Наталья Кончаловская - Песня, собранная в кулак Страница 13

Мы прощались с Аннет Видаль в передней, когда под дверью басом заголосил палевый кот. Она впустила его, и он снова уселся на стул, так, словно и никуда не уходил, до того неподвижна и равнодушна была его физиономия.

- Прощайте, мадам! Благодарю вас за подарки! Передайте москвичам огромный привет и благодарность... Как бы хотелось снова попасть в Москву... Но возраст... - Она, улыбаясь, развела сухими маленькими руками...

Я нырнула в кафельные коридоры метро с одним только стремлением - поскорее зайти в магазин и купить пластинку с песней о мотоциклисте.

Сижу, жду поезда. Перед глазами могучая цветная реклама какой-то фруктовой воды. Право, можно только дивиться изобретательности французов в деле рекламирования товаров. На огромном зеленом листе, среди ненюфаров на пруду сидит колоссальная лягуха:

"Оставьте простую воду лягушкам, а сами пейте чудесный прохладительный напиток!" И рядом бутылочка с напитком, конечно шипучим, конечно приторным, конечно подкрашенным в розоватый цвет-Поезд мчит меня в центр. Вот и остановка "Георг Пятый". Выхожу. Елисейские поля полны праздничного движения. Масса нарядной публики. Студенты продают букетики ландышей - они ранним утром набрали их в рощах под Парижем. Сегодня студенты могут кое-что подработать!

На Первое мая большие магазины не торгуют. Но магазин пластинок открыт. Я поднимаюсь на второй этаж. Продавщица предоставляет мне кабину. Отбираю пластинки. Запершись в кабине, слушаю, слушаю все концерты подряд.

Продавщица Жаклина подносит мне все новые и новые. Часть я уже отобрала.

- А зачем вам так много? У нас больше двух никто и не покупает.

Я объясняю ей, в чем моя задача. Жаклина задумывается, а потом говорит:

- Знаете, здесь совсем недавно была секретарша мадам Пиаф с ее собачкой. Секретарше нужны были последние выпущенные диски с записями Эдит. Я поставила ей песенку "Морячок". И вдруг собака начала бегать по кабинам, искать свою хозяйку. Она обнюхивала стулья, прилавки, отчаянно скулила, лаяла и просто плакала. Пришлось прекратить прослушивание и увести ее домой. Мы все ужасно удивлялись такой памяти животного, ведь прошло больше полгода после смерти мадам Пиаф, а собака помнит... А вот люди начинают забывать. Мы, французы, легкомысленный народ, быстро забываем то, чем еще недавно наслаждались. Хорошо, что вы хотите писать о ней... Так вам что поставить? "Человек на мотоцикле"? Извольте...

И я услышала эту песенку.

Носил он сапоги, штаны из черной кожи

И курточку с орлицей на спине.

И он летел вперед, на дьявола похожий,

Прохожие шарахались к стене!

Нечесан и немыт, с мазутом под ногтями,

С татуировкой, видно, давних лет,

Где сердце с надписью; "Любовь я отдал маме!"

На бицепсе пунктиром синий след,

И Марилу он взял себе в подруги.

Девчонка хороша, во цвете лет.

Жалели все ее, и знали все в округе,

Что любит он лишь свой мотоциклет.

Однажды Марилу, рыдая, попросила

В тот вечер от нее не уезжать,

Плач заглушил мотор, и никакая сила

Его бы не сумела удержать.

Как дьявол, мчался он, не зная страха,

С горящими глазищами. И вдруг

Он за шлагбаум вылетел с размаху

На тот экспресс, который шел на юг.

Владелец сапогов, штанов из черной кожи

Навек умолк, с орлицей на спине.

Теперь не надо было всем прохожим,

Услышав треск, шарахаться к стене.

ДОРОГА ВАН ГОГА

Дорога вьется между полями, засеянными пшеницей, горохом, овсами. Только что прошел дождик, торцы шоссе синевато поблескивают, а листья на придорожных тополях словно покрыты лаком.

После спертого парижского воздуха здешний, чистый, деревенский, словно течет в легкие, вызывая дрожь, озноб.

Мы едем с Блистеном в машине в Овер на Уазе - посетить вангоговские места. Всю дорогу разговариваем. Сегодня среда - на шоссе нет большого движения. Едешь спокойно, это не "уикэнд", когда каждый раз сотни аварий под Парижем...

- Она зарабатывала миллионы... И тем не менее часто была без денег.

- Но куда же шли деньги, Марсель?

- Куда? Да бог знает куда! У нее за стол садилось каждый день не меньше двадцати человек... И вообще, видно, бережливость никогда не уживается в одном гнезде с щедростью, я не говорю о расточительности. Эдит многим помогала. Но часто тратила зря.

- Что значит зря? Швырялась деньгами?

