Алексей Павлов - Должно было быть не так Страница 12

Все замерли, как куры на насесте. После двадцати часов непрерывной работы хочется пить. Кусочки льда, отколотые со скал, только сушат глотку и усиливают жажду. О еде речи не идёт. У каждого есть маленький пакетик с восточными сладостями, которые следует растянуть на все восхождение. Мы с Аркадием свои запасы уже приговорили. Остальные, похоже, тоже. Руководит нынче Толя, за ним числится много сложных восхождений, он знает, что нужно.

— Саша! Ты живой?

— Живой, Толя, живой, — по голосу понятно, что Саша в норме, ничего ему не надо, и разговаривать сегодня он больше не хочет.

— Аркадий! Что Марат затих? Скучает?

— Нет. Блюёт.

— А что так?

— Температура. Заболел.

— Будем спускаться?

— Нет. Если первым не пойдёт, — до вершины дотянет.

— Алексей!

— Что?

— Насчёт гамака всех предупреждали.

— На хрен он нужен.

— Понял. Курить будешь?

Замечательно. Я, по случаю необычного восхождения, не взял сигарет. А зря.

— Буду, передай через Аркадия. Мастер — он и есть мастер. Старый конь борозды не портит.

— Но и глубоко не пашет, — значительно отвечает мастер. — Аркадий, на, попробуй передать сигарету. Не урони. Марат! Что молчишь, давай работай, разводи примус. Аркадий, набей льда.

Внизу послышался металлический звук ударившегося о скалу предмета.

Толя:

— Что это было?

Марат:

— Примус.

— Крышка осталась?

— Да. Выбросить?

— Не вздумай. Бензин не уронил?

— Нет.

Если на еде и гамаке можно сэкономить в весе, то примус берётся на гору всегда. Глоток горячей воды — это важно. Толя распорядился собрать из карманов бумажки, обломки спичек, чего оказалось достаточно, чтобы, залив бензином и запалив, растопить в кружке лёд. Странно: можно протянуть в темноте руку и в пустоте нащупать переданную тебе кружку с водой, которую заглатываешь жадно, не обращая внимания, что она с камнями, и в то же время неудобство и напряжение твоего положения никто изменить не может. Опять все замолкли. Теперь не спи. Заснёшь — слетишь с какой-никакой, а все-таки полочки, будешь болтаться в пустоте; забраться обратно в темноте будет трудно. Опять же замёрзнуть можно, температура-то минусовая. Так что — переминаться с ноги на ногу, поставить стопу поперёк, перенося нагрузку с передних зубьев кошек на боковые,постучать ботинком о скалу, опустить одну руку с холодной скальной зацепки, отогреть, вернуть на место, опустить другую. Толя сделал сюрприз: передал не одну, а четыре сигареты. Курю. На стене тишина. На горизонте огни города Фрунзе, поэтому нет обычного в горах ощущения затерянности во Вселенной. Холодно. Очень.

— Алексей! Не спишь? — это Толя.

— Издеваешься?

— Не обморозился?

— Не дождёшься.

— Коньяк будешь?

— А у тебя есть? — с моей стороны вопрос полон мужественной иронии.

— Есть, — отвечает Толя.

Что ему сказать. Как говорил известный персонаж, грешно смеяться над больными. Поэтому я и не буду смеяться.

— Марат! Аркадий! Вы коньяк будете? Нет? Тогда передайте Лехе.

Не шутит, старый конь. У меня в руке бутылка. Мы тут на жратве экономим, а он пол-литра затащил. Говорят, настоящие мужчины утоляют жажду водкой. Не знаю, насколько справедливо данное утверждение, но что полбутылки коньяку в данном случае жажду утолили вполне — это правда. Так же поступил Толя, после чего с торжественным напутствием отправил пустую посуду в бездну, и мы довольно слаженно запели во всю глотку:

«Из полей — уносится печаль,Из души — уходит прочь тревога!Впереди у жизни только даль,Полная надежд людских дорога!»

Партнёры по восхождению хранили молчание, а мы куролесили ещё несколько часов, сравнивая степень свободы жителей города Фрунзе и нашу.

Проснулся я от тяжести в голове. Что-то было неправильно. Сначала я решил, что сон не закончился, по-тому что гор вверх ногами не бывает, потом понял: вишу в воздухе на самостраховочной верёвке, но, по результатам романтического подхода к альпинизму, система обвязки растянулась, будучи самодельной, и я оказался вниз головой, отчего физиономия затекла и распухла. Пока этого безобразия в сером рассвете не видит никто, принял меры к восстановлению положения вверх головой, потом подтянулся на самостраховке и раскачиваясь поймал зацепку, достиг прежнего положения. Самочувствие в норме, только спать хочется.

Через пару часов мы с Аркадием двинулись дальше. К небу. К полудню преодолели несколько карнизов. Очень трудное лазанье. Аркадий работает как ломовая лошадь и все больше мрачнеет, начинает ругать гору. — «Нельзя, Аркадий, так говорить». — «На хрен! — отвечает. — В гробу я её видел! Ещё одну верёвку и меняемся».

М-да… Впереди сорок метров скал с отрицательным уклоном — ключевой участок, как раз через одну верёвку. Извольте пожаловать.

