Хуан Ариас - Пауло Коэльо. Исповедь паломника Страница 13

— Чтобы не было путаницы, скажу, что каждый год передаю фонду триста тысяч долларов из своих авторских гонораров. Хотя на самом деле в прошлом году из-за моей ошибки в одном интервью они превратились в четыреста. Раз уж я это сказал, то, чтобы мне не выглядеть лжецом, мы потратили еще сто тысяч на покупку нового дома для работы с беспризорными детьми в трущобах. Старый дом стал нам мал. Так что боюсь, что моя ошибка в будущем будет мне стоить еще сто тысяч долларов в год.

— Почему ты решил публично заговорить о фонде? Сначала о нем ничего не было известно, ты работал в полном молчании.

— Это правда, но однажды в одной газете появилось маленькое сообщение, и, к моему удивлению, благодаря этому я смог своей рукой прикоснуться к огромной молчаливой цепи солидарности, которая существует в обществе. Тысячи людей предложили нам свою помощь.

Кроме того, я понял, что эта молчаливая цепь солидарности очень разнообразна, в нее входят не только юные идеалисты или взрослые, которые хотят сделать что-то для других людей, даже не имея для того средств, но и серьезные предприниматели, промышленники с большими деньгами. Но и те и другие равны в своем энтузиазме, с которым они стараются сделать что-то конкретное для тех, кто больше всего нуждается. И делается это без шума, на цыпочках, так, как говорит Евангелие: чтобы правая рука не знала, что делает левая.

— А какова твоя позиция в собственно политических вопросах?

— Как я уже говорил, я считаю себя политиком, но не принадлежу ни к какой партии. Думаю, что своими книгами участвую в политике, потому что помогаю людям многое осознать при помощи моего Личного Мифа, пробуждаю женскую часть человеческой натуры, желание разорвать Учебник Хорошего Поведения и своими силами воплотить свои мечты. Кроме того, я предупреждаю людей об опасности фанатизма любой масти, о том, что кто-то пытается управлять их сознанием, о фальшивой культуре знания, о лицемерии такой политики, которая не служит гражданам, а пользуется ими для удовлетворения своих личных капризов.

— Было ли у тебя когда-нибудь из-за той славы, которая тебя окружает, искушение заняться политикой, вступив в какую-нибудь партию?

— Участвовать в выборах? Ну уж нет. Вся эта партийная политика меня не интересует. Но я и так занимаюсь политикой. Разве это не политика — пытаться разрушить стену, отделяющую людей от власти? Соединять воображаемое и реальность? У обычной политики уже есть свои лидеры и свои народные представители. Меня интересует совсем другая политика.

— Ты часто говоришь, что делать свое дело хорошо и с энтузиазмом -это тоже политика.

— Да. Для меня заниматься политикой — значит всеми возможными способами повторять, что нужно прожить эту жизнь с энтузиазмом, что каждый несет ответственность за свою судьбу и не должен перепоручать ее кому-то другому, что в мире любой писатель, как бы он ни был знаменит, играет не более важную роль, чем продавец кокосов или полицейский, который следит на улице за твоей безопасностью. Хотя этот-то как раз вполне может вообразить, что он и есть самый главный.

Для меня заниматься политикой — значит добиваться изменения во всем том, что я называю «Академией», то есть в традиционном, закосневшем, бюрократическом знании, которое считает себя единственным источником мудрости. Это власть избранных. Нужно снова дать свободу творчеству, дать право голоса обычным людям; понять, что не должно быть избранных хранителей знания, которые считают, что звания и заслуги дают им право навязывать свою культуру другим.

Думаю, в этом может помочь Интернет, инструмент, который, несмотря на все таящиеся в нем опасности, способен дать возможность высказаться всем — пусть как угодно коряво. Если власти не испортят Интернет, не подчинят его себе, мне кажется, он сможет стать прекрасным форумом для всемирной дискуссии, в которой никто не будет чувствовать себя изолированным. Думаю, благодаря ему может возникнуть здоровая анархия, которую не смогут контролировать те, кто держит в руках мировое господство. Но может быть, это всего лишь еще одна утопия, в которую мне хотелось бы верить.

— А если бы тебя спросили, как ты относишься к новым освободительным движениям третьего мира, таким, как индейское движение в штате Чьяпас, в Мексике, или бразильское движение Безземельных, что бы ты ответил?

— Я всегда занимаю определенную позицию. Никогда не отказываюсь высказать свое мнение за или против, никогда не отмалчиваюсь, всегда вовлекаюсь в происходящее.