- Нет. Скорее не отдавала себе отчета в своих поступках. Все всегда шло порывами. К примеру, однажды умирающий отец посоветовал ей приобрести землю, чтоб был кусок хлеба под старость. Эдит купила ферму. Два года она владела этой фермой, причем, кроме мучений и хлопот, эта ферма не приносила ничего. Она не могла там ни принять ванны - вечно неисправен водопровод, ни посидеть в тепле - неисправно отопление, ни позвать друзей - нечем было угостить. За два года ферма дала ей трех кур, двух кроликов, два кило фасоли и сотни кошек со всей округи. Она продала ее за бесценок.

Мы оба смеемся. Марсель продолжает:

- Как-то она решила обзавестись особняком. Купила дом в квартале Булонь. Роскошно его отделала, пригласив лучших художников. Черная мраморная ванна, роскошная спальня, обитая голубым атласом, с кроватью под балдахином королевская кровать!

- И что же, она спала на королевской кровати?

- Нет.

- А где?

- У консьержки в комнатушке, на диване. Во-первых, она не могла привыкнуть видеть себя, с ее ростом и наружностью, в голубом атласе, а во-вторых, у консьержки было удобно подглядывать, кто идет.

- А зачем же тогда было городить все это?

- Фантазия. Наитие. Любовь к красивому... У нее был повар-китаец, так он очень удивлялся, что мадам любит варить себе кофе и наспех глотать его, стоя у кухонного стола и закусывая сдобным рогаликом из булочной напротив.

А в доме жила масса друзей, в гостиных спали на надувных кэмпинг-матрасах. Можно было зайти в любое время дня и ночи. Всегда был ночлег и ужин, как на вокзале. Я однажды заехал за ней на репетицию. Спускаемся с лестницы, на площадке, объединяющей два крыла дома, сталкиваемся с молодым музыкантом из оркестра Эдит. Он идет с какой-то молоденькой девушкой.

"Ты что же это тут делаешь? Я тебя что-то давно не вижу в оркестре", удивляется Эдит.

Парень густо краснеет:

"Мы, мадам, видите ли, две недели, как поженились... И я... Ну, в общем... понимаете..."

Эдит расхохоталась:

"В общем, ты на мели? Так, мой мальчик! Ну что же, живите здесь ваш медовый месяц. А она хорошенькая! Э?.."

Мы едем. Мимо ползут французские деревни, похожие на маленькие города с одной-двумя улицами. Сады. Огороды. Церкви с кладбищами. Магазины, в которых продается все, что только может понадобиться, начиная с лекарств, кончая огородными вилами. И все в одном помещении.

Подъезжаем к настоящему городку. "Вальмон-дуа", - читаю я на придорожном столбе с планшеткой.

- Здесь родился Домье,- важно объявляет Блистен.

А вот и дом, в котором жил этот величайший сатирик-художник.

Я вылезаю из машины. Дом простой, двухэтажный, с облупленной стеной и воротами, словно сарай. А напротив - на площади - памятник Домье из белого камня. Камень стерся от времени. На постаменте надпись: "Этот памятник был воздвигнут по подписке. Штат Марселя Вальмондуа. Почитатели и друзья. Август 1900 года". Бюст Домье когда-то, видимо, был очень хорошим. Сейчас лицо облуплено, нос совсем отбит. Я недоумеваю. Как это может быть? Великий мастер офорта! Великий сатирик! Политик!

Марсель не вылезает из машины. Ему, видно, самому горько видеть такое разрушение. Наверно, никак не соберутся отреставрировать. Городок маленький. Бедный...

Я снова забираюсь в машину, едем дальше. Снова поля, рощи, белые кубиками - домики. Все ярко-зеленого, шпинатного цвета, даже глаз режет.

На полотнах французских пейзажистов начала двадцатого века эта природа осталась навечно. И наверно, как это все великолепно по осени!.. Еще деревня. Маленькое бистро. Мы останавливаемся, чтобы выпить кофе. Внутри никого. Час, когда все жители на работе.

Мы садимся на деревянный диванчик, отполированный спинами, заказываем кофе.

- ...Конечно, принципы Эдит могли шокировать,- рассуждает Марсель. - Они никогда не устраивали буржуазную мораль. Но если б она была маленькой буржуазкой, как и все остальные, могла ли она так петь? Так чувствовать? Так откликаться на каждую беду окружающих?..

Конечно, она жила вне условной морали. И все инстинкты у нее были природные. Пламенность восприятий. Вся жизнь - одно сплошное, большое сердце. И все - мимо принципов "хорошего воспитания". Искусство для нее было святыней...

Марсель прерывает рассказ. Тучный, добрый хозяин подает нам превосходный кофе. Марсель - блестящий рассказчик. Я вижу Эдит живую, молодую. Вижу весь склад ее характера в самых неожиданных проявлениях.

- Как-то раз в гостях у нее среди артистической богемы сидел случайно попавший человек из деловых кругов.