Маршрут идёт по стене чуть наискосок. Отсюда уже безопаснее верх, потому что если спускаться, то напрямую, а там все простреливается камнями. Как на большинстве восхождений, наступил момент, когда назад если не труднее, то опасней, чем вперёд. Аркадий медленно поднимается к нависающим как судьба красным скалам. Ругается, зависнув на очередном забитом крюке, но делает все правильно: две верёвки ведёт за собой через крючья и закладки по обе стороны от себя, на случай если одну перебьёт камнем.

Эти красные скалы на фоне стремительных облаков будут потом сниться, освещённые мистическим светом предстоящего преодоления. А сейчас, повиснув на самостраховке, упёршись ногами в стену, я держу в ладонях обе верёвки, медленно уползающие из рук вверх, и слежу за Аркадием. Оттого, что голова запрокинута, болит шея. Да и опасно это. Лицо посечено в кровь осколкамильда и каменной крошки, руки тоже. Устроюсь-ка я под карнизом, пока Аркадий на очередном крюке на самостраховке. Чуть вправо, в щель — закладку, теперь можно висеть в безопасности. А то, глядишь, камень побольше прилетит. Вздремну перед боем. Такой трудности скал ещё не было в моей практике.

— Аркадий, как дела?

— Вижу ручку. — Это значит, зацепку, за которую можно взяться, если не двумя руками, то, по крайней мере, четырьмя пальцами. — Дойду до неё — и меняемся!

Хорошо. Моментально засыпаю, выигрывая минуту отдыха. Сначала раздался истошный крик Аркадия: «А-а-а-а-а!!!» В следующее мгновение что-то со змеиным шипением заслонило свет, обдало горячей волной и исчезло. Внизу ухнуло как взорвалось. Резко прыгнула из рук верёвка. Инстинктивно сомкнулись со всей силы пальцы, показалось — не удастся удержать; нет, удалось. Хорошо, что в рукавицах, верёвкой прожгло материю, но не кожу. Упёрся ногами в стену, выглянул из-под карниза. Аркадий висит на одной верёвке всего в нескольких метрах выше, бормочет, стонет и сучит руками как паук. Одна верёвка перебита. Закрепляю уцелевшую узлом на карабине, рассматриваю Аркадия. Говорить с ним пока бесполезно: он в шоке. Первым делом выяснить, какой шок, психологический или травматический. Визуально — цел; пролетел метров пятнадцать. Там, где прогнозировалась «ручка», в стене свежее пятно в форме линзы в несколько метров диаметром. За верх выпавшей линзы и взялся Аркадий, встав в контрупор одной ногой на неё же, а другой за её границу, она и выскользнула из-под Аркадия, перерезала одну верёвку, а он уже полетел вниз на другой. Саша, Толя и Марат не пострадали, будучи немного в стороне и под карнизом, но перильную верёвку к ним тоже порезало в куски.

— Что случилось? — кричит Толя. Из-под карниза нас не видно.

— Аркадий сорвался.

— Где он?

— Здесь, рядом.

— Живой?

— Да.

— Аптечка нужна?

— Да.

— Что из аптечки нужно?

— Анальгин.

— Почему перильная ослабла?

— Перебита.

— Сейчас подойду.

Значит, Толя пошёл лазаньем. Раньше чем через сорок минут не будет. Аркадий — как противовес на закреплённой у меня верёвке, её можно использовать как перила. Подбираюсь к Аркадию, успокаиваю как ребёнка, он приходит в себя, перестаёт стонать, начинает говорить. Выясняется, что не помнит, как упал, болит голова и нога, но перелома, кажется, нет. В согнутом положении нога болит меньше. Из вспомогательных верёвок делаю на неё петлю. С таким одноногим красавцем теперь только вниз. Перспектива — хуже нет.

— Может, сможешь по перилам? — показываю наверх.

— Нет! Только вниз.

— Понимаешь, что вниз опасней?

— Да.

— Хорошо. Толик подойдёт, будем спускаться.

Когда подошёл Толя, Аркадий опять мычал от боли; горсть таблеток пришлась вовремя.

— Может, его промедолом ширнуть? — посоветовался Толя.

— Нет, — вступился за себя Аркадий, — я потерплю, мало ли чего на спуске.

— Это верно. Ну что, покурим и поехали?

— Покурим, — говорю, взяв у Толика сигарету и глядя вверх на красные скалы. Не суждено до них до-тронуться.

Под солнцем проснулись камнепады, сверху полетели большие куски льда. Теперь первым спускается Толя. Скалы — сплошь монолит. На всю верёвку вниз, шлямбуром продалбливает в скале отверстие, в него забивает расклинивающийся крюк, который остаётся в скале навсегда. Хватило бы этих крючьев. Спускаюсь последним по двойной верёвке. Закрепившись, продёргиваю верёвку через оставленную наверху петлю, а то и карабин — не жалко. И так весь день. Видя, какого рода летит сверху подарок, предупреждаю криком «камень» или «чемодан», в зависимости от величины падающего предмета. Тогда все как могут прижимаются к скале. Весь день наполнен криками, свистом и грохотом, ожиданием худшего и страстным желанием, чтобы все закончилось благополучно (в памяти случай, когда моему приятелю камень снёс голову, как гильотина, на глазах у всей группы). К вечеру похолодало, стена стала затихать. В сумерках, спускаясь уже по льду, услышал снизу голос Толи: «Лёша, это последняя верёвка!»