Грех и святость русской истории - Кожинов Вадим Валерьянович Страница 11

Как отмечает современный украинский историк, из южной Руси во Владимирскую землю в XII веке «шли в плодородные районы ополий[17] земледельцы, градостроители, ремесленники, художники-иконописцы, зодчие, книгописцы».[18]

Стоит упомянуть еще об одной точке зрения, выраженной в русской историографии: Киев, мол, потерял первенствующее значение потому, что половцы и другие степные племена перерезали столь важные для этого города торговые пути на юг и юго-восток; именно потому Киев и «захирел». Но это умозаключение имеет заведомо поверхностный характер. Во-первых, как показал еще выдающийся востоковед А.Я. Якубовский (1886–1953) в своей работе «Дешт-и-Кыпчак (Половецкая степь) в XI–XIII веках до прихода монголов», «было бы глубочайшим заблуждением считать, что между русскими… и кочевой половецкой степью отношения сводились только к постоянной вражде… отношения между русскими князьями и половецкими ханами не мешали нормальному ходу торговли. Купцы со своими товарами свободно проходили с одной стороны на другую, нисколько не рискуя подвергнуться нападению… Ипатьевская летопись под… 1184 годом сообщает… «Едущим же им и устрето-ста гости, идущь… ис Половець, и поведома им, яко Половци стоять на Хороле». Приведенный факт – не случайное явление. Свобода прохода караванов через враждебные лагери весьма характерна».[19]

Во-вторых, совершенно верно говорится в очерке Р.М. Мавродиной «Киевская Русь и кочевники» (здесь дан обзор изучения проблемы начиная с XVIII века) по поводу сокращения торговли Киева с югом в XII веке: «…во времена господства половцев в Причерноморье торговые пути уже не играли такой большой политической роли… иначе в Русском государстве нашлись бы силы для защиты этих путей, как было, например, в X–XI веках».[20]

И в самом деле: торговля с Византией, Закавказьем, Хорезмом, Багдадом, которая на ранних этапах истории Руси была одним из существеннейших проявлений необходимого тогда выхода в мир, во всю евразийскую Ойкумену, в XII веке уже не имела прежнего – первостепенного, в определенном смысле даже решающего для развития русской государственности и культуры – значения. И торговая роль Киева ослабела вовсе не по воле половцев, а по внутренней воле самой истории Руси.

Разумеется, торговля – лишь одна из сторон того «выхода в мир», о котором идет речь. Роль Киева как центра, находящегося тем не менее, как ни странно, очень близко к тогдашней границе Руси, снизилась к XII веку не только в торговом аспекте, но и в целом ряде других отношений. И именно поэтому стал и возможен, и необходим перенос столицы в действительный центр Руси.

Многие историки выражали сожаление по поводу неизбежно произошедшего после переноса столицы Руси во Владимир умаления роли и даже прямого упадка Киева. Особенно горько и подчас даже гневно высказывались об этом украинские историки, в частности наиболее знаменитый из них – М.С. Грушевский (1866–1934).

В своем труде, посвященном именно той эпохе, когда совершилось перемещение центра Руси во Владимир, М.С. Грушевский подверг исключительно суровой критике деятельность Юрия Долгорукого и его сына – святого Андрея Боголюбского, осуществивших это перемещение, хотя предпочел умолчать об изначальной роли в этом деле отца Юрия, Владимира Мономаха, стремясь представить его преданным «киевлянином». С другой стороны, М.С. Грушевский необычайно высоко оценил последних (перед перемещением столицы) киевских князей, не помышлявших об уходе на север, в частности одного из внуков Владимира Мономаха, Изяслава Мстиславича, правившего в Киеве с 1146 до своей кончины в 1154 году.

