Брюс Стерлинг - Будущее уже началось: Что ждет каждого из нас в XXI веке? Страница 11

Но на самом деле, если посмотреть фактам в лицо, я не слишком оторван от жизни. В действительности совсем наоборот. Я время от времени развлекаю читателей дикими идеями, но моя личная жизнь вполне предсказуема и однообразна. Мой головокружительный век высоких технологий далеко не так безумен, как кажется. С точки зрения истории я самый обычный человек, занимающий обычное стабильное положение в обществе.

Мой отец и оба деда считали себя трезвомыслящими консерваторами, твердо стоящими на земле, но их жизнь была гораздо более хаотичной и нестабильной, чем моя.

Я терпеть не могу хвастаться домашним благополучием, так как его в один миг может разрушить автокатастрофа, террористический акт или диагноз врача-онколога. Однако – воспользуюсь одним из преимуществ среднего возраста – сведения из моей биографии говорят сами за себя. В разгар самых бурных в истории человечества технологических изменений я умудрился прожить тихую и спокойную жизнь.

Я зарабатываю на жизнь тем же, что и двадцать лет назад. Я прожил со своей женой больше половины жизни. Я живу в одном городе уже двадцать семь лет. Даже мой адрес электронной почты не меняется вот уже тринадцать лет.

Мой отец родился во время Великой депрессии, охватившей весь мир. Он служил в армии и воевал в Корее. Мне никогда не приходилось голодать. Я ни дня не носил армейской формы. Оба моих деда были техасскими фермерами. Они с трудом сводили концы с концами, переживая трудные времена в результате разорения банков, засух и падения цен на хлеб. Мой банк никогда не разорялся. Я никогда не был банкротом (хотя при моей профессии «свободного» писателя это было бы вполне логично).

Моя жизнь не имеет ничего общего с теми ужасами, которые обычно ассоциируются с XX веком у историков. Я никогда не был депортирован и не сидел в концлагере. Мой город никогда не оккупировали враги и не сотрясали расовые волнения. Меня не обстреливали, не бомбили, не пытались зарезать. Все, что связано с хаосом и социальными потрясениями, кажется мне экзотикой.

Я не хочу сказать, что в моей жизни не было ни дурацких поступков, ни огорчений. Мою жизнь ни в коем случае нельзя назвать скучной или безоблачной. Это говорит лишь о том, что радикальная всесторонняя технологическая революция в Америке происходила в условиях невероятного социального мира и стабильности. А период с 1989 по 2001 год можно просто назвать belle epoque [8]. Это время лучше всего охарактеризовать как «назидательное». И движущей силой, и ниспровергателем этого периода был один и тот же класс. Сверхобразованные люди, презревшие политику и направившие все свое внимание на передовые технологии.

Распространяясь с бешеной скоростью, кибернетический хай-тек проник во все уголки общественной жизни, и ничего страшного не произошло. Страшно долго не происходило ничего страшного. Хотя ежедневно появлялась, развивалась и устаревала уйма самых сложных агрегатов. Это не может быть простым стечением обстоятельств.

Простым стечением обстоятельств нельзя объяснить, к примеру, то, что моя дочь, замученная школой, все же испытывает нежный трепет по отношению к Интернету. Сытая по горло домашними заданиями, она много часов подряд блуждает по лабиринтам Сети, тихо млея от исследования поп-культуры. Она терпеть не может запоминать даты и имена скучнейших политических деятелей, зато охотно выучила от «А» до «Я» досье экзотических покемонов. Она не любит уроков географии, но ждет не дождется электронной почты из Японии.

Информационная экономика требует постоянного образования. Именно поэтому плата за обучение в колледжах страшно выросла во время последнего технобума, и даже те, кто изучал гуманитарные науки, часто в итоге попадают на работу, связанную с техникой. И важны не сами машины, а умение ориентироваться в информационных потоках, отбрасывать устаревшее и находить новое, перспективное. Овладевая новыми знаниями и навыками, люди умудряются сохранять старую работу, несмотря на технологическую революцию. Кроме того, им настоятельно рекомендуется научиться забывать в первую очередь о не выпускающейся больше промышленной продукции, отживших свой век компаниях и сокрушительных финансовых кризисах.

