Литературка Литературная Газета - Литературная Газета 6410 ( № 14 2013) Страница 12

Это осознание и теперь позволяет надеяться, что все не так уж и плохо. Что русская действительность, хоть и потеснена сегодня и либеральной западной агрессией и внутренним одичанием, быть может, не окончательно трагична, как казалось, например, Косенкову в год его кончины. Сегодня нам, видящим пробивающиеся — словно сквозь бетон — ростки отчей веры и национальной памяти, может показаться, что тот черный провал, в который тогда рухнула Россия, не стал необратимым. Даже если по-прежнему актуальна мысль Достоевского (из «Дневника писателя» 1887 г.) о том, что «в этом хаосе, в котором давно уже, но теперь особенно, пребывает общественная жизнь... нельзя отыскать еще нормального закона и руководящей нити даже, может быть, и шекспировских размеров художнику...» Мысль эта, как сегодня видим, — всеобща. И пока чрезвычайно актуальна не только для России, но и для всего современного мира, в который, как верил Федор Михайлович, России суждено «внести примирение... и, может быть, изречь окончательное слово великой, общей гармонии, братского окончательного согласия всех племен по Христову евангельскому закону».

Между прочим, именно с Достоевского и начался Косенков как художник, поскольку первые работы (6 листов и 6 заставок) к роману «Преступление и наказание» он сделал в 1969 г., 28-летним выпускником Харьковского художественно-промышленного института (ныне академия дизайна), тогда уже — преподавателем худграфа Орловского пединститута. Линогравюры были вырезаны по заказу Центрально-Черноземного книжного издательства (Воронеж), получили международное признание, дважды в 1970-х, в Брно и Лейпциге, удостоены Золотых медалей на биеннале книжной графики и потом разрослись в неостановимый грандиозный цикл, впоследствии пополнявшийся сериями иллюстраций к «Бедным людям», «Игроку», «Двойнику», книгам И. Волгина о Достоевском.

Своеобразными черными житийными досками стали грандиозные работы Косенкова к большому тому Н. Лескова, призами книжных выставок были отмечены его «Руслан и Людмила» (128 цветных разворотов, три года работы!), черно-белые карандашные листы к подарочному тому А. Прасолова, подарочное издание рассказа Е. Носова, многие другие книги.

У нас, близко знавших Косенкова, еще сохранилась память ладоней от его рукопожатий. Для нас он, земной и грешный человек, стал другом, собеседником, духовным окормителем. К слову сказать, Косенков был организатором Пушкинского общества и Пушкинской библиотеки в Белгороде, на сломе эпох был сопредседателем Всероссийского Пушкинского общества вместе с Лихачевым, Окуджавой, Битовым, Аникушиным.

И в бронзовой ипостаси, и в музейных собраниях, в виде книг придет к новым поколениям художник Станислав Косенков и поможет соединить в душах белгородцев малую родину — с Вечностью. Это и есть прорастание памятных духовных зерен. Это и есть непресечение русской традиции наделения ближних Прекрасным, а Красота, как не следует забывать, есть одна из Господних ипостасей.

Памятник

На 70-летие со дня рождения С. С. Косенкова

Се, в бронзе замер ты, провидец Косенков,

в прозябшем свитерке на улице Попова —

Рождественки росток, остудою секом, —

на ход земной отсель глядеть всегда и снова.

По левую — базар, по правую — собор,

завязаны узлом в душе иль свет, иль темь их.

Но русский лишь тому понятен разговор,

кто в русском поле сам — и борозда, и лемех.

Нет, весь не умер ты! Сказали: стань и славь,

и ты взошел на столп — всецелая награда —

вознесен на века, как орден, Станислав,

близ Огненной дуги, на грудь у Бела града.

Пусть бражники нальют тому, кто недобрал,

пусть слабые, боясь, забудутся в постели.

А столпнику — стоять. Предтечею добра.

И вслушиваться в звук свиридовской метели.

И ещё раз про Любовь

Однажды мы с мужем отдыхали в Карловых Варах в бывшем санатории Четвёртого управления с гордым названием "Империал". После пражских бархатных событий и белорусской Беловежской Пущи контингент привилегированного медицинского учреждения сильно изменился. В него устремились хорошо зарабатывающие сибиряки, вывозящие из Чехии кроме поправленного здоровья хрусталь, посуду и меховые изделия. Бывшие наши соотечественники удовлетворяли амбиции прошлой советской жизни. Немецким соседям-пенсионерам государство тогда оплачивало лечение за ближайшим рубежом. Приезжали и отдельно взятые граждане вроде нас хлебнуть целебной водицы.

