Александр Солженицын - Россия в обвале Страница 13

А что ж — российская пресса? а что ж «демократическая общественность»? А она — и знать не хочет этих брошенных. Пресса — не ходит на митинги беженцев: это — не эффектный материал. А когда и напечатает какой о беженцах, он остаётся без ответа — и у власти, и у общества.

То-то ведь и самое страшное: беженцы в своих многочисленных бедствиях встречают не только бесчувствие властей, но — равнодушие или даже неприязнь, враждебность от местного русского населения. «Ещё их проверить надо, небось они богатые», «Что приехали? нам самим жрать нечего!». В Чудове отключили к зиме отопление в беженских бараках. Пишут и о случаях поджога беженских домов.

И это — самый грозный признак падения нашего народа. Нет уже у нас единящего народного чувства, нет благожелательства принять наших братьев, помочь им. Судьба отверженных беженцев — грозное предсказание нашей собственной общерусской судьбы.

Разговаривать с беженцами и читать их письма — разрывается сердце. Они устали просить о помощи. — «Мы в России никому не нужны». Там, в чужеземьи, у гонимых, у них особенно обострилось русское сознание и русская боль — потянулись утолить её здесь, а тут она поругана. — «Для нас у властей нет средств, а на увеселения не жалеют». В 93-94-х годах создался и существовал «Союз русских беженцев», но от русских — не дождался поддержки. Ослаб и рухнул.

Но, но! Как говорит наш Президент (7.11.97): «приходит время, когда повседневная жизнь граждан становится главной задачей государства».

«Приходит», приходит — да никак не придёт. После 12 лет всех «перестроек» и перебуровок, мы уже наглядно и телесно это ощущаем.

Описанные тут подробности с годами изменятся, но из нашей позорной истории они уже не уйдут. Эта скорбная беженская эпопея — ляжет тёмной полосой на российские 90е годы XX века. Без неё нет понимания ни современной России, ни современного Русского народа.

11. МИГРАНТЫ

Закон о беженцах так и не различил: воистину российских вынужденных переселенцев — и полноправных граждан новообразованных государств СНГ, которые по каким-то причинам тоже предпочитают переселиться в Россию. Это вызвало последствия в сотнях тысяч случаев.

Уже с 1992 власти наложили запрет на расселение беженцев-переселенцев в Москве, Петрограде, Ростовской области, Ставропольском и Краснодарском краях. Этот запрет не устоял, однако, перед большими, а то и бешеными деньгами приезжающих кавказцев, закавказцев, среднеазиатов: они легко взламывали запрет, покупали участки, дома, заводили свою коммерцию. Для русских беженцев — не было жилья и работы, для «братьев с Кавказа» — всё открыто. Одних азербайджанцев, непрерывно мигрирующих в Россию, уже к 1989 было до 300 тыс., а к 1996 — более двух с половиной миллионов (с широким разливом по России). (Переселение имело такую предысторию. По сравнению переписей 1979 и 1989 за тот период в РСФСР численность киргизов увеличилась на 178 %, азербайджанцев — на 124, таджиков — на 114, узбеков — на 76, туркмен — на 73 (В. И. Котов. — В сб.: Русский народ: Историческая судьба в ХХ веке. М. АНКО, 1993, с. 79)). Сотнями тысяч переехали на Северный Кавказ (особенно в Краснодарский край) и армяне из суверенной Армении. И ещё то характерно, что приехавшие концентрируются не на производствах, а — на коммерции, обслуживании.

Каково здесь должно быть государственное решение? Дело не в этнической, а в государственной принадлежности. Есть армяне в Нахичевани-на-Дону и рядом, есть в Армавире, в Ставропольи, поселившиеся там ещё с екатерининских времён или с XIX века, — они законно чувствуют себя коренными гражданами России. Тут нас перебьют, опередят: «А если армянин или азербайджанец всё равно хочет переехать в Россию? права человека! интернационализм!» Однако страны СНГ объявили себя именно национальными государствами, в этом самоизъявлении есть своя ответственность, и она раскладывается на каждого члена той суверенной нации: твоя страна, а вне её — иностранец. Из объявления своих независимостей надо же делать и выводы. (А попробуйте с такой лёгкостью втечь в Соединённые Штаты? — сразу вас выставят; иностранец так просто не поселится.) И Россия, особенно в её нынешнем трагическом и скудном состоянии, не может принимать без ограничений и стеснений всех желающих ехать к нам из Зарубежья, «ближнего» или «дальнего». Выходцы из новопровозглашённых государств СНГ могут рассматриваться в России лишь как иностранцы — и, стало быть, с ограниченным статусом и в гражданской и в экономической деятельности.

Людям в угоду — дай самим же не в воду.

