика, дочка Донна отвезла их в детройтский аэропорт, чтобы они отправились в Кельн. Миртл запаслась сухим молоком, потому что прослышала про ящур в Европе и хотела подстраховаться. Уилбур всерьез боялся подцепить КГБ от говядины, зараженной BDSM, и в самолете потребовал, чтобы ему принесли цыпленка. И оба сомневались, есть ли цыплята в Европе.

Я все это знаю, потому что знаком с парнем, у которого они арендовали машину. Он им понравился не только потому, что говорил по-английски, но и потому, что твердо стоял на ногах вопреки всему, что они слыхали о европейцах. Миртл поинтересовалась, будет ли лучше поехать на антикварную ярмарку в Мюнхен или сперва поехать в немецкую Венецию – Франкфурт. Приятель ответил, что хоть во Франкфурте и есть речка, но это далеко не Венеция. Ничего не решив, старики ретировались, но через два часа уже позвонили ему. Запутавшись в знаках, они оказались в Голландии в маленьком кафе, где заказали цыпленка. Пока они его ели, кто-то разбил в машине стекло и вытащил весь багаж, паспорта, права и бумажник Уилбура. Возможно, это был наркоман во время ломки. Возможно, голландец решил, что это немцы, и отомстил за конфискованный в сорок втором отцовский велосипед. А может, ему не понравился номер, потому что в этом году все кельнские номера начинаются с букв KUT, означающих по-голландски самое грубое из нецензурных слов.

Уилбур и Миртл не получили помощи ни от голландской полиции, ни от немецкой. Проведя шесть часов в Европе, они решили, что с них довольно. И улетели.

При всей поверхностной схожести американской и германской культур в глубине все совершенно разное. В Германии вам никто не скажет «хорошего дня». Им наплевать, хорошим будет ваш день или не очень. Потому что они европейцы, а не американцы.

Я пишу эти строки в городе Циттау на польской границе. Я чувствую себя здесь как дома.

Окруженный немцами, жаждущими мщения

Рассекаю я по городу в открытой машине. Карта, слетев с пассажирского сиденья, сначала залепила мне лицо, а потом стремительно упорхнула по своим делам.

Ничего страшного в этом не было. Я знал название бара, где показывают трансляцию Grand Prix, у меня даже был его адрес. Достаточно было высунуться и спросить дорогу.

К несчастью, это была Германия, где если кто-то не знает в точности, чего вы ищете, то не скажет вам ни слова. Еще хуже, что это была Восточная Германия, где и спрашивать было некого.

Сначала я заметил эту проблему в безумно прекрасном саксонском городе Циттау, абсолютно пустом в полдевятого вечера пятницы. Я сразу вспомнил сцену из фильма «На берегу». Следующим по пути городом был Цвиков, здесь в опере давали «Аиду», но не было очередей в кассу, магазины были полны дорогой посуды, но не было покупателей, кругом были парковки, но не было машин. По последним данным, после падения Берлинской стены некоторые города потеряли до 65 процентов населения, потому как все подались в Западную Германию в поисках работы. Но я не верил в эти цифры – если 65 процентов уехали, го должны были остаться 35. И какого черта их тоже не видать?

Западные немцы платят семь процентов на восстановление инфраструктуры восточной части Германии. Канцлер Коль обещал, что это продлится три года, но уже прошло двенадцать, а конца-края не видать. 3 недавнем докладе спикера германского парламента восточные регионы зписаны в апокалиптических красках. Мы думали, что наши проблемы с миграцией людей с севера на юго-восток – это ужас-ужас. Но это просто цветочки. В Германии дело усугубляется падением рождаемости. До объединения в восточной части ежегодно рождалось 220 000 человек, в прошлом году – 79 000.

Они закачивают миллиарды в бывшую ГДР, так что здесь все или совсем новое, или только что отремонтированное. Здесь отличные дороги л мобильные телефоны работают на каждом углу. Унитазы мощные, как Ниагара. Увы, все это напоминает новый костюм для покойника.

