Анатолий Иванов - Публицистика Страница 11

Может быть, самое величайшее таинство искусства заключается в понимании категории трагического. И Шолохов, как никто другой до него из советских писателей, видит и понимает все стороны, всю глубину и все оттенки этой философской категории искусства. И он, как человек, может плакать над жизненным итогом своего Григория, но, как художник социальной правды, он ничего не может изменить в его судьбе, потому что она обусловлена теми социально-классовыми процессами, которые происходили тогда в человеческом обществе.

Творчество Михаила Шолохова оказывало, оказывает и будет всегда оказывать огромнейшее влияние на развитие всей прогрессивной мировой литературы. О литературе советской и говорить нечего. Хочет кто это признавать или не хочет, но после появления «Тихого Дона» и «Поднятой целины» в советской литературе не создано прозаических произведений, равных им по глубине проникновения в бездны народной жизни, в сложнейшую суть общественно-социальных процессов первой половины бурного двадцатого века, и в силу этого они являются как бы эталоном для всякого писателя.

Романы Михаила Шолохова признаны классическими при жизни их автора. По степени популярности у читателя Шолохову — опять же хочет кто это признавать или не хочет — нет равного. Он художник истинно народный. И он будет вечно велик, потому что, исследуя судьбы земли и живущего на ней человека, рассказывая о взлетах и падениях человеческой личности, Шолохов нигде не покривил душой. В его книгах раскрываются и утверждаются извечные благороднейшие народные идеалы и чаяния, за которые льется кровь и гибнут люди, но которые, как утверждает Шолохов всем своим творчеством, обязательно восторжествуют, ибо в этом смысл борьбы и жизни на земле.

ХАРАКТЕР В РОМАНЕ

Когда мы вспоминаем крупного писателя, то прежде всего перед глазами возникают герои, созданные им. Евгений Онегин, Печорин, Тарас Бульба, Чичиков, Наташа Ростова, Раскольников, Павел Власов, Клим Самгин, Григорий Мелехов… Целая вереница незабываемых лиц, характеров, жестов, только им присущих слов, деяний, поступков, свершений, взлетов, падений.

Чем глубже и всестороннее художник постигает действительность, тем крупнее характеры действующих в его произведениях лиц. Обратимся для примера к таким вечным шедеврам критического реализма, как «Господа Головлевы» или «Сага о Форсайтах». В этих романах и сегодня многое поразительно — в сюжете, композиции, языке… Но основу основ в них составляет движение характеров. Время не просто воплощается в лицах, но обретает плоть и кровь в образах. Художник вдыхает в них «душу живу», делает их для всех видимыми, зримыми, ощутимыми.

Когда у меня спрашивают, у кого я учился писать, то я всегда отвечаю: у Максима Горького и Михаила Шолохова. Как и многие другие современные литераторы, я считаю их своими учителями, наставниками, вдохновителями. Вечный пример для нас, как Шолохов обратился к исследованию действительности — сложной, противоречивой, отличавшейся необыкновенной драматичностью — и художественно познал ее в бессмертном «Тихом Доне». Какой зрелостью должен был обладать сравнительно молодой по возрасту автор, чтобы столь глубоко проникнуть в социальную суть явлений!

Могу также повторить замечательный леоновский афоризм, гласящий, что все мы выпорхнули из широкого горьковского рукава. Особенно я люблю «Дело Артамоновых» — один из самых лучших романов XX столетия. Есть что-то глубоко символическое в истории создания этой эпопеи. Все мы знаем о том, что Горький делился со многими замыслом своего романа. Слова, оказавшиеся пророческими, сказал ему Владимир Ильич Ленин, заметивший: «Отличная тема, конечно — трудная, потребует массу времени, и думаю, что вы бы с ней сладили, но — не вижу: чем вы ее кончите. Конца-то действительность не дает. Нет, это надо писать после революции…» Горький отодвинул срок реализации замысла до той поры, когда история создала возможность завершить произведение о трех поколениях русской буржуазии.

Большой философский смысл содержат образы и картины «Дела Артамоновых». Перечитав теперь горьковский роман, особенно отчетливо видишь, как движение характеров передает движение времени, как средствами искусства писатель воссоздает действительность, ее поступательное движение к революционной нови, которая закономерна и неизбежна. Горький бесстрашно исследовал историю одной семьи, обнажив социальные, исторические, психологические и иные пружины, скрытые в пестроте многоцветных явлений жизни. Не устаю восхищаться горьковским романом, дающим и в наши дни необычайно много писателю. Творение Горького показывает нам — не отвлеченно, не абстрактно, а предельно конкретно, — как человек входит в мир и как мир входит в человека.