В информационной экономике цена товара и стоимость акций очень непостоянны. Отношения «купли-продажи» приобретают повсеместный характер. Лояльность служащих и патернализм управляющих становятся архаичными. Стоимость продукции не имеет ничего общего с прибылями, на которые рассчитывает компания. И подобные вещи не случайность или результат досадного просчета. Именно так информационное общество строит свою цивилизацию.

Дело не в том, что общество становится более равнодушным и безжалостным. Просто двери и окна распахиваются настежь, стены разрушаются, и в результате люди, идеи и деньги участвуют в обращении у всех на виду. Информационная экономика слабо затрагивает лишь тихие заводи, шалаши отшельников и синекуры. Она оставляет мало уютных местечек, где можно бить баклуши, десятилетиями занимаясь одним и тем же видом деятельности с предсказуемой степенью отдачи.

Из этого следует, что в информационном обществе формальное образование, рассчитанное на профессиональную подготовку учащихся, откажется от традиционных ценностей и канонов. В нем не будет вечных истин, моральных кодексов, конституционной преемственности, литературной классики и старой доброй истории родины. В нем будет отсутствовать именно то, что современные учителя и ученые считают факелом священного огня, который необходимо передать подрастающим поколениям.

У информационного общества нет времени на культурную преемственность и пересуды моралистов. Столь основательное образование дают лишь в современных медресе исламских фундаменталистов. Для ребенка эпохи Интернета будут действовать лишь временные каноны, наспех составленные из обломков техники и обрывков разных культур. Формальное образование в информационном обществе будет помогать попадать в струю и оставаться на плаву при минимальном количестве не относящейся к делу теории.

В воображаемой школе – школе, которая подойдет обществу будущего, – будут говорить не на языке правительств, армий или официальных религий. Скорее ее язык будет больше похож на язык современных деловых журналов: обнаружение тенденций, сильные страсти, большие деньги, скрещенные пальцы. Это будет очень забавное образование. Громадные пласты его будут моментально устаревать и отменяться, сбивая всех с толку. А ученики продемонстрируют потрясающую готовность не учить уроки.

Академической сфере при подобных обстоятельствах не удастся сохранить традиции западной модели, существовавшие на протяжении девяти веков. Она станет похожа на индустриальные исследовательские институты – все разумно, мобильно, но жестко сфокусировано на продукции и прибыли. Исчезнут штатные должности, и лишь немногим резервуарам абстрактного знания удастся укрыться от напора рынка. Классические дисциплины, вероятно, изменятся, подстроившись под практику бизнеса, причем новые академические дисциплины могут «позаимствовать» достижения старых. Физика элементарных частиц (старомодная и относящаяся к холодной войне) может быть востребована нанотехнологией (очень соблазнительной и бурно развивающейся). Направления исследований будут с головокружительной скоростью перемещаться из одной области в другую, оставляя без работы любого профессора, который окажется слишком старомодным, чтобы держаться на плаву: биология, объединившись с кибернетикой, превратится в биоинформатику. Таксономия [9], когда из нее выбросят естественную историю, породит новейшие генетические исследования.

К сожалению, эта выдуманная картина совершенно не научна. Рисовать ее таким образом – значит ходить по воде. Без устоявшихся канонов культурной классики не будет места для воздвижения прочного интеллектуального фундамента. Исчезнет серьезная наука, будут лишь случайные блестящие открытия. Неизбежны серьезные потери. Откровенно говоря, реализация подобного проекта приведет к интеллектуальному кризису. Это вызовет «панику канонов».

Паника канонов – явление, без сомнения, новое, в первую очередь для Америки. Здание американской интеллектуальной жизни всегда страдало от очевидного дисбаланса. Американцы всегда подозревали себя в нездоровом увлечении деньгами и престижными автомобилями при пренебрежении вечными истинами и ценностями культуры.

В 1837 году Ральф Уолдо Эмерсон произнес свою знаменитую речь под названием «Американский ученый». Выступая с этим манифестом, он рассчитывал навести хоть какое-то подобие порядка в американской интеллектуальной жизни, придать ей форму, содержание, обеспечить ее преемственность и направить ее развитие. Эта благородная деятельность отличает ученых от шарлатанов. Ученый стремится к пониманию проблемы. Он не просто бродит среди интеллектуального пейзажа, подбирая все любопытное и собирая вырезки из газет. Ученый призван организовать, систематизировать и схематизировать знание. Наука делает знание доступным, позволяя передавать его ученикам.