Типичный конфликт я встретил в Ставропольском крае. Изнемогающая от этого интернационального наплыва (и растущего против него напряжения) краевая дума в начале 1994 постановила: «Избыточное давление неуправляемого механического прироста населения от лиц, прибывающих в край из бывших республик СССР, часто — для криминальной экономической деятельности, приводит к ущемлению интересов коренного населения края в обеспечении жильём, коммунальным, транспортным, медицинским обслуживанием и природными ресурсами. Российским же законодательством до сих пор не предусмотрен порядок въезда и пребывания иностранных [из СНГ] граждан и лиц без гражданства». И краевая дума постановила ввести визовый режим, квотирование въезда этих иностранцев, а для принятых установить семилетний ценз оседлости прежде удовлетворения их претензий на земельные участки и долю в приватизации.

Разумнейший оборонительный закон. Но: Главное Правовое Управление при российском Президенте (в документах нечувственно и разительно сокращаемое в ГПУ) наложило вето на этот краевой закон: «нарушаются права мигрантов», оскорбляется наша интернациональная честь. Российские беженцы из стран СНГ и иноземные теперь для нас искатели — все удобно легли в одно определение: «мигранты», в единый закон.

В Таджикистане гражданская война — бегут в Россию таджики. Армения и Азербайджан схватились из-за Карабаха — и армяне, и азербайджанцы, и «еразы» (ереванские азербайджанцы) хлынули на русское раздолье. И сколькие с деньгами, и каждая этническая группа сплочена в себе.

К этому следует добавить, что министр-угодник иностранных дел Козырев поспешил в 1992 — из той же интернациональной чести? — подписать международную конвенцию о правах беженцев, — после чего Россия лишилась права высылать со своей территории любых африканских и азиатских мигрантов, которые (их уже до полумиллиона), ища пути в Европу и за взятку в наших посольствах, сумели приземлиться на любом российском аэродроме либо перешагнуть нашу границу. Теперь, по Женевской конвенции, Россия стала для них «страной первого убежища», мы обязаны их расселять, содержать: другие, желанные ими, страны уже их не примут. В одной лишь Московской области к 1997 скопилось 400 тысяч мигрантов из разных стран.

От массовой чужеродной иммиграции страдает и весь Запад, это — черта века.

12. СЛАВЯНСКАЯ ТРАГЕДИЯ

Я убеждённый противник «панславизма»: это всегда был для России замах не по силам. Никогда я не одобрял нашего попечения о судьбе славян западных (жестокая ошибка Александра I с присоединением Польши, да и у Чехии далёкий от нас путь) или южных, где за нашу опеку и жертвы мы получали либо неблагодарность, как в Болгарии, либо встревали в необязательную для нас, но губительную войну, как из-за Сербии.

Однако не могу отнестись без пронзающей горечи к искусственному разрубу славянства восточного. Вмиг разрезаны миллионы и миллионы семейных, родственных и дружеских связей. Разруб этот произведен беспечным, небрежным махом нашей ново-демократической власти. Но — и по обречённой пассивности нынешнего русского народа; него 12-миллионной части, живущей на Украине, и вдвое большего числа тех на Украине, кто своим родным языком в последнюю перепись (1989) заявил — русский. Легко дали себя убедить, что от разделения с Россией им станет сытней («колбасней»).

От самых первых шагов создания украинского государства там раздувалась — для укрепления политических рядов — мнимая военная угроза от России. Когда начала формироваться украинская армия — от офицеров при принятии присяги требовали заявить особую готовность воевать именно против России. Угроза войны так жаждалась ими (для укрепления слишком ещё разбродного «украинского сознания»), что достаточно было России заявить лишь о намерении продавать нефть не по дешёвке, а по мировым ценам, — с Украины грозно откликались: «Это — война!!» (Кучма, 1993: «Никакая экономика не выдержит, если нефть покупать по мировым ценам»).

И во все 1992-98 годы не было ни одного раунда русско-украинских переговоров, в который украинская сторона не взяла бы верх, далеко уйдя от кравчуковских беловежских «прозрачных границ», «неразрывности русско-украинского союза» — до постоянной упорной украинской оппозиции против России и на арене СНГ, и на мировой. Российская сторона неизменно, шаг за шагом, всё далее отступала, только отступала. Постоянно (и поныне) уступала экономически, пытаясь подкупить непримиримость украинской стороны. И жертвовала, голова за головой, командующими Черноморским флотом — непреклонными адмиралами Касотоновым, Балтиным. После очередного уступчивого соглашения мы услышали (9.6.95): «Я поздравляю Украину, Россию и весь мир!» Украину — конечно, и весь мир — несомненно, но — с чем была поздравлена Россия?.. Украина уже так явно вытесняет нас с Чёрного моря! И новейший вид «неформальных встреч» (вид дипломатии, отодвигающий нас в феодализм) ещё дальше усугубил уступки России.