Андрей Буровский - Еврейские погромы. Скорбь по двойным стандартам Страница 12

Были и другие, еще более экзотичные религии, но говорить о них можно долго, и это отдельная тема.

А самое главное — евреи-то ведь принимали участие решительно во всех этих духовных течениях… То есть тут, опять же, в любой момент можно сказать, что апостолы или иудеи, ударившиеся в мандеизм, — это евреи «неправильные», «ненастоящие», не такие, как «надо». Спорить я не буду, а только кротко, как подобает жалкому гою, замечу: никто не уполномочивал ни господ раввинов, ни господ хасидов, ни господ сотрудников Симхона и Оросира судить, какие евреи настоящие, а какие нет. Все эти определения вы сами придумали, малоуважаемые. Поэтому вы занимайтесь своими делами, господа, не отвлекайтесь от своих сверхважных занятий, а мое дело констатировать — евреи в I–III веках по Р.Х. участвовали практически во всех духовных течениях, возникавших на громадной территории Римской империи.

Это раскалывало их? Да, несомненно. Иудеи жили менее спокойно и менее дружно, чем любой другой народ империи. Но зато до чего увлекательно!

Некоторым израильским авторам хватает совести утверждать: первые погромы в Египте относятся еще к персидскому времени. Известно, что на острове Элефантина, на самом юге Египта, египтяне напали на семьи еврейских солдат и убили 5 человек. Дикая логика… Евреи были солдатами персидской оккупационной армии. По обычной в империях практике их отправили подальше от родины, на другой край империи. Для египтян они были точно такими же оккупантами, как персидские солдаты любого рода и племени.

Больше похожи на погром события времен последнего фараона Древнего Египта, последнего независимого правителя Египта Клеопатры (69–30 годы до Р.Х.). Образ этой малосимпатичной дамы воспет и отлакирован благодаря романтической истории любви с Марком Антонием. А была эта дама соправительницей и женой своих двух братьев, Птолемея XIII и Птолемея XIV, причем имела сына от Юлия Цезаря, двух сыновей и дочь от Антония.

Сыновья царицы, Птолемей Александр и Птолемей Лафур, передрались меду собой. Когда Клеопатра послала на Кипр солдат против Лафура, те перешли на сторону Александра, кроме еврейских{47}.

Естественно, Лафур огорчился и начал завоевывать Иудею. О том, что проделывали обе стороны, свидетельствует хотя бы такой рассказ: когда Лафур «остановился в каких-то иудейских деревнях, где оказалось множество женщин и детей… он приказал своим воинам перерезать им горло, бросить в кипящие котлы и потом отведать. Он сделал так для того, чтобы спасшиеся с поля боя и вернувшиеся домой ужаснулись бы увиденному и решили, что враги их — людоеды, еще более устрашились»{48}.

А Клеопатра, поддерживавшая другого сына, послала против него своих еврейских полководцев! Один из них, Хелкия, погиб в сражении, но другой, Анания, разгромил мятежного сына правящей шлюхи.

Но пока царица заключала союзы с евреями и Египта, и Иудеи, александрийские греки стали плохо относиться к Птолемею Александру — именно потому, что он опирался на евреев. Рассказывают, что александрийцы враждебно относились к Птолемею Александру из-за того, что в своей борьбе с братом он опирался на поддержку евреев. Они даже устроили уже самый настоящий погром.

Впрочем, это скорее предыстория другого погрома, произошедшего уже не из-за распрей внутри правящей династии.

После захвата Египта римлянами только их власть удерживала греков и евреев от нападения друг на друга. Но в годы правления императора Калигулы в Александрию прибыл новый наместник — Флакк… Этот человек действовал по наущению «Дионисия, прихвостня толпы, Лампона-крючкотвора, Исидора — предводителя черни, сутяги, злодея, возмутителя городов, как называли его чаще всего; они беспрепятственно осуществляли свои решения, и Флакк был нужен им для прикрытия, как бессловесная фигура в маске правителя, но не обладающая властью».

Эти-то люди, явные греки, «и вот они все вместе замыслили страшное для евреев дело и в личной беседе с Флакком сказали так: «Погибли все твои упования на мальчика Тиберия, пропала и вторая твоя надежда — твой друг Макрон; от самодержца добра не жди. А потому нам нужно найти тебе заступника, который лучше других сумеет умилостивить Гая. И этот заступник — город александрийцев: его всегда чтил дом Августов, а нынешний наш владыка — особенно, и если ты одаришь чем-нибудь александрийцев, они вступятся за тебя. Пожертвуй им евреев — и лучшего подарка не надо».

