Владимир Гельман - Из огня да в полымя: российская политика после СССР Страница 12

На этом фоне правительства США и стран Европейского Союза вели и продолжают себя вести по отношению к России вполне прагматично. Вопреки разговорам о длинной руке «вашингтонского обкома», они предоставили внутриполитическим процессам в России идти своим чередом, сосредоточившись почти исключительно на экономических вопросах (поставки газа в Европу) и военно-политических проблемах (таких, как Афганистан), сведя к минимуму свою поддержку в России не только демократических институтов и прав человека, но даже образовательных программ. Вслед за этим из России начался уход и негосударственных западных фондов. Впрочем, влияние Запада на политические процессы в России было не слишком велико и в 1990-е годы, и слишком переоценивать его не следует. Так или иначе, происходящее в российской политике обуславливается, по преимуществу, внутренними факторами, хотя и международный контекст, разумеется, не стоит сбрасывать со счетов.

Ну и в-четвертых, идеологически мотивированные ценности, верования и представления не оказали сколько-нибудь существенного воздействия на политические стратегии и шаги ключевых российских политических игроков. Вопреки распространенному мнению фанов Толстого и Достоевского, в своем воображении наделяющих россиян некими особыми «духовными» чертами, противостоящими постылой западной рациональности, на деле российские политики после распада СССР по большей части вели себя, скорее, подобно карикатурному «экономическому человеку» из учебников, жестко калькулируя издержки и выгоды своего поведения и минимизируя риски в условиях неопределенности. Стивен Хэнсон, сравнивая роль идеологии в становлении партийных систем трех постимперских государств: французской Третьей республики, Веймарской Германии и постсоветской России – пришел к выводу, что российские политики были в наименьшей мере привержены декларируемым ими идеологическим предпочтениям, что пагубно отразилось на партийном строительстве в стране [58] . Можно предположить, что немалую роль в упадке идеологической политики сыграло не только «наследие» позднесоветской эпохи, когда само слово идеология оказалось безнадежно дискредитировано, но и печальный опыт периода перестройки, когда инициированные Горбачевым по идеологическим мотивам попытки обновления советской политической системы привели к ее полному коллапсу. Над постсоветскими политиками в России (и в некоторых других постсоветских странах) словно витало своеобразное «проклятие Горбачева» – пережив распад СССР, они четко извлекли уроки того, что во что-либо верить – опасно для карьеры, что искреннее следование своим убеждениям ведет к потере власти, и что наиболее важные ценности могут выражаться лишь в долларах или евро. В то время как идеология расширяет временные горизонты своих сторонников, политические акторы постсоветской России главным образом мыслили краткосрочными категориями, ставя перед собой (и подчас успешно решая) текущие тактические задачи. О демократизации как идеологической цели в такой ситуации всерьез могли помышлять разве что политические аутсайдеры, не обладавшие властью и не имевшие шансов к ней прийти.

Итак, если объективные факторы способствовали демократизации посткоммунистической России, то политические механизмы ей препятствовали. Низкая вовлеченность широких народных масс в политику, отсутствие у элит стимулов к договоренностям о переходе к демократии, несущественная роль международного влияния и невысокая приверженность российских политиков декларируемым ими идеологиям воздвигали заметные барьеры на пути возможной демократизации страны. Вместе с тем, в этих условиях для коварных и циничных политиков, стремившихся к максимизации своей власти, открывались неплохие шансы на безнаказанное «отравление» российской политической системы и выстраивание «правил игры» под себя и в своих интересах. Такими возможностями, что называется, было грех не воспользоваться. Если после падения коммунистического режима и краха СССР демократия в России временно и неустойчиво сложилась «по умолчанию», то авторитарные тенденции в стране стали результатом отчасти стихийных, а отчасти вполне сознательных, последовательных и целенаправленных усилий со стороны политических лидеров и участников «выигрышных коалиций» на протяжении 1990-х и 2000-х годов. Именно эти усилия и те ограничения, на которые они наталкивались, и обусловили ту траекторию развития, которую демонстрировал российский политический режим в последние два десятилетия. 

