Вадим Дамье - Тоталитаризм в ХХ веке Страница 11

Тоталитарные режимы стремились "в идеале" к полному растворению отдельной человеческой личности в контролируемом и структурированном "целом" - государстве, партии или (в фашистско-нацистском варианте) нации. Итальянские фашисты заявляли, что признают индивида лишь постольку, "поскольку он совпадает с государством, представляющим универсальное сознание и волю человека в его историческом существовании", "высшую и самую мощную форму личности". Германские нацисты провозглашали: "Общая польза выше личной пользы". Все это - наряду с социал-дарвинистским пониманием жизни как активной агрессии и борьбы за существование - служило в фашизме и нацизме обоснованием для национализма, который, в свою очередь, мог толковаться по-разному. Так, у итальянских фашистов нация была носителем "неизменного сознания и духа" государства, сплоченным на основе "общей воли" и "общего сознания". Немецкие нацисты, напротив, вели речь о "расово-биологических факторах", о "народном сообществе людей немецкой крови и немецкого духа в сильном, свободном государстве". Они провозглашали и осуществляли крайний расизм, объявив уничтожение "расово неполноценных" народов и индивидов залогом благосостояния "своей нации". Сталинская диктатура формально выступала за "пролетарский интернационализм", но в действительности практиковала национализм под предлогом верности своему "социалистическому государству" ("социалистического патриотизма). Грань между "государственническим" и "этническим" национализмом оказывалась в ХХ веке очень зыбка, и сталинизм в 40-х -50-х гг. (в связи со Второй мировой войной и последующей "холодной войной" с западными державами) стал все больше обращаться к великорусскому шовинизму. При сталинском тоталитаризме точно так же, как при фашизме и нацизме, отрицалась ценность отдельной человеческой личности. Человек воспринимался как "колесико и винтик" советского государства - носителя разума и коллективного опыта. Официально провозглашалась "народность" режима и "социальное равенство", но по существу сталинская система была не менее антиэгалитарной по духу, чем фашизм, декларировавший "неизбежность, благотворность и благодетельность" неравенства. И в фашизме, и в сталинизме "народ" считался неспособным к самодеятельности, склонным к "коллективной безответственности" и эгоизму, к непониманию своих "подлинных" (национальных или исторических) интересов, а потому выражать эти интересы должна была тоталитарно руководящая партия.

Тоталитарные режимы и обосновывавшие их идеологии отрицали самоценность человеческой свободы. Как наци-фашизм, так и сталинизм исходили из того, что существуют свободы "подлинные", "существенные" и свободы "бесполезные, вредные" или мнимые. В фашистской идеологии к первым относились возможность беспрепятственной борьбы за существование, агрессия и частная экономическая инициатива, при сталинском режиме - право пользования социальными гарантиями, предоставляемыми государством. Напротив, индивидуальные свободы и права человека отвергались как продукт либерального вырождения (в теориях фашистов) или - вслед за Лениным - как фальшивый "буржуазный предрассудок" (при сталинизме). В то же самое время, тоталитарные режимы стремились опереться на стимулируемую ими самими активность масс, индоктринированных господствующей идеологией, на дирижируемое сверху массовое движение. Эту своеобразную "обратную связь" между режимом и массами, выходящую далеко за рамки простой пассивной покорности "низов" авторитарной диктатуре и придающую тоталитарным структурам особую прочность, не случайно считают одной из основных отличительных черт тоталитаризма. Идеологи режимов объявляли ее подлинной ("организованной" у фашистов или "реальной" и "народной" у сталинистов) демократией, не нуждающейся (или не обязательно нуждающейся) в закреплении посредством формальных голосований или волеизъявлений, поскольку партия и вождь по определении сосредотачивают в себе высший интерес народа и истину. При посредстве разветвленной сети корпоративных, воспитательных, социальных учреждений, массовых собраний, торжеств и шествий партии-государства стремились преобразовать самую сущность человека, дисциплинировать его, захватить и полностью контролировать его дух, сердце, волю и разум, формировать его сознание, характер, воздействовать на его желания и поведение. Унифицированные пресса, радио, кино, спорт, искусство целиком ставились на службу официальной пропаганды, призванной "поднимать" и мобилизовывать массы на решение очередной задачи, определенной "наверху".

