Александр Щипков - Перелом. Сборник статей о справедливости традиции Страница 12

Сближение церковно-религиозного и социально-бытового укладов было неизбежно и в перспективе, вопреки возникавшим время от времени в народном сознании «бунташным» настроениям, привело бы к формированию христианской нации – гражданского общества своего времени, – если бы процесс вновь не был сорван, как прежде это было сделано в XVII–XVIII веках.

Религиозные корни крестьянского вопроса – неудобная тема для либеральной и «официально-державной» историографии. А потому редко обсуждаемая. Но пора отказаться от иллюзий и разрушить нелепый миф о том, что этот вопрос будто бы выдуман публицистами и историками славянофильской ориентации. Хотя бы потому, что аналогия просматривается и в работах западных ученых. Например, испанский социолог Мануэль Саркисянц склонен считать, что «служение народу» правых и левых народников в России – в том числе и их публичное покаяние – было видом социальной аскезы. И эту аскезу можно сравнить «с англосаксонским протестантским идеалом (service ideal)» (Саркисянц М. Россия и мессианизм. К «русской идее» Н. А. Бердяева. СПб, 2005. С. 104).

Конечно, здесь важно не сравнение протестантского и православного идеалов – это предмет обсуждения для другой статьи, – а признание того факта, что соборное, религиозно-общинное сознание было характерно не только для крестьян и крестьянских вождей, но и для их «освободителей» из числа интеллигенции. Даже если освободители мнили себя атеистами.

Иными словами, религиозно-общинный тип сознания присущ не только русскому крестьянину, но и русскому интеллигенту. А глубинная религиозность нередко проявляет себя вопреки внешним, рационально отрефлексированным убеждениям её носителей. И это главная причина того, что даже после гибели крестьянской общины в условиях большевистской России соборность как основа русского социума никуда не делась. Это генотип нации, чего большевики с их историческим материализмом, разумеется, не понимали.

Но как объяснить существование генотипа? В чём его глубинный источник?

Социализация религии

Здесь мы подходим к самому главному вопросу. Обратимся к классической социологии в лице Макса Вебера с его трудом «Протестантская этика и дух капитализма». Вебер полагал, что хозяйственный и социальный уклад всякой нации сформирован под влиянием её глубинной религиозной этики, которая продолжает определять самосознание нации даже после секулярных преобразований, даже в отсутствие церковных институтов или независимо от них.

Так, протестантская этика с её «трудовой аскезой» и «рациональной бюрократией» определила, по Веберу, социальный базис большинства европейских наций. При этом Вебер не был эволюционистом, мондиалистом и культур-шовинистом. Он не считал, что протестантская этика и порождаемый ею социально-хозяйственный организм – модель, которой должны соответствовать все нации мира. В его типологии китайская нация, например, реализует конфуцианский этический комплекс.

Сегодня это веберовское утверждение – аксиома общественных наук. Что из неё следует? Никакая общественная этика не может иметь других корней кроме религиозных. Если связь с ними прерывается, религиозная этика всё равно остаётся в подсознании нации. Её можно реконструировать методами гуманитарных исследований, можно наблюдать воочию в кризисные и поворотные моменты. В такие моменты она выходит из «подтекста» общественной жизни и неожиданно явно обнаруживает своё присутствие.

Иными словами, общественные устроения и «дух законов» (в значении, предложенном Сен-Симоном) напрямую зависят от «культа», который исповедует или исповедовало общество. Верно и обратное: всякая религия рано или поздно перестаёт быть только религией и ложится в основу всей общественной этики, в том числе и секулярной.

Протестантская этика предполагает аскетизм, индивидуализм, накопительство, «трудовую аскезу». Всё это присуще не только прихожанам тех или иных протестантских церквей, но и вообще европейскому и американскому обществу. Протестантская этика, отделившись от религии, породила особый тип политических отношений и особую экономическую модель – классический капитализм. Имела место социализация религии.

Наша задача – понять, на каком этапе находится социализация религии в России.

