Журнал Русская жизнь - Россия - Европа (март 2008) Страница 12

Поэтому, оказавшись в Нью-Йорке, вы, даже если вы не интересуетесь ничем, кроме Вермеера в коллекции Фрика или фильмов о размножении пластинчатых червей по каналу Дискавери, не сможете не почувствовать отзвука этой вращающей мир энергии. Одно время казалось, что история совсем уже было выдохлась в трактатах Фукуямы, но 11 сентября 2001 года она все-таки выпуталась из смирительной рубашки гегелевских умозаключений и была запущена заново усилиями его неожиданных оппонентов, которые, как всякая сила из тех, что вечно желают зла и вечно совершают благо, хотели ровно противоположного.

«Американец - это новый человек, живущий в соответствии с новыми принципами; в силу этого он должен руководствоваться новыми идеями и формировать новые мнения. От принудительного безделья, услужливой зависимости, нужды и бессмысленной работы он перешел к трудам совсем иной природы, снискавшим щедрую поддержку» - писал французский переселенец и фермер Мишель де Кревкер, которому, по странному стечению обстоятельств, посол США в Париже, будущий президент и автор первой по-настоящему глобальной политической доктрины Джеймс Монро отказал во въезде на новую родину уже во времена революции французской, когда де Кревкер, будучи аристократом, вынужден был скрываться от робеспьеровской «деспотии свободы». За сто лет до Ницше изобретатель знаменитого выражения Ubi panis ibi patria де Кревкер на другой стороне Атлантики открыл для себя «новую расу людей, чьи труды и чье наследие станут рано или поздно причиной великих перемен в мире».

III.

Взгляд из столицы мира, надо сказать, наполняет вас не только ощущением причастности к этой «новой расе», не только ощущением новизны и масштабов перемен, осознанием собственных возможностей, значительности собственной жизни, ее осмысленности и целеустремленности и, в конечном счете, той ее «оформленности», которую покойный Ричард Рорти полагал смыслом нашего существования, - но и основательно меняет перспективу. Окружающие части суши выглядят с вершины этой горы Аналог исчезающе небольшими, сбившимися в кучку островками, Эльбрус кажется не выше обеденного стола, а путешествие из Петербурга в Северную Рейн-Вестфалию - ходом пешки на одну клетку вперед. Если вы все-таки решитесь сделать этот ход, то обнаружите, к своему удивлению, что в такой перспективе есть свой резон, особенно когда речь идет о все еще постсоветском Петербурге и о золоте Рейна как источнике немецкого социализма.

Занятно, что еще в конце девятнадцатого века именно президент гамбургской ложи Сыновей Завета Густав Тух утверждал, что прусский милитаризм - то, что в русском варианте именовалось «аракчеевщиной» - «это единственный действительно цивилизованный и национальный социализм, в отличие от безродного и варварского социализма социал-демократов». Некоторое время спустя, во время Первой мировой войны, депутат Рейхстага и поклонник Шпенглера социал-демократ Пауль Ленш писал, что население его родной страны испокон веков представляет собой пролетариат, в то время как англичане и французы - это прирожденные буржуа, и что, таким образом, победа военной, в конечном счете, пролетарской диктатуры Людендорфа и Гинденбурга над капиталистическими странами Антанты - это и есть победа социализма во всем мире.

Если учесть, что основатели Страны Советов были, по сути, немецкими левыми социалистами, то нет ничего удивительного в том, что вся деятельность советского режима была проникнута духом вполне тевтонского бюрократического абсолютизма. На протяжении многих лет руководители советского правительства мечтали построить в СССР тот самый идеал, от которого в то же самое время практичные оккупанты пытались вылечить неожиданно оказавшуюся у них на попечении нацию при помощи чулок, рок-н-ролла, обязательных для всех без исключения лекций по демократии и плана Маршалла. Ирония судьбы заключается, конечно же, в том, что переселенец, собравшийся уже в постсоветское время сбежать из неудавшейся Утопии в сказочный мир чистогана, сойдя с самолета в кельнском аэропорту, неизбежно оказывался среди неутомимых наследников полемики Бернштейна, Либкнехта и Штрассера.

