Василий Ставицкий - За кулисами тайных событий Страница 11

К сожалению, судьба Гумилёва сложилась трагически. Этого косвенного признания вины оказалось достаточным, чтобы получить высшую меру.

Допрошенный следователем Якобсоном я показываю:

Сам подтверждаю, что Вячеславский был у меня один и я, говоря с ним о группе лиц могущих принять участие в восстании, имел в виду не кого-нибудь определенного, а просто человек десять встречных знакомых из числа бывших офицеров, способных в свою очередь сорганизовать и повести за собою добровольцев, которые, по моему мнению, не замедлили бы примкнуть к уже составившейся кучке. Я может быть не вполне ясно выразился относительно такого характера этой группы, но сделал это сознательно, не желая быть простым исполнителем директив неизвестных мне людей и сохранить мою независимость. Однако я указывал Вячеславскому, что, по моему мнению, это единственный путь по какому действительно свершается переворот и что я против подготовительной работы, считая ее бесполезной и опасной. Фамилий и лиц я назвать не могу, потому что не имел ввиду никого в отдельности, просто думал встретить в нужный момент подходящих по убеждениям мужественных и решительных людей. Относительно предложения Вячеславского я ни с кем не советовался, но возможно, что говорил о нем в туманной форме.

/подпись Гумилёв/

Допросил Якобсон

20/VIII — 21 г.

Хотел бы обратить внимание, что Гумилёв за время всех допросов фактически не назвал ни одной конкретной фамилии, ссылаясь на абстрактных людей с улицы.

Что касается фамилии Вячеславского, то Гумилёв назвал её только после очной ставки с ним, где Вячеславский первый рассказал об их встречах.

Однако, за эти откровения Гумилёва уже полностью цепляется следователь Якобсон. Поэтому на последнем фактически допросе 23 августа он просит лишь подтвердить отношение Гумилёва к происходившим событиям.

Допрошенный следователем Якобсоном я показываю следующее:

Что никаких фамилий могущих принести какую-нибудь пользу организации Таганцева путем установления между ними связи, я не знаю и потому назвать не могу. Чувствую себя виновным по отношении к существующей в России власти в том, что в дни Кронштадского восстания был готов принять участие в восстании, если бы оно перекинулось в Петроград и вел по этому поводу разговоры с Вячеславским.

/подпись Н.Гумилёв/

Допросил Якобсон

23/VIII-21 г.

По сути дела это было последнее показание Н.Гумилёва, послужившее основанием для вынесения абсурдного и беспредельно жестокого приговора. Ниже приводится документ, решивший судьбу поэта.

Гумилёв Николай Степанович, 35 л., б. дворянин, член коллегии «Из-во Всемирной Литературы», беспартийный, бывший офицер.

Участник Петр. боев. контр-револ. организации. Активно содействовал составлению прокламаций контрреволюционного содержания, обещал связать с организацией в момент восстания группу интеллигентов, кадровых офицеров, которые активно примут участие в восстании, получил от организации деньги на технические надобности.

Приговорить к высшей мере наказания — расстрелу.

Верно: /Подпись/ не разборчиво

Этот приговор шокирует жестокостью и правовым беспределом. В основу его положено признание подсудимого в том, что он «обещал связать с организацией в момент восстания группу интеллигентов». Даже если учесть, что это происходило в суровом 1921 году после Кронштадского мятежа, невозможно понять конкретных людей, допрашивавших Гумилёва и принимавших столь категорическое решение. Ведь помимо всего прочего, что довлеет над нами (приказ начальства, суровое революционное время) есть ещё собственная человеческая совесть, ответственность перед самим собой.

Тогда в августе 1921 года в защиту Гумилёва выступили известные люди своего времени. Привожу один из документов, свидетельствующий о том, что в нашей мерзкой общественной жизни есть люди смелые, порядочные и неподкупные, способные отстаивать честь, достоинство и жизнь человека.