Наше время особенно характерно тем, что действительность врывается в книги, учит нас, подсказывает, в каком направлении следует художнику вести познание темы.

Не много найдешь в мировой литературе книг, которые могли бы по своей художественной ценности соперничать с шолоховскими «Тихим Доном» и «Поднятой целиной». Я учился, читая эти романы, лепке характеров, образной сочности языка, точности.

Я получаю много читательских писем, и нередко меня спрашивают о том, как рождаются произведения, каким образом писатель исследует действительность, что самое главное в его работе? Я, разумеется, не собираюсь давать каких-то советов и рецептов. Выскажу только несколько соображений, опираясь на свою практику.

Нередко думаю о том, что глаз писателя должен быть устроен особым образом. Надо уметь видеть. Видеть то, что другие не замечают или воспринимают сугубо поверхностно. Можно, например, сказать, что у героя — сильные руки. Эта особенность весьма существенна в характеристике персонажа. Но читатель может равнодушно отнестись к этой детали, пройти мимо нее. Вот здесь-то на помощь и должен прийти писательский острый глаз, который все увидит, рассмотрит, а может быть, и оценит по существу. Только тогда читатель также увидит руки героя, почувствует их силу. Но, повторяю, писатель обязан продемонстрировать на деле всепроницаемость своего глаза. Позволю себе привести сцену из своего первого романа «Повитель», написанного давно, воспринимаемого на расстоянии лет таким образом, словно его писал вроде бы кто-то другой. Впрочем, судите сами. Руки — вот что я стремился показать в этом «куске»:

«Странные это были руки. Длинные и тонкие, они кончались широкими, как лопата, мозолистыми ладонями. Страшная сила таилась в них. Гришка легко завязывал в узел гвозди, вызывая восхищение и зависть локтинских мужиков. Взяв в правую руку палку, он левой обхватил ствол дерева и проговорил, обращаясь к сидевшим парням:

— А ну, двое кто-нибудь, которые посильнее, держите. Выдернете — рубль отдаю. А нет — с вас по целковому.

Принять вызов Гришки Бородина никто не торопился. Наконец двое поднялись, поплевали на ладони. Но сколько ни дергали — ничего не добились. Казалось, палка была зажата не в руке Григория, а в чудовищной силы клещах…

— Вот так! — проговорил он. — Что уже возьму — намертво. Никто не выдернет, не отберет.

— У тебя вся сила в руках, как у рака в клешнях, — заметил Андрей Веселов, рябоватый парень с густыми и жесткими, как конская грива, волосами. — А ударь тебя щелчком по лбу — ты с копыт долой… Только в воздухе ногами брыкнешь.

— Я те ударю, — вдруг зло огрызнулся Григорий. Его небольшие круглые глаза недобро поглядывали откуда-то из глубины, из-под нависшего плоского лба, ноздри раздувались, а нижняя челюсть неестественно вытянулась вперед».

Писателю приходится не рассказывать, не декларировать, а рисовать, чтобы читатель сам стал свидетелем и даже соучастником событий, чтобы он почувствовал себя стоящим на деревенской улице, чтобы своими глазами увидел парней, готовых схватиться в драке, чтобы вся атмосфера, окружающая героев романа, стала атмосферой, в которую погружается и тот, кто держит книгу.

Расскажу вкратце об истории своих книг. Мой путь к роману сложился и просто и нелегко, к этой форме я пришел неожиданно даже для самого себя.

Будучи молодым человеком, работая в Сибири, в районной газете села Мошкова, я, как и многие, увлекся литературными опытами. Большой радостью для меня в 1954 году явилось появление рассказа на страницах журнала «Крестьянка». Рассказ назывался «Дождь» и был посвящен зарождающейся любви. В нем было много наивностей, и настоящим началом литературной работы я считаю рассказ «Алкины песни», появившийся в 1956 году в журнале «Сибирские огни». Именно тогда я впервые почувствовал какую-то внутреннюю раскованность, начал понимать, как надо писать. Но особенно для меня важно было то, что я понял значение характера в художественном произведении. Как бы мы ни писали, как бы ни воспроизводили виденное — произведение мертво, если герой или героиня не обладают характером.