— Так что же ты думаешь об этих движениях?

— Смотря о каких. В Чьяпасе я вижу больше романтики, потому что не знаю их достаточно хорошо. Что касается движения Безземельных, с которым я знаком ближе, должен признать, что есть вещи, с которыми я не согласен. Они, на мой взгляд, не всегда ведут себя последовательно.

(На следующий день Коэльо захотел вернуться к этой теме. Он боялся, что его позиция останется неясна, и беспокоился о том, как воспримут это читатели.)

— Ты сказал, что никогда не отказываешься высказывать свое мнение по спорным вопросам политики, что ты не боишься отвечать за свои слова.

— Это правда, но тут дело в другом. Понимаешь, с тех пор как я стал знаменитостью, все хотят узнать мое мнение о самых неожиданных вещах, начиная со смерти принцессы Дианы и кончая футболом. Ладно еще футбол, потому что я его очень люблю и немного в нем разбираюсь, но есть вещи, в которых я ничего не понимаю, а меня заставляют высказывать свое мнение.

Нечто подобное происходит со мной и в политике. Я не считаю себя чуждым политике, ведь она многое решает в нашей жизни. Нельзя быть равнодушным к политике, потому что иначе другие будут решать за нас касающиеся нашей жизни и наших интересов вопросы. Надо активно в ней участвовать. Но я не профессиональный политик и не специалист по политической философии.

— Но, например, о движении Безземельных не так уж трудно составить свое мнение. У нас много информации, так что речь идет скорее о том, к чему у тебя лежит сердце.

— Дело не только в сердце. Нужно уметь анализировать явления. Судя по всему, это движение началось очень хорошо, с вполне конкретных действий. Существуют огромные латифундии, и вполне логично, что Безземельные захотели занять эти земли и создать новую ситуацию в обществе. У меня недавно брали интервью на эту тему, и моя позиция была предельно ясна.

Но все дело в том, что — возможно, из-за нехватки опыта — в движении происходят вещи, которые мне совсем не нравятся. Например, проводятся неоправданные захваты. В конце прошлого года я лично встречался с лидером движения, Стедиле. Это было на ужине у одного представителя ЮНЕСКО, в Бразилиа.

— Какое впечатление он на тебя произвел?

— У нас была возможность поговорить и обменяться мнениями. Он показался мне очень трезво мыслящим человеком, но, мне кажется, он не совсем адекватно использует в политике свою огромную власть. Я имею в виду традиционную политику. Я боюсь, как бы им не воспользовались правые силы, как это уже случилось с бразильским партизанским движением, которое в определенный момент допустило несколько ошибок и тем самым дало повод правым силам развязать репрессии. Этого же я боюсь и сегодня. Мне кажется, движение допускает некоторые злоупотребления, и это меня печалит и беспокоит. Это может помешать борьбе левых демократических сил, которые набирают силу в стране. Хотя пока и нельзя сказать, что у нас левое правительство.

— Ты не видишь никаких положительных сторон в этом движении?

— Конечно, вижу, поэтому-то мне и не хотелось бы, чтобы кто-то воспользовался его ошибками. Например, я вижу положительную тенденцию в том, что движение, похоже, начинает завязывать отношения с другими политическими силами. Всегда необходимо смягчать жесткость своей идеологии, умея чувствовать момент, в котором живешь. Например, ПТ, Партия Трудящихся (партия Лулы, левого толка), кажется мне гораздо более зрелой. Движение Безземельных может и помочь ПТ, и помешать, если потеряет ощущение политической реальности.

— Конец века сопровождают смуты и неуверенность в завтрашнем дне. В этом веке было слишком много крови и слишком много войн. Мы знаем, что с наступлением нового века не случится ничего экстраординарного, ты об этом уже говорил. Но что точно происходит на наших глазах, как говорил Са-рамаго в нашей беседе, — так это смерть цивилизации. И мы не можем предугадать, какой будет та цивилизация, которая зарождается сейчас. С каким чувством ты наблюдаешь за концом этой цивилизации? Со страхом или с надеждой?

— Трудно давать предсказания. Я могу только сказать, что все будет зависеть от того, что произойдет в ближайшие пятьдесят лет. Они могут повлиять на все новое тысячелетие. Многое будет зависеть от того, решатся ли люди предпринять серьезный и последовательный духовный поиск. Как сказал Мальро, будущий век или будет духовным, или его не будет. Другие говорят, что это будет женский век. Иначе существует опасность того, что взорвется бомба фундаментализма, который, как это ни парадоксально, на мой взгляд, предполагает отсутствие веры.