Председатель Петербургского Отделения Всероссийского Союза Поэтов, член Редакционной Коллегии Государственного Издательства «Всемирная Литература», член Высшего Совета Дома Искусств, член Комитета дома Литераторов, преподаватель Пролеткульта, профессор Российского Института Истории Искусств Николай Степанович Гумилёв арестован по ордеру Губ. Ч.К. в начале текущего месяца. Ввиду деятельного участия Н.С.Гумилёва во всех указанных учреждениях, высокого его значения для русской литературы, нижепоименованные учреждения ходатайствуют об освобождении Н.С.Гумилёва под их поручительство.

Председатель Петроградского отдела Всероссийского Союза писателей — А.А.Волынский

Товарищ председателя Петроградского отделения Всероссийского Союза поэтов — М. Лушинский (подпись не разборчиво)

Председатель коллегии по управлению домом литераторов (подпись неразборчива)

Председатель Петропролеткульта — А.Маширов

Председатель Высшего Совета «Дома Искусств» — М.Горький

Член издательской коллегии «Всемирной Литературы» (подпись неразборчива)

Но это благородное письмо смелых людей уже не могло ничего изменить, так как решение губчека уже состоялось 24 августа 1921 года, а сохранившийся документ был зарегистрирован в секретном отделе Петргубчека за вх. № 4/24 только 4 сентября 1921 года.

Глава 3. Владимир Мерзляков. От «Разведочного отделения» к контрразведывательной службе

Осень 1908 года для России выдалась трудной. На ее западных рубежах замерцали всполохи новой войны. Государственный корабль огромной империи, неповоротливый и скрипучий, только что с трудом выдержавший натиск революционной стихии, с изможденной командой и перепуганными пассажирами «верхней» палубы, казалось, вновь входил в зону зарождающегося шторма.

Балканы — «пороховой погреб» Старого света и его сердцевина — «боснийский кризис» грозили в клочья разнести мирную тишину европейских столиц, вступивших на путь блокового противостояния и стремительного накачивания военных мускулов.

Санкт-Петербург, в начале века заключивший союзнический договор с Парижем, и только что уладивший отношения с Лондоном, своим извечным конкурентом и противником, лоб в лоб на Балканах столкнулся с империей Габсбургов. В сентябре 1908 года безрезультатно закончились переговоры между министрами иностранных дел России и Австро-Венгрии в Бухлау, резко ухудшились отношения между двумя монархиями. 7 октября Вена объявила об аннексии Боснии и Герцеговины. Россия отказалась признать эту акцию Австро-Венгрии без международной конференции. Все считали, что Европа находится накануне войны.

В такой накаленной обстановке Директор Департамента Полиции МВД Российской империи действительный статский советник Максимилиан Иванович Трусевич направил специальный циркуляр в подчиненные ему розыскные органы. Указание Директора было категоричным: отчитаться о проделанной работе о борьбы со шпионажем за последние три года, обобщить практику оперативного розыска.

Наиболее обстоятельный ответ в штаб-квартиру русской тайной полиции на Фонтанку, 16 пришел из Варшавы, от начальника Привислинского районного охранного отделения подполковника П.П.Заварзина. Опытный агентурист, «офицер розыска» по терминологии того времени, он работал в тесном контакте с полковником генштаба Н.С.Батюшиным, руководившим «военно-разведочным бюро» Штаба Варшавского военного округа. Еще одним подвижником борьбы с военным шпионажем был и начальник жандармско-полицейского управления Уссурийской железной дороги полковник Р.П.Щербаков, также приславший в здание на Фонтанке обширный материал о работе японцев. К сожалению, это были единичные случаи. Лейтмотивом в ответах остальных звучало: «Особой агентуры с целью борьбы с военным шпионством не имеется и этого рода деятельность не велась.»

Отдельные всплески контрразведывательной активности отмечались в Одессе, где местное охранное отделение держало в поле своего зрения японское консульство, а по заявкам штаба округа осуществляло наблюдение за приезжими иностранцами. В еще одном стратегическом центре империи, в Киеве, охранное отделение в таком же в «пассивном» режиме выполняло аналогичные поручения военного командования. Начальник отделения подполковник Н.Н.Кулябко доносил: «… специально же дела военной разведки и контрразведки отделение не вело и с приемами иностранных государств по делу военной разведки… не знакомо».