И это снова нас возвращает в Зондерхаузен в жаркий воскресный вечер, когда мне надо срочно найти бар, где будут показывать финал Grand Prix.

Ориентируясь исключительно по солнцу, я все-таки нашел бар, но в спешке не заметил, что он находится в самой отвратительной части города, да и мира, пожалуй, тоже. Это был апофеоз коммунистического строительства – безликие коробки десятиэтажек, символ отчаяния и одиночества. И посреди этого ужаса стоял бар Osterthal Gastshalle.

Я бывал в забегаловках Флинта в Мичигане и Калгурли в Западной Австралии. Меня не смутить грязными окнами и стульями, которыми пользуются как ударным инструментом. Но Osterthal – это нечто. Помещение подсвечивалось лишь рекламой пивоварни над баром и игровым автоматом в углу. Но я успел разглядеть, что в баре восемь человек, причем все без зубов.

Все нормально, сказал я себе. Я сам из шахтерского города. И это шахтерский город. В шахтерских городах не стоит заказывать бокал холодного шабли. Я заказал пиво и откинулся на спинку стула, чтобы смотреть гонку.

Не тут-то было. Через некоторое время беззубое чудо подошло ко мне и сделало международный жест дружбы – угостило сигаретой. Вот только это была не простая сигарета. Она называлась Cabinet и курить ее было равносильно вдыханию жидкого пламени. «Нравится?» – спросил он и запустил пятерню в мою пачку Marlboro.

Затем все стало гораздо серьезнее. Не могу ли я объяснить ребятам, что происходит на экране. Вопреки байкам о знаменитой системе образования ГДР он не умел читать. Но он говорил по-английски, правда, в пределах словаря старых песен Doors.

Вы пробовали когда-нибудь комментировать автогонки, используя только слова из песен Джима Моррисона? То-то и оно.

«Хайнц-Харальд Френтцен. Это конец. Ты больше никогда не посмотришь ему в глаза».

На пятидесятом кругу я уже сильно притомился, а они выпили по 150 литров пива на человека и были готовы к хорошей драке.

Обычно они разбивают игровой автомат о головы друг друга. Но тут была цель получше. Я. Западный гад, живое воплощение бездушной капиталистической машины, которая пришла в их город, купила их шахту и, выкачав все до дна, закрыла ее, лишив их работы, бесплатных детских садов и друзей. Зато им починили канализацию. Выбор небогат: или мне проломят башку игровым автоматом, или мне удастся досмотреть Grand Prix.

Эти люди больше всего на свете хотели, чтобы Берлинская стена вернулась на место.

А я больше всего на свете хотел досмотреть Grand Prix.

Мои пожелания ЕС после брюссельских баталий

Обычно я не ввязываюсь в разговоры о Евросоюзе. Но когда вы в Брюсселе, столице Бельгии и собственно Евросоюза, избегать таких разговоров становится все труднее.

Намедни сели мы в кафе с милой ирландской девушкой, начитанной умницей, которая здесь живет уже четыре года. Мы четыре секунды обсуждали прелести Брюгге, двенадцать – прелести Жан-Клода Ван Дамма, но дальше я не сдержался.

Что хорошего я видел от этого Евросоюза? Вчера вечером я въехал в отель President одновременно с двумя автобусами туристов, которые не могли ни прочесть, ни заполнить регистрационные карты. Какого черта меня пускают в Бельгию без паспорта, а в отель без паспорта не селят? Всего лишь каких-то два часа – и мне выдали ключи от моего номера, который оказался двухместной доменной печью. Отель этот, видно, сделан исключительно для туристов из Америки, для которых в комнате должно быть или так жарко, что мозги варятся вкрутую, или гак холодно, что по стенам течет жидкий азот. В час ночи сунул подушку в мини-бар, чтобы хоть как-то охладить, но тут за стенкой стали играть в сквош. И играли где-то час.