Лев Рубинштейн - Словарный запас Страница 11

Ну, это-то непонятно не только им. То, что творится в эти дни у нас, кажется подчас тяжелым горячечным бредом. Вроде бы мы уже и привыкли к тому, что — как выразился однажды мой приятель — «наша мама сумасшедшая». Но нет, остатки спасительного здравого смысла всякий раз сопротивляются рутинному опыту.

На днях я проходил мимо Калашного переулка, где уже который день тусуется кодла юных питомцев кремлевского вивария под чутким руководством дяди Васи, общепризнанного нравственного камертона нашего гражданского общества. Они пикетируют здание эстонского посольства.

Подойдя поближе, я стал свидетелем тщательно импровизированного, но не чересчур страстного митинга. Кудрявая барышня в центре композиции хорошо поставленным голосом выпускницы какого-то культурно-массового учебного заведения выкликала какие-то речовки, которые тут же подхватывала толпа одетых в фабричного пошива униформу юношей и девушек. «Чемодан, вокзал, Таллин!» — кричала девушка. «Чемодан, вокзал, Таллин!» — вторили остальные. Мне понравилась речовка «Марина, не позорь русское имя!». Хорошее и к тому же исконно русское имя Марина, как я понял, — это имя эстонского посла.

На стене дома висел плакат загадочного содержания. На нем было начертано: «Демонтаж фашистского посольства Эстонии». Уж извините за столь неуместный в этот поистине исторический момент педантизм, но и содержание, и форма этого плаката вызывают очень много вопросов.

Сначала про «демонтаж». Что имеется в виду? Демонтаж здания, что ли? Этого красивого, в стиле модерн, особняка? О нет! Только не это! Я, разумеется, понимаю, что завезенным из Липецка и Рыбинска пламенным юным антифашистам совершенно по барабану, будет стоять в центре моего родного города прекрасное здание или нет. Но мне- то, москвичу, каково? Или речь идет о переносе посольства в другое помещение? Тогда при чем здесь демонтаж? Кто объяснит?

А кто объяснит, что означает словосочетание «фашистское посольство»? Впрочем, понять, почему шипящее, как «Советское шампанское», слово «фашизм» выдвинуто поближе к началу лозунга, легко. По законам рекламного искусства ключевое слово должно быть поближе к началу, иначе оно не запомнится. Идея верная, но не доведенная до логического завершения. Ибо по этой (и не только по этой) логике должно было бы быть написано так: «Фашистский демонтаж посольства Эстонии». Тогда было бы хотя бы понятно, о чем идет речь. А то — ни туда ни сюда.

Впрочем, даже в этом случае сильного эффекта не получится. Слово «фашизм» давно уже утеряло какие-нибудь значения, кроме того, что это просто такая бяка-заколяка ползучая. Слова «фашизм» уже, считайте, нет. Во всяком случае, в том значении, в каком оно обычно употреблялось в ушедшем XX столетии. Если существует «фашистское посольство» демократического государства, то это значит, что могут вполне себе существовать «фашистский кабинет директора школы», «фашистский пивной ларек» или, допустим, «фашистская сущность антифашистского движения». Что, впрочем, мы и видим все чаще и чаще. В трескучей квазиантифашистской риторике нашего агитпропа «фашизм» и «антифашизм» находятся не по разные стороны баррикад, а по разные стороны знака равенства.

То, что происходит в Эстонии, и то, что происходит у нас, вещи на самом деле не слишком связанные между собой, как это ни кажется странным. В Эстонии есть проблемы. Серьезные проблемы. И у них это очень хорошо понимают. Но самое главное, что это исключительно ИХ проблемы, и они их решат, я уверен. Была бы воля. А она есть.

Наши-то проблемы куда серьезнее.

Известно, что постимперские страны подвержены фантомным болям. Первое время свербят и ноют отсеченные органы: рука, нога, ухо, палец. Потом это проходит. А у нас что болит? Все чаще за последнее время начинает казаться, что мы имеем дело с фантомной головной болью. Ох, хорошо бы ошибиться.

[Народ]

Что вы делаете днем?

В одном из недавних социологических опросов, проведенных в Германии, был и такой вопрос: «Какие из слов немецкого языка вызывают у вас резко негативные эмоции?» В первой десятке оказалось слово «Das Volk» — «народ». Немцев понять можно, у них специфическая, скажем так, история. И так уж получилось, что слово это ассоциируется в первую очередь понятно с чем. Теперь живут себе как-то без «народа», и вроде бы ничего живут. Ну а у нас-то история вовсе не специфическая. То есть она, разумеется, специфическая, но в исключительно высшем смысле этого слова. Называется наша история, чтобы вы знали, «особый путь».

