Лев Троцкий - Советская республика и капиталистический мир. Часть II. Гражданская война Страница 12

Вот где источник чудовищно выросшего в короткий срок американского милитаризма. Американская промышленность готовила этот милитаризм на вывоз для Европы, потом он перерос через голову американского народа, и этот последний вынужден был сам поглощать его в Америке. Вмешательство Вильсона в войну было, следовательно, вызвано, с одной стороны, стремлением придушить Германию, а с ней вместе и всю Европу, с другой стороны – непосредственными барышническими интересами американской военной промышленности. Вот каковы нравственные принципы старого ханжи Вильсона.

Но этот опыт не пропал бесследно для американского рабочего класса. У него были некоторые черты, которые роднили его с английским рабочим классом. И там и здесь – консервативные тред-юнионы. Американский рабочий класс на своих верхах считал себя еще большим аристократом, чем английский. У английского рабочего класса есть король, дворянское сословие, лорды, – этого нет у американского рабочего класса. Соединенные Штаты – «свободная» федеративная республика.

Все это теперь окончательно отошло в прошлое. От этой так называемой свободной федеративной республики не осталось и следа. Война окончательно покончила с ней. В лице Соединенных Штатов Америки мы имеем централизованную милитаристическую империалистическую страну. Власть американского президента нисколько не меньше власти какого-нибудь короля или царя. Во всех основных вопросах жизни и смерти, в вопросах войны и мира американский президент, как исполнитель воли финансового капитала, сосредоточил в своих руках за время войны всю власть. Милитаризм там создан истинно-американского масштаба и размаха. Жизненное положение масс ухудшено до последней степени.

Это я мог наблюдать собственными глазами, уже до того как Америка открыто вмешалась в войну. Вся энергия рабочего народа уходила не на производство продуктов, необходимых для существования, т.-е. предметов потребления, а на производство предметов истребления. Цены на жизненные припасы поднялись в Америке на небывалую высоту.

В январе и феврале 1917 года, когда на всех восточных вокзалах и портах сосредоточились колоссальные массы боевых запасов и образовались пробки на всех железных дорогах, цены на предметы потребления сделали бешеный скачок, и в Нью-Йорке я наблюдал, как десятки тысяч женщин-матерей выходили на улицу, манифестировали, опрокидывая лотки, разрушая и громя лавки с предметами потребления. Это хаотическое, бурное движение было первым провозвестником будущих социальных потрясений.

Мы приходим, таким образом, к выводу, что и в Америке эта война подготовила все материальные и идейные предпосылки для революционного выступления американского рабочего класса.

А этот рабочий класс, товарищи, сделан не из плохого материала. Американский рабочий класс образовался из представителей самых различных национальностей и притом не худших представителей. Кто уезжал в Америку? В Америку уезжали сыздавна непокорные рабочие и крестьяне-сектанты, которые на родине преследовались; в Америку уезжали десятки тысяч рабочих и крестьян после всех раздавленных восстаний и революций, после 48 года из Германии и Австрии, из Франции, после того как была раздавлена революция 48 года и коммуна 70 года. В Америку после 1905 года уехало из России огромное количество передовых рабочих угнетенных национальностей и коренной русской национальности. За океан уезжали революционные, боевые силы. Правда, там открывалась возможность лучше зарабатывать, жить лучше, чем на старой родине. Но война все эти привилегии уничтожила, разрушила, и этот первоклассный пролетариат она сковала невыносимыми тисками империализма. Нет никакого сомнения, что эти тиски лопнут, и американский пролетариат обнаружит все свои революционные качества.

Там осели и французские коммунары, и немецкие организаторы, и наши русские большевики. Наши товарищи-большевики играют там крупную роль во всех революционных организациях. Сочетание всего этого придаст, без сомнения, американской революции американский размах.

Два слова, товарищи, о Японии.

Япония – страна, которую мы меньше всего знаем, – стоит на Дальнем Востоке, как своего рода азиатская Англия – как цепная собака азиатского континента. Этот континент она хочет кроить и перекраивать, согласно своим интересам и желаниям, еще более властно и варварски, чем это делала Англия в течение столетий с европейским материком.

Но эпоха теперь не та. Япония вступила на этот путь слишком поздно, чтобы она могла занять то положение гегемона, хозяина, экономического диктатора, которое одно только позволяет буржуазии в течение долгого времени держать в руках свой собственный рабочий класс.