Поначалу это поражает: как Алиса в Зазеркалье, после трехчасового перелета на так называемый «Запад» вы, вместо того, чтобы пройти в ферзи, снова обнаруживаете вокруг себя хорошо знакомую все ту же отдельно взятую страну с ее привычным торжеством социальной справедливости: все те же приземистые новостройки, обложки журналов со зловещими карикатурами на дядю Сэма, платные полиэтиленовые пакеты в супермаркетах, торговлю, замирающую после восьми вечера и по выходным, принудительную регистрацию телевизоров и радиоприемников, карательные налоги, субботники, говоря короче - тот же повсеместный коллективизм, только на сей раз не щедрого космополитичного разлива, как у коммунистов-мегаломанов, а глубоко национального, бережливого, патриотического характера, как у сами знаете кого.

Оказывается, что Запад - это не просто сторона света. «Запад», как выясняется, изобрели находчивые британцы в одно время с фокстротом, ипритом и мороженым эскимо. «Запад» - это примерно то же самое, что «необъятная русская душа», придуманная в Германии в тот момент, когда Генштаб немецких войск понял, что не в состоянии вести войну на два фронта и начал искать с этой загадочной субстанцией чуть ли не астральных контактов. Удачный рекламный ход в идеологической борьбе Лондона и Берлина, «Запад» стал емким образом союзников, способным, с одной стороны, аккумулировать то положительное, что к началу двадцатого века было накоплено противниками Германии и Австро-Венгрии, а с другой - отделить просвещенных европейцев от брутальной российской монархии. Этот портативный «Запад», оказывается, пользуется бешеной популярностью не только в России: с тех давних пор его то и дело оспаривают друг у друга самые разные страны и политические союзы, от Турции до Новой Зеландии.

IV.

Пообвыкнув и успокоившись, вы приходите к выводу, что во всем есть свои положительные стороны и что раз внешне и на первый взгляд ваше окружение не особенно изменилось, то и встроиться в этот хорошо знакомый общественный организм вам тоже не составит особого труда.

«Анонимность современного общества, - пишет Эрнест Геллнер в своей книге „Национализм“, - его мобильность и атомизация дополняются сегодня еще одной, более существенной характеристикой: семантической природой работы». Более того: «важным последствием этой анонимности и невидимости партнеров по коммуникации является то, что для понимания смысла становится невозможно использовать контекст». Современное общество, как утверждает автор, требует от каждого своего участника умения владеть искусством общения вне контекста, в то время как еще сравнительно недавно такими способностями обладали только особые специалисты - юристы, теологи или бюрократы. Именно эта высокая культура общения «становится всепроникающей культурой сегодняшнего общества, вытесняя культуру низкую или народную», которая некогда и предоставляла собеседникам удобные в разговоре подсказки: статус партнера, выражение его лица, интонацию, жест или позу. И далее: «точность артикуляции, которая позволяет передавать смысл сообщения только при помощи его внутренних ресурсов, без расчета на контекст, становится предпосылкой трудоспособности, социальной вовлеченности, приемлемости». «Если вы соответствуете этому единственному условию - наслаждайтесь вашим droit de cite‘. Если нет - довольствуйтесь статусом гражданина второго класса, прислуги, ассимилируйтесь, мигрируйте - или меняйте ситуацию при помощи национально-освободительного движения». Причем язык, на котором строится такое общение - «это не просто тесно связанный с письменностью и передаваемый через систему образования кодифицированный язык высшего класса современной бюрократии - это единственный в каждом отдельном случае определенный код, скажем, китайский мандарин или оксфордский английский».

Такие вещи хорошо изучать именно в Германии. Из всех европейских языков немецкий - самый сложный и неподатливый для русского студента. Эта чужеродная упорядоченность и дисциплина иностранной речи наглядно учит выстроенности, отчетливости рассуждения, уместности мысли, чувства. Со временем начинаешь понимать, что высокая материальная культура - это следствие тщательно возделанной культуры сознания.

Каковая, в свою очередь, оборачивается легендарной работоспособностью. Известное дело: пока Обломов «обдумывает, не щадя сил, до тех пор, пока, наконец, голова утомится от тяжелой работы и когда совесть скажет: довольно сделано сегодня для общего блага», Штольц, только не русский Штольц Ивана Гончарова, безобидное пугало отечественной духовности, работник «какой-то компании, отправляющей товары за границу», мужественно «боявшийся всякой мечты», а какой-нибудь местный среднестатистический налогоплательщик Andreas, к примеру, Stolz, который и понятия не имел, что «мечте, загадочной и таинственной, не было места в его душе», - вот этот малозаметный ваш сосед уже обеспечил тысячи своих сонных соотечественников пижамами, пивом, макаронами и новостями.