Андрей Буровский - Человек будущего Страница 11

Запах дымка очень приятен — особенно если вы можете понюхать в свое удовольствие, а потом отойти в сторону. Даже у вечернего костра экспедиции дым уже начинает мешать. Идиллическая картина дымков из деревенских труб очень мила — если не приходится дышать дымом из 100—200—300 труб. А так и бывает, если деревня лежит в низинке, а ветра нет.

В городах дым в безветрие застаивался, над городом колыхалось безобразное серо-рыже-желтое облако. Слова «смог» тогда не было, его изобрели позже, в Англии XVIII века. Но это был именно смог, и описание такого облака смога над Москвой, Лондоном, Парижем, Краковом есть в документах XIV—XV веков.

Паровых машин и двигателей внутреннего сгорания еще нет — а смог уже очень даже есть.

На севере Европы топить приходится постоянно по нескольку месяцев в году. Дым становится просто опасным из-за концентрации. Тем более в Европе все чаще топили не деревом, а углем — этот дым вреднее для здоровья и опаснее. Англичане не случайно первыми заговорили о смоге, и задолго до появления первого автомобиля и даже паровоза.

Во время самых сильных смогов в Лондоне на улицах жгли костры. Дыма не становилось меньше, но люди хотя бы могли видеть, куда идут. А то ведь в смоге можно было заблудиться, и случалось, люди терялись и задыхались.

Вам не доводилось, читатель, захлебнуться ароматным дымком возле костра или в деревне, когда на вас понесет дымный шлейф? Разок за зиму это даже весело — еще один признак зимы! А если вы не можете выйти из дымного облака, потому что некуда уйти? Чем сильнее холод, тем вообще труднее дышать: в воздухе меньше кислорода. А тут еще дым...

Зимой 1800 года в Лондоне вышли и никуда не дошли 84 человека, из них 27 детей. Задохнулись от смога.

Еще в начале XX века в русских городах, в том числе в Петербурге и Москве, топили дровами. В суровую зиму 1948 года на улицах городов Сибири горели костры — как в Лондоне 1800 года.

Эволюция микробов и болезней

Первобытный человек жил в среде более чистой, чем мы. Болезнетворным микроорганизмам было негде развиваться — это раз. Им было негде и не в ком эволюционировать — это два. Люди жили небольшими группами по 30, по 50 человек — большее число людей не смогло бы прокормиться в одном месте охотой, рыбной ловлей и сбором съедобных растений. Конечно, такие группы время от времени встречались, обменивались сведениями о мире, камнем и продукцией ремесел, шкурами, женихами и невестами. Но встречались редко, от силы два-три раза в год, и быстро расходились, чтобы большую часть года жить теми же маленькими группками.

Если в такой крохотной общине вспыхивала заразная болезнь, эти 30 или 50 человек вполне могли исчезнуть без следа. В легендах и эпосах всех народов мира есть упоминания, как нашли в лесу ребенка или как приблудился чужой человек, говорящий на непонятном никому языке... Последние, кто уцелел от вымершего рода или племени.

Но вот появились поселки, где живут вместе сотни и тысячи людей... Эти толпы постоянно общаются с другими людьми, тоже живущими в многолюдных поселках... Тут уж болезнетворным микробам — раздолье. И чем больше вокруг было грязи, мух и помоек, тем лучше чувствовали себя и микробы.

Главное направление развития общества состояло в том, чтобы антисанитарии стало поменьше... Но и в том, чтобы люди приспособились, приобрели иммунитет даже к самым страшным заболеваниям. И уж хотя бы к заболеваниям повседневным, обычным — типа гриппа или ангины. Микроорганизмы развивались, по-своему совершенствовались, появлялись все новые штаммы. Но потомки заболевших и выздоровевших или вообще не заболевали всей этой гадостью, или болели не так тяжело, как предки.

В каждой местности, на каждом континенте болели по-своему, своими наборами болезней, и приобретали иммунитет именно от них, а не от болезней «вообще».

Есть много свидетельств того, как страдали и умирали туземцы, заразившись от матросов торговых кораблей или переселенцев какой-то пустяковой (для европейцев) хворью вроде гриппа. Даже людей больших цивилизованных народов Востока охватывали самые натуральные эпидемии. А некоторые первобытные племена вообще исчезли с лица Земли. Известен случай, когда в Южной Америке ученые из экспедиции Александра Гумбольдта расспрашивали... попугая. Ручной попугай знал слова из языка племени, поголовно вымершего от оспы. Было это в самом конце XVIII столетия.