Сколько помню себя, столько же и слышу слова «народ хочет, народ не хочет, народу понятно, народу непонятно, народ одобряет, народ не одобряет, народу нужно такое искусство, народу такое искусство не нужно». И вообще — «народ и партия едины». Слово это было привычным, и мало кто задумывался над его значением. Ну, народ и народ. Куда ж без него?

Слово «народ» — крайне удобное для всяческих пропагандистских нужд. Слово звучное, слово емкое, слово мифологически насыщенное. У него есть всего один недостаток — никто не может толком объяснить, что это слово значит. Впрочем, почему недостаток? Скорее — достоинство, если учесть, что пропагандистскому дискурсу ужасно вредят слова семантически обеспеченные.

Для советского человека слово это при всей зыбкости его значений являлось «объективной реальностью, данной нам в наших ощущениях». Особенно острыми бывали наши ощущения тогда, когда слово «народ» употреблялось в составе брутального словосочетания «враг народа». Но ощущения эти заметно притупились в позднесоветские годы, когда плакаты со словами «Да здравствует великий советский народ — строитель коммунизма» вешались где попало, а чаще всего там, где обшарпанность стен вдоль правительственных трасс могла оскорбить нежный взгляд того или иного из «слуг народа». А чего? Не штукатурить же! Народ все собой прикроет.

Нет, я не стану утверждать, что слово это вовсе не имеет значений. Как можно говорить такое о словах, включенных в толковые словари? Никак нельзя. Мне, например, примерно понятно, что имел в виду Андрей Платонов, написавший о том, что «народ без меня не полный».

Это понятно. Но что под словом «народ» понимают те, кто употребляет это слово в качестве риторического джокера? Те, кто без этого слова не может проговорить ни одной минуты. Те, кто всегда точно знает, что народ хочет, а чего нет. Уж явно не то, что Андрей Платонов. А что тогда?

Все время получается так, что «народ» у них — это вовсе не совокупность граждан, объединенных общими культурой и языком, а некое внеположное человеку мифическое чудище, властно требующее обильных жертвоприношений, в том числе и человеческих.

Только поняв это, и можно понять, что имеет в виду человек, который говорит, например, такое: «Вот вы тут все критикуете, всем-то вы недовольны, все-то вам не нравится, а народ, между прочим, вполне всем доволен». Что на это ответить? Что «вы еще не весь народ»? Что я, мол, тоже народ? Или, пуще того, что «нет, народу тоже далеко не все нравится»? Ни в коем случае. Жалкий лепет оправдания. Верный ответ прост: народ, может, и доволен, а я вот — нет. Вот и все.

Люди делятся на две неравные части — на тех, кто имеет имя, фамилию, возраст, пол и профессию, и тех, кто не мыслит себя вне коллективного тела. Этих, последних, разумеется больше. Но последнее слово всегда за первыми. Добровольный отказ от персональных признаков — серьезная экзистенциальная проблема. Я знал даму настолько подавленную величием своего мужа-писателя, что она, знакомясь с кем-нибудь, всякий раз, не называя своего имени, представлялась как «жена писателя такого-то». Однажды какой-то не очень вежливый шутник поинтересовался: «Ну, это понятно, а что вы делаете днем?»

Действительно интересно, что «делают днем» все те, кто никогда ничего не говорит от собственного имени. Только от имени страны, только от имени поколения, только от имени народа. Похоже, что ничего они днем не делают.

С теми, кто якобы знает о том, что «народ хочет», а чего «народ не хочет», говорить решительно не о чем. Не знаю, кто как, но я предпочитаю разговаривать и спорить не с «народами», а с людьми. Да, согласен, в нашей стране много, может быть, слишком много людей, для которых такие понятия, как «свобода» или «личное достоинство», суть пустые звуки или, пуще того, вредоносный импорт. Ну и что с того? Историю же все равно делают не они. Историю не могут делать те, кто отрицает саму историю. Историю движет деятельное творческое меньшинство. Это медицинский, как говорится, факт. И никакие «народы» ровным счетом ничего тут не решают. Решает все только внутренний выбор каждого из нас.

Не будем, друзья, употреблять бессмысленных слов. Не надо мыслить ничего не означающими категориями. Пусть ими пользуются жрецы идеологического фронта — они иначе не умеют. Людей же для них нет, для них есть только безличный «народ», который раз в четыре года переименовывается в «электорат».