Игорь Ефимов - Аркадий Северный, Советский Союз Страница 12

Причём, не без участия всё того же Рудольфа Фукса, который однажды является к Маклакову вместе с Аркадием, к тому же и со своим магнитофоном. И вот на квартире Сергея Ивановича производится оригинальнейшая запись, которую первоначально планировалось посвятить его жене — Валентине Павловне. Но та, узнав, что ей собираются посвятить, сразу же отказывается от такой чести. По причине вполне весомой — записываемое произведение было действительно очень своеобразно.

Оказалось, что Аркадий Северный на этот раз решил почтить своим вниманием мощнейшие пласты русской культуры — сексуальный юмор и ненормативную или инвективную лексику. Попросту говоря, — похабщину! Явление, занимающее определённое место в нашей жизни, о котором, впрочем, до сих пор не стихают дискуссии. Мы же не видим смысла обсуждать здесь эту тему. Наука уже сказала об этом своё слово, ничего, правда, не доказав разного рода "кисейным барышням". Но, надеемся, что среди наших читателей таковых нет.

С чего вдруг Аркадия потянуло на это ёрничанье — вполне понятно. Мы уже говорили, какую роль оно играло в нашей уличной песне. А вот что писало об этом в 1991 году "Литературное обозрение": "Это — форма нашего бунта. Это вечный русский бунт, социально- эстетический протест, жажда безудержной и безграничной свободы в ситуациях кризисов, оборачивающаяся, увы, самозабвенным беспределом. Это апофеоз дерзости, вызова и оскорбительного преступания любых запретов и правил, за которым, если вслушаться, прячется подавленное отчаяние".

А для иных это был прямо-таки стиль жизни. Нечто подобное, кстати, можно сейчас прочитать в статьях про другого исполнителя тех лет, прославившегося, в основном, именно за счёт исполнения песен такого жанра, — Константина Николаевича Беляева. Для Аркадия же это — только эпизод. Но и в похабщине им с Фуксом хочется сделать что-то оригинальное. И вот на свет извлекается тот самый "поэт допушкинской поры", благодаря которому Аркадий когда-то сошёлся с Рудольфом, — Иван Барков.

"Малая Советская Энциклопедия гласит так, что Барков Иван Степанович, года рождения 1732 тире 68 — поэт восемнадцатого века… Для своего времени хорошо владел стихом, печатал исключительно переводные произведения. Оригинальные его стихотворения, распространявшиеся в рукописях, имели характер самой грубой непристойности. "Барковщина " стала термином для подобного рода литературы. Наиболее известным произведением Ивана Сергеевича, дошедших до наших дней, является "Лука Мудищев…"

Как вы прекрасно понимаете, последнюю фразу Малая Советская Энциклопедия явно не "гласила". Да и в остальном Аркадий умудрился напутать: в энциклопедиях Барков числится Семёновичем, и лишь "по некоторым сведениям" — Степановичем, но уж никоим образом не Сергеевичем. Не говоря уж о том, что все современные исследователи единодушно считают "Луку Мудищева" гораздо более поздним произведением, перу Баркова никак не принадлежащим. Что, конечно, не мешало этому "Луке" быть у нас поголовно известным и любимым чуть ли не с детского сада. И потому Аркадий прекрасно понимает, что обычная декламация знаменитой поэмы при всём желании не будет чем-то из ряда вон выходящим. А значит. Где там наша гитарка? Четырёхстопный ямб "Луки" прекрасно ляжет на четыре четверти рок-н-ролла! И понеслась:

Не тот лукав, кто в Бога верит,И каждый день во Храм идёт…

Впрочем, наверняка большинству наших читателей доводилось слышать это "экспериментальное" исполнение бессмертного произведения. Рок-н-ролл — это, конечно, оригинально, но ведь в "Луке" почти 300 строк! Тут любая "оригинальность" утомит своим однообразием уже к середине. Тем более, что в отличии от рок-музыкантов, Северный совершенно не знает гитарных импровизаций и шпарит всё почти в одном и том же ритме. Ему и самому вскоре всё это надоедает, и он уже старается поскорее допеть; а иногда, для оживления, вставляет какие-то свои реплики. И когда, наконец, этот матерный рок-марафон завершается, Аркадий уже не в силах ни петь, ни играть. "Ребята! Чтобы немножко у меня поостыли пальцы, они болят, иногда бывает, я вам немножечко из блатной жизни прочитаю несколько басен…" Басни, разумеется, тоже скабрёзные. И, по всей видимости, Аркадий и его "продюсеры" свою потребность в исполнении похабщины этим вполне удовлетворяют. По крайней мере, кроме "Луки", известно совсем немного подобных песен, записанных в этот период: "Садко — богатый гость", "Не ходи ты так поздно из дома.", "Океан шумит угрюмо", ну и ещё что-то.