Как раз за последние месяцы к нам пришли из Японии сведения о том, что там развернулось могущественное стачечно-революционное движение, вовлекшее в свой водоворот около 2 миллионов рабочих, под лозунгом: «Риса и мира!». Это наши лозунги, только хлеб по-японски называется рисом. Это лозунги нашего рабочего класса, истощенного милитаризмом и войной. Япония, как вы знаете, отличается великой переимчивостью, великой способностью к подражанию. Это не какая-нибудь особенная природой данная, национальная черта, а это – свойство нации, которая позже других выступила на путь мирового развития, вынуждена вприпрыжку догонять другие народы и потому развила в себе способность подражать другим народам, перенимать от них навыки, приемы, технику. Такие народы научаются раньше по-европейски делать, чем по-европейски думать.

Японская буржуазия головой своей еще торчит целиком в старых феодальных суевериях, в воззрениях родового и кастового быта, в предрассудках каст самураев, в старых «языческих» религиях, и пр. и пр. Но уже руками своими она умеет загребать барыши по всем методам капиталистической бухгалтерии.

Японский рабочий класс тоже, несомненно, в смысле сознания чрезвычайно отстает от своей собственной практики. Вообще, товарищи, что такое сознание? Субъективисты, наши эсеры, считали, что все движется вперед сознанием. Это – неправда. Если бы, в самом деле, сознание людей было передовым фактором, то не было бы этой проклятой войны, этих унижений, этих преступлений.

Разве все это заранее не было написано в книжках? Все было предсказано, до последней черточки предсказано. Стало быть, если бы сознание двигало людьми, то они бы давно это поняли и давным-давно послали бы ко всем чертям свои господствующие классы. Почему этого нет? Потому что сознание, фактически, – самый ленивый фактор во всей истории. И нужно, чтобы внешние материальные факты толкали, били народы, классы по спине, по затылку, по темени, пока это проклятое сознание не пробудится, наконец, и не начнет ковылять за фактами следом.

Все это особенно ярко выражается на примере Японии именно потому, что Япония всем своим положением вынуждена в кратчайший срок заводить у себя европейские орудия, иначе ее раздавят. Для орудий нужны заводы. Для заводов – техника. И вот Япония наскоро заводит свою технику, науку, свою промышленность. Философская, политическая, критическая область сознания параллельно не разрабатывалась, не поспевала – и японцы в массе своей коснеют еще в средневековом идейном варварстве. Но именно при таком положении скачки вперед являются неизбежностью.

Мы представляем себе японский рабочий класс отсталым рабочим классом. Это верно. В массе своей он в высшей степени отстал. Но разве нам не говорили еще вчера про русский рабочий класс: «Вы верите в то, что в России будет не только революция, но и диктатура рабочего класса? Да ведь русский пролетариат отстал в высшей степени. Он коснеет в крестьянских предрассудках». Мы на это отвечали: «Если бы мы надеялись только на сегодняшнее сознание пролетариата, всего, в целом, то, разумеется, ваша критика была бы верна. Но есть объективная логика, логика нашей централизованной промышленности, логика русского царизма, логика контрреволюционности русской буржуазии, ничтожества мелкой буржуазной демократии, логика международного положения. Эта внешняя, объективная логика превратится в историческую палку, которая погонит русский рабочий класс, на первых порах даже против его сознания, на путь завоевания власти».

Мы оказались правы. То же самое приходится сказать о японском рабочем классе, который еще позже выступил на путь исторического развития и который вынужден еще быстрее развиваться. Эти 3 миллиона рабочих, бастующих с лозунгом: «хлеба и мира», переживают такой момент развития, в котором объединяются наш 1903 год, когда у нас было первое могущественное стихийное стачечное движение, наш 1905 год, когда революция еще шла на поклон к царю, и даже начало революции 1917 года, когда наши рабочие и работницы требовали мира и хлеба. Все это соединилось воедино.

Хищничество японской буржуазии, ее милитаристическое неистовство будет все более усиливаться, потому что теперь для Японии страшнее всего Соединенные Штаты Америки. У Америки раньше не было армии, теперь – колоссальная. Флот усиливается. Япония в сравнении с Америкой бедна, и на фундаменте своей бедности она вынуждена создавать могущественную армию и тем самым нещадно эксплуатировать японский рабочий класс, обирая его до нитки. Вот объективные факторы, которые говорят за то, что японская революция является неизбежностью.