Такая массовая активность в заранее установленных и жестко контролируемых режимом рамках была не только орудием контроля и господства, но и мощным средством мобилизации. Фактически она направлялась, в первую очередь, на решение военных и военно-индустриальных задач. Империалистические державы Германия и Италия использовали массовую экзальтацию для перестройки экономической и общественной жизни с целью подготовки к широкой экспансии вовне. В СССР за счет ее пытались осуществить форсированную индустриализацию и наращивание производства. Еще XV съезд ВКП(б) провозгласил, что "работа по рационализации народного хозяйства своей главнейшей и решающей предпосылкой имеет широкое вовлечение в нее рабочих и крестьянских масс". На "все партийные, советские, профессиональные, кооперативные и другие организации" возлагалась задача развернуть интенсивную пропаганду и практически организовать "социалистическое соревнование". Уже через несколько лет Сталин хвалился "пафосом строительства" у миллионов советских трудящихся, воспринимавших освоение новой техники как "дело чести".67 Он любил являться миру на фоне ударников, сборщиц хлопка, колхозниц-миллионерок, стахановцев и иных "героев труда".

По справедливому замечанию А. Горца, смысл этой "низовой инициативы", распространившейся в годы первых пятилеток, сводился к тому, что человек должен был "сам испытывать желание стать активным инструментом для осуществления внешних но отношению к нему целей (социализма, истории, революции) внешней волей (плана или партии)". Иррациональная вера в высшую мудрость государства и его политики была призвана преодолеть прежнее, препятствовавшее широкомасштабной индустриализации отношение к труду лишь как к средству получить продукты для собственного потребления. По словам немецкого исследователя Р.Курца, "эта протестантская этика человека абстрактного труда,... характерная, согласно Максу Веберу, для идеологического и исторического возникновения капитализма, нигде не осуществлялась столь ревностно и непреклонно, как... в обществах реального социализма".68 Продуктивизм (культ труда и индустриального производства) внедрял "трудовую этику", суровую производственною дисциплину, "стахановщину" и "ударничество". В свою очередь, Э.Фромм отмечал аналогичные черты в фашистской идеологии: авторитарный, садо-мазохистский характер фашиста предполагает восторженное подчинение "высшей силе" (природе, богу, провидению, судьбе, истории, сильной воле и т.д.)69, в результате чего он воспринимает собственные действия, даже противоречащие его непосредственным интересам как "священные".

Важнейшим механизмом тоталитарного оформления и стимулирования массовой активности был корпоративизм. Интересы различных классов в социальном организме, контролируемом тотальным государством, объявлялись не антагонистичными, а взаимно дополняющими друг друга и подлежащими организации "сверху". В наци-фашистских моделях каждая социальная группа с "общими" экономическими задачами - от наемных тружеников до предпринимателей данной отрасли и чиновников - рассматривалась как пирамидальная корпорация. Социальное партнерство труда (работника) и капитала (предпринимателя) считалось основой производства в интересах нации. Труд, в который включалась предпринимательская и управленческая деятельность, провозглашался "социальным долгом", охраняемым государством, а экономика - единым целым. Социальное партнерство в рамках корпорации обязывало "верности между предпринимателем и коллективом как между вождем и ведомыми для совместного труда, выполнения производственных задач и на благо народа и государства". Германские национал-социалисты ввели всеобщую трудовую повинность, а их программа декларировала: "Первая обязанность каждого гражданина государства - трудиться духовно и физически ради общего блага".

В сталинской модели, где также существовала обязанность "трудиться на благо общества", корпоративизм формально не провозглашался. Но фактически он и здесь лежал в основе социальной организации. Тезис об общности интересов работников и администрации, подчиненных и начальников внушался и внедрялся в сознание настолько интенсивно, что он сохраняется в России и годы спустя после демонтажа однопартийного режима КПСС. В профсоюзы в СССР, как и в фашистские синдикаты или в германский нацистский "Трудовой фронт" входили как наемные труженики, так и администрация.