Дмитрий Шушарин - Русский тоталитаризм. Свобода здесь и сейчас Страница 13

Во время предвыборных кампаний появилось слово «путинг», обозначающее массовое мероприятие в поддержку власти, организованное по советскому образцу – добровольно-принудительный сбор участников, заранее заготовленные лозунги, отрепетированные овации.

Многие наблюдатели были уверены, что участники путингов после пережитого принуждения и унижения проголосуют против Путина. Произошло совсем другое.

Путин утвердил в России тоталитарную солидарность, восходящую к прежней в ее русском варианте. Люди, требовавшие расстреливать врагов народа в тридцатые и ходившие на более мирные шествия и митинги в более поздние годы, не были столь экзальтированны и искренни, как толпы немцев и итальянцев. Но куда деваться? Они материли советскую власть, но шли. Материли ее, как жена материт вечно пьяного мужа, а муж – тещу, с которой он живет в одной комнате в коммуналке или хрущобе. А вот тех, кто осмеливался жить по-другому даже в самом простом, бытовом смысле по-другому, они искренне ненавидели

Как ненавидели они тех, кто осмеливался выходить на площадь не по разнарядке. И их легко можно было уверить, что эти отщепенцы устраивают свои акции по приказу госдепа и ЦРУ. Или по душевному нездоровью. Ибо только психи и изменники могут отказаться от солидарности униженных, на которой держалась советская власть.

Эту солидарность возродил Путин. Люди, которых свозили на митинги, никогда не признаются себе, что власть обращается с ними, как со скотом. И те, кто пойдет на митинги против путинского всевластия, для них смертные враги. Что нисколько не помешает им ненавидеть и презирать Путина.

Таково следствие унижения, не осознаваемого как унижение – оно оставляет в человеке способность только к ненависти и презрению. Путин и его команда знали, что делали, когда сгоняли людей на путинги. Они были и остаются мастерами низового управления, то есть такого, которое строится на самых низких сторонах человеческой личности и человеческих общностей. Это касается и бизнес-сообщества.

Современная русская буржуазия – при всей условности этого термина в начале XXI века – не является жертвой набега невесть откуда взявшихся кочевников в погонах разных ведомств. Русская буржуазия сама эту систему и создавала. Вместе с товарищами из ведомств.

И это с ней не в первый раз. Ведь она в свое время так и не совершила собственной буржуазной революции, с охотой принимая услуги самодержавных силовиков в решении конфликтов на своих предприятиях и приисках. Она коррумпировала чиновников и великих князей при получении казенных подрядов, толком не понимая, зачем в России все это европейское баловство вроде профсоюзов и парламентов. Она отбирала паспорта при найме на работу. Власть всегда была для нее важнее богатства.

«Велика важность – миллионное дело! Человек без особенного ума, без способностей случайно становится торгашом, потом богачом, торгует изо дня в день, без всякой системы, без цели, не имея даже жадности к деньгам, торгует машинально, и деньги сами идут к нему, а не он к ним. Он всю жизнь сидит у дела и любит его потому только, что может начальствовать над приказчиками, издеваться над покупателями. Он старостой в церкви потому, что там можно начальствовать над певчими и гнуть их в дугу; он попечитель школы потому, что ему нравится сознавать, что учитель – его подчиненный и что он может разыгрывать перед ним начальство. Купец любит не торговать, а начальствовать, и ваш амбар не торговое учреждение, а застенок! Да, для такой торговли, как ваша, нужны приказчики обезличенные, обездоленные, и вы сами приготовляете себе таких, заставляя их с детства кланяться вам в ноги за кусок хлеба, и с детства вы приучаете их к мысли, что вы их благодетели»33.

Русской в данном случае следует считать любую буржуазию, принимавшую и принимающую русские условия. Иностранный капитал приходил сюда тоже под защиту самодержавия и за дешевой рабочей силой. Иностранный капитал – опять же, при всей условности этого термина – ныне тоже принимает русские условия. И всегда принимал.

Вся беда русской буржуазии в том, что она сразу стала слишком взрослой, не пережила ни религиозных исканий первых буржуазных революций, ни пафоса Великой французской революции и последовавшего за ней национального возрождения Европы. Вроде бы крови на русской буржуазии много меньше – царя не она убила, красный террор не она проводила. Но вина за тоталитарное развитие России – на ней.

