Глеб Павловский - Гениальная власть! Словарь абстракций Кремля Страница 13

Эта схема полезна для всех. Одним она предоставляет сырье, а развитым — еще и часть нашей выручки, размещенной (обычно через офшоры) в западных финансовых институтах. Те, в свою очередь, реинвестируют в Российскую Федерацию. За рубежом накоплен запас прямых инвестиций объемом в четверть всего ВВП России (56 процентов прямых инвестиций — в пяти офшорах.)

С 2006 года Россия разрешает свободный вывоз/ввоз капиталов, и перед нами — вполне достроенная система. Ее зенит — годы, когда фискальный «треугольник Кудрина — Сечина» был вписан в сверхпузырь имени Алана Гринспена. Гринспен ведь тоже по-своему подводил под американский капитализм основание большинства — где бедняк приобретал себе дом в кредит, который ему почти ничего не стоил. Работал бум оборота финансовых производных, а финансиализация товарных рынков из цены на нефть сделала мировую резервную валюту. Вздувая нефтяные цены, Россия участвовала в нетоварной геополитической доле цены. Доллары Гринспена орошали путинское большинство, превращенное из электоральной случайности в территориально-сословную Государственность.

При создании путинского большинства большую (часто преувеличиваемую) роль играло построение суррогатной картинки реальности. Она не сводится к задаче укрыть от избирателя факты — в этом смысле речь не шла о цензуре. Дело в своеобразной нарезке реальности на клипы разного достоинства и их визуальной переупаковке. Картинка новостей ТВ — наш аналог тому, что финансисты именуют секьюритизацией — переупаковкой долгов в деривативы типа прославленных в крахе 2008 года обязательств CDO.

Логика здесь та же, что и с финансовыми производными. Начав рассортировывать в них выгодные и невыгодные бумаги, ты не можешь заставить себя купить весь пакет. Но и сформировать собственный большинство не умеет. Оно не вглядывается внутрь пакета, доверяя рейтингу на упаковке, выставляемому на рынке агентствами, а в России — «картинкой власти». Не надо думать, что люди верят телебелиберде — они плюются, но считают, что так правильно.

Гарантии власти работают лучше и выглядят надежнее, когда не анализируешь происходящее. Возникает самоподдерживающийся механизм распубличивания власти: публика не хочет публичности — власть к непубличности привыкает. Она начинает требовать ее как условия стабильности, прочности социальных гарантий. Обществу-клиенту лучше не возражать.

В результате все, власть и общество, перестают получать достоверные данные. Трансакции в закрытой системе легки и невидимы, они создают чувство порядка.

Проектируя саму себя, власть спроектировала и страну. Догадываясь, что не столько управляет ею, сколько припала к долготерпению масс, она обрела чувство, которое для краткости назову гениальностью.

Гениальность власти — это самооценка ее успешности, которую далее нечем поколебать. Факты неудач, некомпетентности и коррупции — все это слабости «гения», простительные в глазах голосующего за него большинства.

Опасное свойство гениев — их бесчувственность к рискам. Команда Путина в целом не различает угрозыи риски, стратегическое и краткосрочное. Власть пренебрегает риском. В разговорах о рисках она видит интеллигентские нюни или вражескую пропаганду. Правда, Кудрина нельзя упрекнуть в этом недостатке. Власть вечно готовится к катастрофе — и процесс подготовки Кудрин превратил в бюджетную религию. Здесь еще одно сходство: различие фигур Суркова и Кудрина. Сурков — борец с угрозами, а Кудрин — с рисками. Кудрин накапливает прочность системы тем, что ее резервирует, срастив с мировым финансовым рынком. Сурков же озабочен мерами безопасности от бесчисленных внутренних угроз.

В русском термине меры безопасности отражено презрение к любой долгосрочной стратегии. Что такое для нас «меры безопасности»? Это дискретные защитные реакции, ситуативные и чаще всего — постфактум.

Здесь фатальная ошибка нашей системы. Мы готовы менеджировать любую будущую угрозу — не учитывая базовый риск самого нашего менеджмента. Внезапный выброс рисков одновременно поразит и систему управления, и управляющего, и тех, кто отвечает за безопасность. Такой риск нормален в финансовом мире, но в русской политике им пренебрегают. Оттого Кремль так поглощен санацией «угроз», имеющих чисто теоретический потенциал разрастания.