Глава третья

"По чужому сценарию"

"Зал ошарашено молчал…"

Вдохновлённый успехом "Программ для Госконцерта", Рудольф Фукс, как заправский драматург, начинает штамповать сценарии один за другим. Сколько всего их было сделано в начале семидесятых, уже и сам Рудольф Израилевич не помнит. К тому же, по каким-то неведомым нам причинам, концерты эти получили не самое широкое распространение. А оригиналы, судя по всему, давно уже утрачены. До нашего времени дошли, не считая "одесских программ", по крайней мере, четыре записи концертов Аркадия Северного, сделанные в разное время по сценариям Фукса. Хотя, скорее всего, их было больше. Ведь по разным коллекциям до сих пор гуляют куски каких-то записей Северного, сделанных в те далёкие годы. И, может быть, ещё долго, в самых неожиданных местах, будут всплывать такие загадочные фрагменты. Их поиск и атрибуция — увлекательнейшее занятие для исследователя, но не предмет нашей книги. Поэтому остановимся всё-таки на известных нам сценарных концертах, позволивших Аркадию Северному так ярко проявить свой талант ещё и в драматургической импровизации.

Итак, Рудольф Фукс открывает свой подпольный "театр у микрофона", в котором будут звучать исключительно литературно-музыкальные композиции-моноспектакли блатного актёра Аркадия Северного. Это: "О Севере дальнем" или "Посвящение Косте-капитану", "О стилягах", "О шансонье и шансонетках", и, наконец, "В Проточном переулке" или "О московском дне".

Даже беглого взгляда на репертуар этого "театра" достаточно, чтоб понять: новоявленного драматурга Рудольфа Фукса занимают совершенно разные стороны нашей жизни, которые объединяет только одна грандиозная и всеобъемлющая идея. Всё это недостойно советского человека. В самом деле! Ну, не должны интересовать строителя коммунизма ни "Одесса девятьсот лохматого года", ни мир воров в законе и будни ГУЛАГа, ни упадочническая музыка буржуазного джаза и жизнь "плесени"-стиляг, ни столь же упадочническая музыка старинной русской эстрады. А Рудольфа и Аркадия это интересует! Почему? Да просто потому, что они — нормальные люди, хоть и не борцы с режимом. Сознательными "музыкальными диссидентами" назвать их можно было бы только с очень большой натяжкой.

Диссиденты ведь в своём большинстве всё-таки были идейными борцами с Системой. А какая у Аркадия в эти годы могла быть Идея? Семью кормить надо! Дочке-то — всего ничего. И почему бы не подработать немного, тем более, что это именно тот редкий случай, когда работа делается с удовольствием. Вот он и соглашается на все предложения Фукса, зачастую и не особо задумываясь над текстами, которые тот ему даёт. Иногда они вдруг становятся ему скучны и он шпарит их скороговоркой, путая слова и глотая абзацы, чтобы скорее добраться до песни. А иногда вдруг заигрывается и начинает что-то добавлять от себя. Причём это "от себя" идёт у него не только от лица скромного советского служащего Аркадия Звездина, но и от лица и имени Аркадия Северного — героя и ведущего всех этих программ и концертов. И заигрывается Звездин-Северный настолько натурально, что до сих пор невозможно определить, где он рассказывает действительно случай из своей жизни, а где — фантазирует и импровизирует на тему "как это могло быть у Аркадия Северного".

Ведь для него, да и в какой-то мере для Фукса, всё это — просто своего рода игра, отдушина среди мерзости будней соцреализма. О том, что такие "игры" расшатывают Систему не хуже правозащитных прокламаций, никто из них тогда и не задумывался. Об этом в своё время задумаются органы. Потому что в советском народе оказывается весьма немалое число интересующихся подобными "недостойными" предметами! Кстати, поэтому Рудольфу Фуксу не особо-то и приходится ломать голову над вопросом: а какой же такой "запретной" тематикой его театр сможет заинтересовать публику? Ведь публика — это точно такие же "несогласные", как и Звездин с Фуксом.

Здесь нам придётся прерваться, потому что дальше нужно было бы говорить о том, кто же составлял соответствующую аудиторию в те времена, а это — предмет отдельного социологического исследования. Хотя, вероятно, ответ на многие вопросы о пропавших, или не получивших распространения записях "театра" Фукса-Северного, и надо искать, анализируя ту среду, а точнее — распространение записей в ней. Но оставим это для будущих исследователей.