Российская политика: строительство авторитаризма

Успешное строительство авторитарных режимов и обеспечение их выживания – задача не менее, а даже более сложная, чем успешное строительство демократий. Политические лидеры, стремящиеся захватить и длительное время удерживать монополию на власть, вынуждены решать, причем одновременно, три взаимосвязанные задачи. Во-первых, им необходимо избавиться от вызовов со стороны политических конкурентов и, в широком плане, со стороны своих сограждан. Во-вторых, им требуется минимизировать риски, которые могут исходить от части правящих групп, стремящихся захватить господство в составе «выигрышной коалиции» (начиная от военных или «дворцовых» переворотов и заканчивая открытым присоединением к протестующей против режима оппозиции). Эти задачи могут решаться с помощью как «кнута», так и «пряника», то есть посредством силового подавления (репрессий) либо кооптации (включения части потенциальных конкурентов в состав «картельного соглашения» на правах младших партнеров, что может привести к переформатированию «выигрышной коалиции»). Наконец, в-третьих, чтобы режим был устойчивым, его лидеры должны эффективно использовать инструменты управления: государственный аппарат (бюрократию), армию («силовые структуры») или доминирующую партию. При этом авторитарные режимы сталкиваются с дилеммой эффективности — они оказываются под угрозой недовольства существующим статус-кво со стороны как масс, так и элит, и в случае, если власти управляют своей страной слишком плохо и доводят ситуацию «до ручки», и в случае, если в результате экономического роста могут усиливаться ожидания и требования демократизации [59] .

Постсоветский авторитарный режим в России, основания которого сложились в 1990-е годы и который оформился в стране в 2000-е, характеризовался как минимум несколькими важными особенностями, отличавшими его как на фоне «классических» диктатур, так и на фоне некоторых соседей по постсоветскому пространству. Прежде всего, этот режим не только не отказывался от «фасада» сформировавшихся в 1990-е годы демократических институтов – таких, как парламент, многопартийная система, конкурентные выборы, но всячески поддерживал их внешнюю форму, выхолащивая или извращая содержание (об этом подробнее речь пойдет в главе 4). Такая практика строительства «демократической потемкинской деревни», типичная для многих режимов электорального авторитаризма, имела своей целью не только внешнеполитическую «мимикрию», но и кооптацию части правящих групп, реальной либо потенциальной оппозиции и общества в целом. Отчасти по этим же причинам российский политический режим характеризовался достаточно низким уровнем репрессивности – он гарантировал своим гражданам широкий набор индивидуальных, да и гражданских свобод, хотя и серьезно ограничивал их политические свободы, а случаи преследования его противников по политическим мотивам носили по преимуществу «точечный» характер и применялись в основном к конкретным лицам. Эта стратегия, минимизируя риски внутриполитических конфликтов, отчасти была вынужденной с точки зрения «мимикрии» и кооптации, но оборотной ее стороной стала весьма высокая (и увеличивавшаяся со временем) цена, которую пришлось бы заплатить правящим группам за возможное использование подавления.

Еще одной довольно важной особенностью российского режима стало сочетание низкой эффективности его ключевых инструментов управления с J-образной (J-curve) траекторией экономического развития [60] . С одной стороны, глубоко коррумпированная и неэффективная бюрократия, погрязшие в «крышевании» бизнеса правоохранительные органы и неидеологизированная и лишенная автономии от государственного аппарата «партия власти» «Единая Россия» демонстрировали лояльность режиму, но они были неспособны (да и не заинтересованы) в продвижении социально-экономических преобразований – сохранение существующего положения вещей фактически являлось для них самоцелью. Именно поэтому на уровне «предложения» политические институты в стране были изначально созданы в 1990-е годы и/или переформатированы в 2000-е годы как ориентированные на сохранение статус-кво. С другой стороны, если на раннем этапе посткоммунистических преобразований в России на фоне экономического спада 1990-х, да и в первые годы после его преодоления в начале 2000-х, спрос на демократизацию в обществе и среди элит был незначителен, то в 2010-е годы ситуация начала меняться, что проявилось в ходе и после парламентских выборов 2011 года. Таким образом, динамика спроса и предложения на российском политическом рынке, наряду с низким уровнем репрессивности и электоральным характером авторитаризма, стала важнейшей чертой российского политического режима.