Юрий Поляков - Перелетная элита Страница 13

Итак, я купил путевку в ДВК, и мы сели за работу. Господи, что за жизнь! Отменное питание, прогулки по цветущим аллеям, а вечерами показывают недублированные западные фильмы или отечественные ленты «с полки» – из спецхрана Госкино. Сюжет сложился быстро. Мы попросту взяли его из жизни, тогда, действительно, во власть стали двигать новых людей, чем-то себя проявивших. Вспомните хотя бы мои два с половиной писательских секретарства. Впрочем, подобные коллизии и ранее были типичны для «производственного» ответвления нашей литературы. На эту тему писали и снимали многие, но безусловным лидером был драматург Александр Гельман, умевший неприязнь к социализму облечь в остросюжетную борьбу за чистоту идеалов, овеянных вдумчивым советским оптимизмом. Платили, кстати, за это хорошо. Надо заметить, ВКП(б) – КПСС любила советоваться с творческой прослойкой о видах на урожай и путях развития бесклассового общества. А вот тех, кто затеял шоковые реформы в 1990-е, мнение простонародья, включая литераторов, вообще не интересовало. Эпохе первичного капиталистического хапка художественные подтексты с двойными кодами оказались без надобности, и автор «Премии» исчез из искусства, оставив нам в отместку сына – галериста Марата Гельмана.

Но вернемся на Нежинскую улицу, в нашу творческую лабораторию. Сюжет придумался вот какой: молодая бодрая «энтээровка» Лиза Мельникова после яркой речи на каком-то партийном слете замечена и взята на работу в райком партии. Новый первый секретарь Борисов хочет резко обновить и ускорить жизнь вверенного ему участка действительности, он научно грезит и собирает свою команду. Лиза – дама бескомпромиссная, едва освоив азы аппаратной работы, она бросается в бой. Страсти вскипают вокруг конфликта директора вычислительного центра «Алгоритм» опытного Пыжова с неуживчивым новатором и правдолюбом Калюжным. Новые сослуживцы Лизы уговаривают ее не лезть в чужой монастырь, ругают, называют «неуправляемой», но она лезет и срывает прием в партию Луковникова – любимца Пыжова. Нет, никакого намека на нетрадиционное соратничество пожилого руководителя и молодого выдвиженца не было, и быть не могло. Эта тема пришла в искусство позже. Параллельно разворачивался непростой роман героини с театральным режиссером Лехой. Замечено: чем слабее мужчина в творчестве, тем любвеобильнее. В моем поколении лучше всех умели разговор о поэзии с пытливой девушкой перенести из библиотеки в постель графоманы. Лиза уходит от мужа Коли, который может осчастливить лаской и внутрисемейным трудолюбием любую женщину, но только не Мельникову!

Работали мы дружно. Великий Габр мягко осаживал меня, когда я в бытописательском восторге стремился засунуть в сценарий сведения про то, где у секретаря райкома на столе лежат скрепки, а где чистые бланки. Он, как котенка, тыкал меня носом в общечеловеческие ценности: любовь, зависть, ненависть, предательство… Это – главное. А скрепки? Может, их лет через двадцать и вообще не будет. Он учил во всем, даже в производственном конфликте ударника с бракоделом, искать и находить вечные противоречия бытия. Будущий постановщик Леонид Эйдлин следил за сложением сюжета ревниво и придирчиво, как новосел – за строительством дома, где предстоит жить. Услыхав от меня какую-то деталь или аппаратную присказку, вроде: «по белой нитке ходишь!» – он вскакивал, мечтательно закатывал свои левантийские глаза и восклицал:

– Я знаю, кто это может сыграть!

– Кто? – меня охватывали безумные мечты. – Евстигнеев? Бурков? Леонов? Смоктуновский?

– Не-ет! У меня есть в Кимрах знакомый клоун! Гений!

Иногда, если взглянуть со стороны, мы напоминали трехструйный фонтан. Надо ли объяснять, что струи были разной силы и дальнобойности. В Габре (а было ему уже хорошо за восемьдесят) обнаружилось очень своеобразное смешение патриархальной мудрости и забавной старческой забывчивости.

– Ребята («ребята» – я и Эйдлин), запомните, Лиза – хорошенькая и очень модная. Собираясь на свидание, она чистит зубным порошком свои тапочки и вертится перед зеркалом!

– Евгений Иосифович! Какие тапочки? Какой порошок! У нас же не послевоенная Москва!

– Ах, да… Разумеется. Но все равно она модница! Пусть что-нибудь чистит… И перед зеркалом крутится…

– И говорит пусть побольше! Она у нас мало говорит! – добавлял будущий постановщик. – Юра, надо придумать ей словечки, чтобы народ подхватил!

