Против Сент-Бёва - Марсель Пруст Страница 11

Сент-Бёв посчитал, что связи с императорскими кругами не позволяют ему пойти на этот шаг, и ограничился составлением анонимного[2] плана защиты, которым, без упоминания его имени, надлежало руководствоваться адвокату Бодлера; там, в частности, было сказано, что Беранже был столь же смел, как и Бодлер, но с оговоркой: «Я далек от мысли преуменьшать славу нашей национальной гордости, дорогого всем нам поэта [имеется в виду Беранже, а не Бодлер], которого император сочтет достойным национальных похорон…»

Правда, он адресовал Бодлеру письмо по поводу «Цветов зла», воспроизведенное в «Беседах по понедельникам», в котором, несомненно желая приглушить возможный резонанс своих похвал, подчеркнул, что оно написано с целью помочь защите. Начинает он с благодарности Бодлеру за надпись на книге, не отваживаясь на похвалу, пишет, что прочитанные им ранее по отдельности стихотворения, собранные вместе, производят «совсем иной эффект» и что, очевидно, как ему ни грустно и ни прискорбно, Бодлеру это известно. В таком духе Сент-Бёв исписывает целую страницу, ни единым эпитетом не выказывая одобрения книге. Мы лишь узнаём, что Бодлер очень любит Сент-Бёва, а Сент-Бёву известна душевность Бодлера. К середине второй страницы он, наконец, расходится: появляется первая оценка (и это в письме признательности, адресованном тому, кто относился к нему с такой нежностью и пиететом!): «Делая это затейливо [вот первая оценка, могущая быть воспринятой и как положительная, и как отрицательная], утонченно, с каким-то особым даром [первая похвала, если она таковой является; впрочем, капризничать не приходится – она будет едва ли не последней] и чуть ли не с бесценным самозабвением в выражении, там, где автор нижет жемчуг [подчеркнуто Сент-Бёвом] или петраркизирует на ужасном…» – и далее отеческое: «Должно быть, вы много страдали, мой дорогой мальчик». Вслед за рядом критических замечаний он отвешивает полновесные комплименты, но лишь по поводу двух стихотворений: сонета «Печали луны», «кажущегося творением кого-то из старших современников юного Шекспира», и «Той, что слишком весела», о котором сказано: «Почему это написано не на латыни или, лучше, греческом?» Забыл, чуть выше Сент-Бёв упоминает об «изяществе исполнения». Будучи любителем развернутых метафор, он заканчивает письмо следующим образом: «Еще раз напоминаю, речь не об этом, и не в комплиментах дело; мне, скорее, хочется браниться». (Уместно ли говорить комплименты тому, кто тебе дорог и только что прислал «Цветы зла», если ты всю жизнь расточал их бездарностям!) Переписать конец.

Но это не всё: узнав, что письмо собираются опубликовать, Сент-Бёв требует его обратно, вероятно, чтобы убедиться, не содержит ли оно слишком много похвал (впрочем, это лишь мое предположение). Как бы то ни было, поместив его в «Беседах по понедельникам», он счел нужным предварить его и – скажу без обиняков – еще больше ослабить небольшой преамбулой, где говорится, что оно было написано «с целью помочь защите». И хотя на сей раз он больше не обращается к поэту как к «своему другу» и, казалось бы, мог бы подумать и о похвалах, раз нет необходимости бранить, вот что написано в этой преамбуле по поводу «Цветов зла»: «Поэт Бодлер… годы положил на то, чтобы извлечь из любой темы и любого цветка [то есть на сочинение „Цветов зла“] ядовитый, но, надо признать, не лишенный известной приятности сок. Впрочем [всё то же!], это человек умный, весьма обходительный [Бодлер и впрямь писал ему: „Мне так же необходимо видеть вас, как Антею касаться земли“] и способный на большую привязанность. [И это всё, что можно сказать об авторе „Цветов зла“? Точно так же Сент-Бёв поведал нам, что Стендаль был скромен, а Флобер добрый малый.] Опубликовав этот сборник, озаглавленный „Цветы зла“ [„Знаю, вы сочиняете стихи, а вам никогда не хотелось составить небольшой сборник?“ – спрашивал один завсегдатай светских салонов у г-жи де Ноай [73]], он предстал не только перед критикой, в дело вмешалось Правосудие, словно „в этих завуалированных изящными рифмами злых выпадах и впрямь таилась опасность…“» Далее следуют строки, написанные (по крайней мере, таково мое впечатление) словно для того, чтобы оправдать содержащиеся в письме похвалы необходимостью оказать услугу обвиняемому. Заметим мимоходом, что «завуалированные злые выпады» не очень-то согласуются с «Должно быть, вы много страдали, мой дорогой мальчик». Когда имеешь дело с Сент-Бёвом, так и подмывает воскликнуть: «Экая бестия!» или «Ну и каналья!».

В другой раз в связи с выборами в Академию (вероятно, из-за публичных нападок друзей Бодлера, обвиняющих Сент-Бёва в том, что он из трусости не выступил в защиту поэта перед судом присяжных вместе с д’Оревильи [74] и другими) Сент-Бёв написал статью о кандидатах в академики. Бодлер был одним из них. Будучи не прочь преподать урок литературы своим коллегам-академикам и урок либерализма коллегам-сенаторам, поскольку, оставаясь человеком своего круга, Сент-Бёв выходил за его рамки и испытывал поползновения, позывы, прямо-таки зуд выставить себя новатором в искусстве, антиклерикалом и революционером, он в очаровательной манере так кратко охарактеризовал «Цветы зла»: «Прелестный особнячок, возведенный поэтом на окраине литературной Камчатки, именуемый мною „Фоли-Бодлер“» [75] (опять игра слов, каламбур, который остроумцы могли бы повторять, злорадно твердя: «Он называет это „Фоли-Бодлер“». Да, те краснобаи, которые за обедом сыплют чужими остротами, могли бы вот этак прохаживаться насчет Шатобриана или Руайе-Коллара. Они не знали, кто такой Бодлер). А конец у преамбулы и вовсе уж неслыханный: «Совершенно очевидно, что г-н Бодлер выигрывает при личном знакомстве; ожидая увидеть человека странного, эксцентричного, мы нашли в его лице вежливого, почтительного, образцового кандидата, СЛАВНОГО МАЛОГО, с искусным слогом и совершенного классика по форме». Я не могу поверить, что, написав: славный малый, выигрывает при личном знакомстве, совершенный классик по форме, Сент-Бёв поддался своего рода языковой истерии, вынуждающей его порой находить несказанное удовольствие в том, чтобы изъясняться на манер литературно безграмотного буржуа, например, заявить о «Госпоже Бовари»: «Начало отличается тонкой законченностью». Всюду один и тот же прием: «по-свойски» отозваться о Флобере, Гонкурах, Бодлере, сказать, что в частной жизни это в общем-то деликатнейшие люди, надежнейшие друзья. То же и в ретроспективной статье о Стендале («надежнейший в манере вести себя»). А вот как поздравляет и утешает Сент-Бёв Бодлера, послушавшегося его и снявшего свою кандидатуру с выборов в Академию: «Когда (на заседании Академии) прозвучала последняя строка вашего письма, содержащая благодарность и составленная в столь скромных и учтивых выражениях, вслух было произнесено: „Прекрасно“. Значит, вы произвели хорошее впечатление. Разве это пустяк?»

И впрямь, пустяк ли произвести впечатление скромного человека, «славного малого» на господ де Саси и Вьенне [76]? Пустяк ли снабдить адвоката своего большого друга Бодлера советами при условии, что имя