Бюджет путинского большинства стал конденсатором рисков системы, отчасти даже глобальных рисков. Оттого путинское большинство стало глобальным фактором. Оно превратилось в вечного партнера власти. Но власть меняется. Как именно она переменится, неизвестно. Построен совершенный политический «черный ящик», где все, от президента до Кудрина, с ужасом вглядываются в темное будущее, каждый в свое. Тандем на своем драматическом вираже 2011 года рассыпал начинку «черного ящика», раскрыв нестерпимый уровень рисков.

Резервы

Произнеся слово «резервы», еще раз вспомним о Кудрине — человеке, превратившем нашу паранойю в стратегию наших побед. Действуя через усилитель — голову Путина, живой приставкой к которой он стал, — Кудрин навязал приоритет резервирования политической системе РФ. Со временем его стратегия превратилась в тип капитализации России и особую модель общества — где резервы, создаваемые ради защиты граждан, их ослабляют. Резервы якобы нас спасают от прошлых катастроф — при вечном ожидании катастрофы в будущем. Что это, крупномасштабное расхищение национальных средств? Нет, империя резервов.

Возможность накопления резервов была создана нефтяной конъюнктурой, но рост ею не исчерпывался. Рост экономики, ожившей после дефолта, дал возможность поставить вопрос о резервировании, создав в 2004 году Стабилизационный фонд (в 2008 он был разделен на Резервный фонд и Фонд национального благосостояния).

Пока дефолт еще дышал в спину и вероятным был новый обвал, невозможно было вкладываться в перспективу, делать какие-то масштабные инвестиции. Выборвпользу безопасности был неудивителен ввиду профессии Путина и рефлексивности населения, все еще сильно испуганного.

Конечно, в этот выбор мы сами себя загоняли. Вся первая половина нулевых прошла под знаком апокалиптических ожиданий, иррационального страха — вроде мании жертвы погрома, уверенной, что если погром был вчера, то и завтра он будет. Раз дефолт был недавно, значит — ждем следующего дефолта. Так мы загоняли себя в безальтернативный приоритет безопасности.

Интересно, что безопасность искали в ликвидности, хотя такой выбор был неочевиден. Можно было истратить деньги на программы социальной поддержки — в эту сторону сильно подталкивали коммунисты, губернаторы и все вообще, кому предстояли выборы. Недоверие Путина к выборам сыграло положительную роль. Он не принял стратегию «социальных инвестиций» и оказался прав — деньги просто бы украли, а внешний долг так и остался невыплаченным.

Выплата внешнего долга облегчила России выход на международный финансовый рынок — поначалу это также была одна из возможных стратегий, и не очевидно, что наилучшая. Ее выбор совпал с трендом финансиализации международной политики и экономики. Финансы и капитализация превратились в главный вид производства. Докризисный мир — мир, предельно финансиализированный, и, выплачивая долги, Россия неожиданно открыла себе доступ в его VIP-зону. Здесь нас уже ждали.

Рынок заимствований демократичен, ибо всеяден. Ему безразлично, что за страна берет кредиты, главное, чтобы та имела хороший кредитный рейтинг. А кредитный рейтинг зависим от суммы внешнего долга. Выплатив свои долги, Россия получила возможность брать частные кредиты, общая сумма которых к моменту кризиса достигла полутриллиона долларов (500 млрд. долл.).

Иррациональный страх перед будущим толкал Россию на создание Резервного фонда. Но эта же политика открывала ей мировой рынок — и Россия открылась рынку заимствований. С Запада пошел встречный офшорный возврат средств и иных спекулятивных инвестиций в России.

Сказалась элегантность концепции власти. Сформировалась основа российского экономического суверенитета, превратившая резервирование в самоценность. Кризис, ударивший по этой системе, укрепил нашу власть в правоте.

Резервы спасли нашу абсолютно не приспособленную к встряскам экономику. Но спасли не промышленность, а ее финансовую основу, привязанную к газонефтяной конъюнктуре, укрепив вдобавок нашу вечную паранойю страны «под паром» — накануне страшного будущего. В центре всего восседают финансовые лорды сверхвласти — Путин, Кремль, тандем, — команда, обслуживающая механизм.