В основе русского общества лежит своя цивилизационная модель: православная этика и дух солидаризма. Православная этика предполагает солидарность, частичную эгалитарность, связь традиционной нравственности и справедливости. Этот комплекс восходит к уже упомянутым идеям соборности и «коллективного спасения», характерным для православия вообще и русского в особенности.

Формирование социальной этики (то есть социализация православия) с трудностями, срывами и остановками происходило в России в течение нескольких веков. Постепенно, как это и должно быть, оно распространилось на все части русского общества.

Этот тезис будет понятнее, если провести аналогию с протестантским миром. Точно так же, как православная, протестантская этика перестала быть только религиозной и стала этикой социальной. В сущности, расширение славянофилами понятий «соборность» и «община» имело примерно те же последствия, что и лютеровский перевод Библии, в котором понятие Beruf стало обозначать спасительную внутримирскую аскезу (одновременно «профессию» и «высшее призвание»).

Но эта аналогия, разумеется, не полная. Она предполагает одно существенное различие: социализация религии в России не сопровождалась религиозной реформацией – да и не могла сопровождаться ввиду отсутствия условий для «религиозных войн» и бюргерских верований. У нас ситуация выглядела в этом смысле проще: речь шла о «христианизации» социальных отношений. Православный катехизис не претерпел никаких изменений, поскольку процесс шёл по направлению от Церкви к остальному обществу, а не наоборот (аналогичное явление – «культурализация» католичества).

Неправы будут те, кто увидит в деятельности славянофилов признаки религиозной реформации. Неверным будет и утверждение, что расширительное понимание соборности было выдумано славянофилами с нуля. Столь же сомнительна точка зрения, согласно которой новая соборность стала отражением народной покорности самодержавию, рабского сознания и проч.

Соборный принцип пустил корни в русской светской традиции задолго до самодержавия и до славянофилов – последние лишь подчеркнули связь между церковным и мирским его содержанием. Например, академик М. В. Шахматов находил истоки представлений о соборности уже в летописях домонгольского периода (см.: Шахматов М. В. Опыты по истории древнерусских политических идей. Прага, 1927. Т.1. С.1).

Иными словами, в случае с соборностью и православной этикой мы имеем дело никак не с имперской, а с народной идеей.

Православная этика сравнительно давно стала проникать в подсознание светского общества и определять общественные отношения, чему в немалой степени помогла славянофильская философия.

Но, к сожалению, социализация религии и формирование православной этики упорно тормозились на многих этапах российской истории (Смута, Раскол, реформы Петра I, переворот 1917 года, новая колонизация после 1991‑го). Но несмотря на торможение, процесс социализации религии и формирования национальной этики необратим. Он может кончиться только вместе с нацией.

Вместе с тем совершенно очевидно, что нация не может существовать только на контрактных началах, как утверждает классический либерализм. Тем более нация не может состояться как некий политический «проект» (неолиберальная доктрина). Без традиционной этики не складывается паззл благополучной политической системы. Государство либо распадается, либо живёт угнетением собственного народа. Задача консерваторов – изменить этот сценарий. Именно поэтому традиционная этика должна лежать в основе русского неоконсерватизма. Она и является главным и необходимым элементом социал-консервативной политической концепции.

Европейская соборность

У многих историков и социологов по отношению к соборности, христианской этике и консервативному социализму всё ещё имеет место досадный стереотип. Всё это предлагается считать сугубо исторической архаикой, глубоко почвенным русским явлением, свидетельством отсталости и «азиатчины».

Упрёк совершенно не обоснованный. Принцип консервативного социализма отнюдь не только русский. Да и архаики в нём не больше, чем в морали homo homini lupus est, присущей адептам рыночного фундаментализма.

Самое главное обстоятельство заключается в том, что в Европе есть и всегда была своя собственная соборность.

Например, в Германии социал-консерватизм связан с понятием Gemeinschaft («гемайншафт») – «сельское братство». Предоставим слово составителям энциклопедий, и станет понятно, что означает соборность в немецком языке.