В результате Флакк лишил иудеев гражданства и велел выселить в один из кварталов Александрии. «Выселив евреев из четырех кварталов, грабители согнали их в один, самый маленький. Но евреев было так много, что им пришлось расселиться по побережьям, свалкам и кладбищам, ибо они лишились всего, чем обладали. А гонители совершали набеги на их дома, теперь пустые, и грабили, распределяя добро как военную добычу. Они ворвались и в мастерские евреев, закрытые в знак скорби по Друзилле, и беспрепятственно вынесли оттуда все ценное (а этого было немало), причем тащили через рыночную площадь, распоряжаясь чужим имуществом как своим. Но еще более ужасным злом стало прекращение источников дохода, ибо всем — земледельцам, морякам, торговцам, мастеровым — было запрещено заниматься привычным делом, так что нищета наступала с двух сторон: во-первых, грабежи, в один день лишившие их всего имущества, а во-вторых, невозможность зарабатывать на жизнь привычным делом».

Судьба же тех, кто оказался на пути толпы, была такова: «А попав в руки черни, тотчас бывали они убиты, и трупы их тащили через весь город, топча и превращая в месиво, так что и предать земле было нечего. И многих тысяч других страдальцев уничтожали изощрившиеся в изуверстве, доведенные собственной свирепостью до зверского состояния недруги: стоило кому-нибудь из евреев где-то появиться, его тотчас побивали камнями или кольями, стараясь при этом не задевать жизненно важных органов, с тем чтобы страдания жертв продлить подольше. Иные, упоенные полной безнаказанностью, выбирали только самые жестокие оружия — железо и огонь, и многих порубили мечами, немало и пожгли. Вообразите, целые семьи: мужья и жены, родители и дети были преданы огню посреди города — не щадили безжалостные ни стариков, ни молодых, ни младенцев невинных; а если не хватало дров, они, собравши хворост, душили невинных дымом, и те умирали в еще более чудовищных муках, и было страшно видеть груду полусожженных тел. А если и хвороста недоставало, тогда дровами служила утварь самих несчастных, похищенная из домов: конечно, что получше, тащили себе, а что похуже, сжигали вместе с владельцами. А многих, еще живых, тащили за ногу, привязав веревку к лодыжке, и одновременно топтали; над теми, кто умер такой дикой смертью, эти люди продолжали глумиться с не меньшей яростью: не было улочки в Александрии, по которой не протащили бы труп, покуда кожа, мясо и сухожилия не истирались о неровную и каменистую поверхность земли, покуда все части, когда-то составлявшие единство, не отрывались друг от друга и тело не превращалось в ничто. При этом убийцы разыгрывали из себя страдальцев, а родственников и друзей страдальцев подлинных только за одно сочувствие к близким хватали, бичевали, колесовали, а после всех мучений, которым только можно подвергнуть человека, их ждала последняя из казней — крест»{49}.

Интересно, что вообще-то в греческой культуре глумление над трупом было делом глубоко позорным, варварским. Сама мысль о надругательстве над телом врага казалась в этом мире чем-то чудовищным. После победы над Платеями (479 год до Р.Х.) некий уроженец острова Эгина предложил победителю персов, спартанцу Павсанию отрубить голову и пригвоздить к столбу тело вражеского вождя, чтобы таким способом отомстить за бесчинства его солдат, сжигавших храмы эллинов. На это Павсаний ответил: «…ты низвергаешь меня до ничтожества своим предложением ругаться над трупом и заявлением, что я прославлюсь больше, если поступлю таким образом. Действия эти более приличествуют варварам, нежели эллинам, но ведь они за то и ненавистны нам»{50}.

А ведь речь шла о врагах, вторгшихся в самое сердце Эллады. Спустя несколько столетий греки, обитавшие в городах эллинистического мира, оказались способны вести себя, как «приличествует варварам» — по крайней мере, по отношению к иудеям.

Уже после ареста Флакка римлянами (его сослали, а позже казнили) некоторые александрийские греки ездили в Рим, чтобы добиться его оправдания.

В городах государства Селевкидов в 38 году тоже вспыхнули погромы. Но что характерно, их не было в Антиохии. И вообще у Селевкидов отношение к евреям было спокойнее. Греки (в том числе и ассимилированные туземцы, получившие права гражданства) относились к ним спокойнее александрийцев.