Как-то вечером после тяжёлого процедурного дня, трёхразового подхода к минеральному водопою, обильного и тоже трёхразового питания, блаженного послеобеденного сна и кружки пенного «Великопоповского козела» мы коротали вечер в кафе «Империала» за рюмкой местного ликёра «Бехеровка» и карточной игрой в джокер. Неподалёку от нас громко щебетала группа аккуратненьких гэдээровских пенсионеров, провожавших день скромной чашкой чая. Один из старичков сел за рояль и стал наигрывать до боли знакомые мелодии - «Катюша», «Подмосковные вечера»[?] А когда он запел дребезжащим тенорком «Гори, гори, моя звезда», мой муж так растрогался, что послал от нашего стола немецкому бутылку шампанского. Старичок немедленно примчался к нам с благодарностью и требованием нашего участия в распитии подарка. За бокалом игристого он поведал историю своей жизни. Война, русский фронт, плен, восемь лет работ в Сибири, большая любовь и расставание с прекрасной девушкой Таней, возвращение на родину, мирное строительство ГДР, неудачная попытка разыскать Таню, женитьба на соотечественнице, воспитание детей, выход на пенсию и воспоминания о восьми самых счастливых годах жизни в далёкой суровой Сибири.

Я долго не могла забыть эту встречу. Воспитанная в духе беспредельного патриотизма, особенно во всём, что касалось Второй мировой войны, я не увидела в старичке врага-фашиста, хотя – кто знает? – может быть, будучи солдатом Третьего рейха, он стрелял в моего деда или отца. А потом во искупление вины своего государства восстанавливал моё, потратив восемь лет самого продуктивного периода жизни, а также молодости, здоровья, сил на исправление чужих ошибок. Восемь лет рабского труда, яростных морозов, тоски по родине и близким через сорок лет вспоминаются им как лучшие годы жизни. Как такое возможно? Неужели причина – молодость, девушка Таня, любовь?

Удивительно трогательный, необычный и, наверное, лучший спектакль Театра Петра Фоменко «Одна абсолютно счастливая деревня» по повести Б. Вахтина про пленного молодого немецкого солдата, присланного на работы в осиротевшую деревню, подтвердил мои догадки. Главное в жизни – любовь. Она помогает преодолеть любые стереотипы, трудности, несчастья, помогает выжить, не сломаться, сохранить душу и лучшие человеческие качества.

Две другие истории, перекликающиеся с вышеизложенной, подсказали мне тему новой, совместной с Русским музеем выставки. После «Русской бессонницы», основанной на стихах русских поэтов, после «Снов о счастье» (выставка «Сон как явь») с размышлениями о загадках русской души пришла мысль рассказать о «Тайниках русской души» и взгляде на них из Германии. Почему из Германии? Во-первых, потому что разглядеть и осветить спрятанные сокровища поручено замечательному дизайнеру Карстену Винкельсу, женатому на очаровательной русской женщине Ольге. Во-вторых, потому что 2013 год объявлен Годом России и Германии. В-третьих, со времён Петра Алексеевича нас столько всего и всех связывает с Германией, что и счёту не поддаётся. Ну и в-четвёртых – это немецкие герои двух историй, недавно мне рассказанных.

Хорсту Херрманну в сорок пятом исполнилось 16 лет. Как всякий благонадёжный гражданин он состоял в рядах детско-юношеской организации «Гитлерюгенд» и был призван оборонять Берлин от наступавших русских. Вместе с другими мальчишками был задержан советскими войсками на улице города с фаустпатроном в руках, выстрелить он не успел. Военный трибунал приговорил его к отправке в лагерь военнопленных в Челябинскую область, где он наравне со взрослыми добывал в шахтах уголь. Для него эти восемь лет выживания не стали самыми счастливыми. Он не очень охотно рассказывает о них, говорит, что не погиб лишь благодаря человеку, взявшему над ним шефство, помогавшему маленькому хрупкому подростку сделать взрослую дневную норму.

Вернувшись в Берлин к мирной жизни, Хорст стал работать в школе вожатым. На танцах познакомился с сестрой своей будущей жены. По странному совпадению, она с родителями почти восемь лет прожила в Ленинграде, где её отец работал инженером, помогая молодой советской власти строить коммунизм. Благодарная власть не успела объявить его шпионом и расстрелять, он вернулся на родину до начала репрессий тридцать седьмого года.