И значительная часть ответственности за нынешнюю тоталитарную реставрацию тоже на ней. Она была и остается слишком прагматичной, слишком приверженной своим представлениям о буржуазности, которые даже классовыми не назовешь.

Русская буржуазия не соотносит свои собственные интересы ни с какими другими, которые требуют солидарной защиты. «Товарищей в тюрьмах, в застенках холодных» для нее нет, как, впрочем, не было и для тех, кто распевал эту песню на советских демонстрациях. Торговаться с государством по частным делам – всегда пожалуйста. Но солидарно защищать идеалы, ценности и принципы – этого русская буржуазия делать не будет.

Мир чистогана создавался на основах самых идеалистических. Макс Вебер в «Предварительных замечаниях» к «Протестантской этике» предостерегал от толкования капитализма как исключительно стремления к наживе:

«Подобные наивные представления о сущности капитализма принадлежат к тем истинам, от которых раз и навсегда следовало бы отказаться еще на заре изучения истории культуры. Безудержная алчность в делах наживы ни в коей мере не тождественна капитализму и еще менее того его „духу“. Капитализм может быть идентичным обузданию этого иррационального стремления, во всяком случае, его рациональному регламентированию34.»

Но только – вот незадача – «капитализм по Веберу» существует в тех немногих странах, которые начали модернизироваться раньше всех и глубже всех. То, что формировалось и формируется под влиянием их демонстрационного эффекта, в результате втягивания в глобальные процессы, именуется по-разному – от мировой периферии до карго-капитализма. А можно это назвать и капитализмом по Марксу – когда не историческая практика, а умозрительные схемы играют главную роль в интерпретации социальных отношений. Национальные буржуазии в таких странах совместно с буржуазиями пришлыми, создают крайне противоречивый социум.

Основное его противоречие – заимствование мировых экономических практик и встраивание в мировые экономические структуры при сохранении и даже усилении национальных идентичностей, формирующихся на основе противопоставления мировому цивилизационному центру. Степень экономического заимствования и зависимости может быть разной и далеко не всегда она пропорциональна степени национально-политического противопоставления. При советской власти, особенно в ее последние десятилетия, экономика СССР сильно отличалась от мировой и от нынешней российской. Но антиамериканизм и шовинизм не были столь глубоко укоренены в обществе, как сейчас.

У русской буржуазии нет идеалистического прошлого, а заимствовать его невозможно. В результате возникает уродливая пародия на свободный рынок, деформируется сам принцип человеческих отношений при так называемом капитализме.

Не люблю я Василия Розанова, но, пожалуй, не обойтись без длинной цитаты из «Апокалипсиса нашего времени» (интересно, кто придумал название одного американского фильма, – выходцев из России в Голливуде всегда было много):

«МОСКВА СЛЕЗАМ НЕ ВЕРИТ»

– и делает очень глупо. Оттого она бедна. Нужно именно верить, и – не слезам, а – вообще, всегда, до тех пор пока получил обман: финикияне в незапамятную древность, в начале истории, приучились верить и образовали простую бумажку, знак особый, который писали, делали и т. д. Он был условен: и кто давал его – получал «доверие», и это называлось – кредитом. Заведшие это, «доверчивые» люди, но определенно доверчивые, и вместе – не по болтовне или «дружеской беседе», а – деловым образом и для облегчения жизни, стали первыми в мире по богатству. Не чета русским. Которые даже в столь позднее время – все нищают, обманывают и – тем все более разоряются.

***

Долг платежом красен – и русские выполняют и не могут не выполнить этого, насколько это установили финикияне (вексель) … Но решительно везде, где могут, – стараются жить на счет друг друга, обманывают, сутенёрничают. И думая о счастье – впадают все в бoльшее и бoльшее несчастье35.»

Вот много ахинеи выходило из-под пера Василия Васильевича, а тут он сказал нечто важное и существенное: капитализм – это доверие.

Логика примитивного утилитаризма, свойственного всем слоям русского общества, не дает оснований для предположений об обращении русской буржуазии к принципам гражданского общества и правового государства. Такое обращение возможно лишь в результате надпрагматического усилия – особой выгоды от соблюдения прав человека, свободных выборов и сменяемой власти русская буржуазия не усматривает. То есть она, как и русская бюрократия (с которой она частично совпадает в качестве пересекающегося множества), модернизационно демотивирована.