А в середине XVIII века в Сибири почти поголовно вымерли от оспы маленькие народцы аринов и асанов.

Уцелели в основном... метисы. Те, у кого был иммунитет. Большая часть народа, несколько тысяч человек, ушла в небытие за считаные месяцы. Сегодня в Красноярске живет человек по фамилии Аринчин; ему приятно думать, что он происходит от кого-то из аринов, после гибели племени прибившихся к русским. Если даже и так, это ничего принципиально не меняет.

В 1842 году Франция официально объявила остров Таити своей колонией. Тогда на этом идиллическом острове жило больше 200 тысяч человек. К 1900 году осталось 20 — население почти поголовно вымерло от занесенных европейцами болезней.

На Маркизском архипелаге в середине XIX века жили больше 100 тысяч человек... К началу XX — от силы 5—6 тысяч. В 1939 году Тур Хейердал познакомился с последним представителем племен, живших на восточном побережье острова Фату-Хива, — со старым людоедом Теи Тетуа[6]. Он пережил всех детей и внуков и вообще весь свой народ. А на острове Мотане вообще не осталось населения.

В XX веке на «самом уединенном острове в мире», на острове Пасхи, каждый год жители влежку лежали после посещения чилийского военного судна. Их косил грипп, который они называли «коконго». Каждая эпидемия уносила несколько человеческих жизней. А ведь это — уже те, кто приспособился. Последние 150 туземцев, выжившие из всех 5 или 6 тысяч, живших на острове Пасхи в 1900 году.

Может, европейцы какие-то особенно жизнеспособные? Ничего подобного! Тропические болезни, хвори Древнего Востока косят нас так же беспощадно, как косит грипп жителей Полинезии.

В 1790-е годы на острова в Карибском море обрушилась тропическая лихорадка. Негры-рабы и не почесались от нее, а вот европейцы погибли почти все. Эта лихорадка стала одной из причин быстрого освобождения острова Гаити от европейцев и приобретения им независимости: армия Туссен-Лувертюра почти не встречала сопротивления, и в 1800 году он подчинил себе весь остров.

Имейте это в виду, господа, если поедете в тропики. То есть в наше время есть эффективные лекарства от всего на свете, в том числе и от тропических хворей, но вот успеют ли вас даже начать лечить — это вопрос. Ведь иммунитета против именно этих болезней у вас нет.

Впрочем, приспосабливаться к болезням друг друга мы начинаем уже лет 200. Цивилизация перемешивает людей, несет болезни одних другим. Возьмите холеру... Родина этой страшной болезни — долина Ганга и его притоков, в Северной Индии. Караваны двигались медленно, и заболевшие холерой обычно успевали умереть по дороге в чужие рая. До XIX века холера всего несколько раз вырвалась на Передний Восток, в Китай и в Европу. Каждый раз это приводило к грандиозной пандемии, умирали десятки миллионов.

Но все это были мелочи жизни, пока англичане не проложили в Индии железные дороги... Намерения у них были самые лучшие, и железные дороги очень помогли Индии стать и более богатым, и более современным государством. Но еще по железной дороге поехали больные холерой... Они ехали быстро и не успевали умереть. Их ссаживали по дороге, и больные заражали множество людей на своем пути. Заболевшие уже в больших портовых городах садились на пароходы и очень быстро приезжали в Европу.

Англичане возили на пароходах множество самого разного люда, этот люд ехал дальше по своим делам и в свои страны... Остальное, думаю, понятно. В 1830 году А.С. Пушкин потому и сидел в Болдине, что не мог выехать: везде был объявлен карантин. Правительство принимало самые верные меры, запрещая людям передвигаться, а заболевших изолируя в специальных холерных бараках: часть спасут, а если и не спасут — они не заразят остальных.

Население не желало понимать мер правительства и отвечало на заботу «холерными бунтами», убивало врачей, чтобы они «не травили народ».

В 1848 году в России заболели холерой 1 700 000 человек. Примерно 700 000 из них умерли; почти половина из них — дети.

В наше время по миру ходит не меньше, а больше заразных болезней, чем в XIX веке. Просто мы с ними уже умеем справляться.

Приспособившиеся к загрязнению

Вывод простой — все началось вовсе не в XX веке. Уже много веков, всю историю цивилизации горожанин подвергался новому типу естественного отбора — на загрязнение.

Жители Переднего Востока и Средиземноморья подвергаются ему уже несколько тысячелетий. Жители Европы (в том числе Руси) — 2—3 тысячи лет.