И рассказывал, как Ирина Муравьева прямо на съемочной площадке изобрела замечательную фразу, которой не было в сценарии фильма «Москва слезам не верит»: «Не учи меня жить – лучше помоги материально!»

Получив вводные, я удалялся в свой номер и утром приносил несколько страничек, нащелканных на машинке, читал вслух, волнуясь и томясь комплексом подмастерья. Габрилович слушал без выражения, пожевывая синеватыми губами и вздыхая. На лице Леонида мелькали зарницы будущих режиссерских открытий.

– Хорошая сцена в столовой, – кивал мэтр. – А с кем это там Лиза говорит?

– С Бурминовым.

– А кто у нас Бурминов?

– Старый коммунист.

– Очень хорошо!

– Я возьму Вельяминова! – загорался Эйдлин.

– Погодите! Нашей Лизе нужна подруга. Эдакая оторва…

– Зачем? Муравьевой и так нечего играть! – трагически бурчал постановщик, знаменитую жену он называл исключительно по фамилии.

– Юрочка, к завтрашнему дню придумайте нам подругу. А чем руководит этот, как его?..

– Пыжов?

– Да, Пыжов… Надо что-нибудь очень современное.

– Может, электронно-вычислительный центр?

– Изумительно! Пусть кто-то ведет Лизу и рассказывает, как на экскурсии.

– Подруга! Она как раз работает там программистом! – импровизировал я.

– Великолепно!

– Муравьевой нечего играть!

Сочиняемая история поначалу напоминала типичный производственный эпос. Имелся резонер из старых большевиков, говоривший правильные вещи: «Что такое прием в партию? Ювелирное дело! Основа основ, первый вопрос! Из-за него ведь и расплевались большевики с меньшевиками в одна тысяча девятьсот третьем году… А теперь очередь в партию, как за водкой! Я бы посмотрел на эти очереди, когда кулачье с обрезами шастало или Деникин к Москве шел…» Сегодня эта тоска по бескомпромиссным большевицким временам кажется нелепостью. Но думаю, никто не будет спорить с тем, что у ВКП(б) – КПСС был свой героический период, а лишь потом настала пора удовлетворения растущих потребностей, отсюда мощное наследие советской власти, которое все никак не проедим. Проблема наших современных партий в том, что у них никогда не было никакого героического периода, если не считать поедания бесплатных бутербродов в «живом кольце» у Белого дома. Все нынешние партии начали с удовлетворения растущих потребностей.

Поначалу наша заявка на сценарий так и называлась – «Первый вопрос».

Мы честно отразили тогдашние конфликты, обиды, заблуждения, общую уверенность в том, что жизнь можно улучшить легко и быстро, надо просто захотеть и преодолеть сопротивление тех, кто не хочет, хотя за перемены были, кажется, все, включая цепных псов режима. Василий, литературовед в штатском, курировавший наш союз писателей от организации с всемогущим названием «КГБ», спросил меня как-то: «Ну что у тебя там со «Ста днями до приказа»? «Не разрешают…» – вздохнул я. – «Идиоты!» – процедил он. После 91-го Василий, кажется, работал у хитроныры Гусинского в службе безопасности банка «Мост», которую возглавил, кстати, бывший начальник Пятого, антидиссидентского, управления КГБ генерал Бобков, а его сын был поэтом и сочинял авангардистскую ерунду. Вам это не напоминает членов Дома Романовых с красными бантами на шинелях в феврале 1917-го? Мне напоминает. Советскую власть могло спасти только чудо Господне, но Вседержитель атеистам не помогает, хотя и не мешает.

Однако от набиравшего силу потока перестроечных произведений наш сценарий отличался принципиально, так как придуманная история Лизы Мельниковой как-то сама собой завершилась мрачным конфузом. Пусть продвинутый читатель не содрогается. Никто в конце по рецепту Владимира Сорокина не испражнялся на стол президиума, не мочился в декольте инструктору ЦК и не откусывал нос секретарю парткома. Однако все попытки героини обновить жизнь города привели к краху – и общественному и, так сказать личному. Калюжный, которого она продвинула, оказался мелким карьеристом, сев в кресло Пыжова, он продолжил то же очковтирательство, но овеянное перестроечной риторикой. А Луковников, которому наша героиня обломала вступление в партию, наоборот, взлетел, за отменные деловые качества его взяли на повышение в Москву, с ним уехала и Лизина подруга-оторва, утверждавшая, что в мужчине она ценит только размер… жалования. Ретроград Пыжов прекрасно чувствует себя на пенсии и успокаивает Лизу: «Все будет хорошо!» Кстати, так назывался второй вариант сценария. Они встречаются в пункте детского питания: он пришел за молочком для внука, а Лиза для дочери.