«Проживи Изяслав лишний десяток-другой лет, – писал М.С. Грушевский, – переживи он Юрия (Долгорукого, который был двоюродным братом Изяслава. – В.К.)… и, может быть, история Киевщины не сложилась бы так печально».[21] Иначе говоря, если бы Изяслав жил до 70–80 лет (он умер около 60) и самим фактом своего существования и княжения оттеснил бы на второй план таких «неугодных» властителей, как Юрий Долгорукий (между прочим, он пережил Изяслава всего лишь на три года), а также его сына, Андрея Боголюбского, центр Руси не переместился бы из Киева во Владимир…

М.С. Грушевский много говорит о «неприязни» утвердившегося во Владимире Андрея Боголюбского к Киеву, даже о присущем, мол, ему своего рода пренебрежении этим городом: «Конечно, Андрей мог добиться и киевского стола, но сделаться киевским князем ему было несподручно»; он предпочел его «бросить, как ненужную вещь, отдать первому попавшемуся», хотя вместе с тем «наложил на нее (Южную Русь. – В.К.) тяжелую руку и давал чувствовать ее при всяком удобном случае и, унижая, гнетя Юг, старался возвысить себя и свою волость в глазах современников; эту политику провел он с обычною, ни перед чем не останавливающеюся энергией и, нужно признаться, с немалым успехом».[22] (Естественно высказать мысль, что этот «немалый успех» опирался на объективно-историческую потребность или необходимость!)

То же самое М.С. Грушевский говорит о преемнике князя Андрея, владимирском князе Всеволоде Большое Гнездо. После смерти в 1194 году киевского князя Святослава (того самого, чье «золотое слово» звучит в «Слове о полку Игореве») «по родовым счетам старейшим приходился Всеволод, но Всеволод, подобно брату (т. е. Андрею Боголюбскому. – В.К.), не желал вокняжаться в Киеве: это все та же политика пренебрежения, унижения Киева, которую практиковал раньше Андрей. По словам Суздальской летописи, Всеволод послал бояр своих в Киев «и посади в Кыеве Рюрика Ростиславича…»[23] – то есть заведомо второстепенного князя, «державшего» до этого «провинциальные» Белгород и Овруч.

Многое в этих суждениях явно неосновательно (скажем, тезис о вероятности совсем иной судьбы Киева в случае более продолжительной жизни Изяслава Мстиславича). И, конечно же, дело не в некоем недоброжелательстве Андрея Боголюбского к Киеву, а в том, что столица Руси в силу естественной исторической потребности, или, вернее, необходимости, переместилась в ее, говоря условно, географический центр. Отсюда в XII–XIII веках Андрей Боголюбский и его преемники – Всеволод Большое Гнездо (был Владимирским князем в 1176–1212 годах), его сын, герой знаменитого «Сказания о граде Китеже» Юрий Всеволодович (1212–1238, с перерывом в 1216–1218 гг.), младший брат последнего, адресат знаменитого «Моления Даниила Заточника» Ярослав (1236–1246), его сын, святой Александр Невский (1252–1263), и т. д. – в той или иной мере правили (или хотя бы проявляли волю править) всей Русью от Киева до Новгорода. И из уже приведенных выше обращенных к «великому князю Всеволоду» призывов в «Слове о полку Игореве» ясно, что в Южной Руси жаждали поддержки из Владимира.

М.С. Грушевский, как и ряд других украинских историков, стремился доказать, что Киевская Русь была созданием украинского народа, а государственность и культура Владимирской Руси (и ее преемницы – Руси Московской) являла собою совершенно иную, новую реальность, созданную другим, «собственно русским», или, если воспользоваться словом, введенным в середине XIX века украинско-русским историком Н.И. Костомаровым (1817–1885), «великорусским» народом.

Никак невозможно отрицать, что во Владимир ушли именно киевские князья, нередко обладавшие полным правом именно на киевский престол. Но М.С. Грушевский и его последователи ни в коем случае не хотят признать, что во Владимир переместились с юга отнюдь не только эти «пренебрегшие» Киевом «отщепенцы», но и очень значительная – и в количественном, и в качественном отношении – часть населения, составлявшая самые основы государственности и культуры Руси. Русь, в сущности, как бы отхлынула к северу…