Сборник - День Гагарина Страница 13

Королев внимательно наблюдал за происходящим. Теперь лицо его стало спокойным, видимо, он уже «перегорел». Но усталость не сошла. Ввалившиеся глаза и нездоровый цвет скул свидетельствовали о том, что он так и не прилег в эту ночь. Вообще-то говоря, это было похоже на него. Ведь даже при обыкновенных (это теперь я говорю «обыкновенных», в те годы таковых не было!) пусках Главный обязывал нас, его помощников, звонить ему в домик в любое время дня и ночи, если в ходе испытаний возникало вдруг что-то непонятное или требовалось доложить об их завершении. Да и никогда не был этот человек равнодушным к делу. Всю жизнь!

Мягко, с легким металлическим звоном, защелкнулась автосцепка. Установщик, несмотря на «башмаки», подложенные под колеса, слегка дернулся, и ракета-носитель, как гибкий хлыст лозы, плавно заколебалась головной частью: вверх-вниз, вверх-вниз. Через несколько секунд она успокоилась.

— Термочехол надет!

— Ракета готова к транспортировке! — почти одновременно раздались доклады руководителей испытательных групп.

Неприятности, которые, к счастью, не переросли в нечто большее, остались позади, и я направился к Королеву спокойно и уверенно:

— Сергей Павлович! Есть предложение пройти к выходу, до вывоза ракеты осталось около минуты!

Он не ответил, обнял меня за плечо, слегка прижал к себе и пошел вдоль установщика к широко распахнутым воротам корпуса. Так он частенько «извинялся» за допущенную горячность, как бы говоря, что на сердце у него не осталось неприятного осадка.

Уже миновав тепловоз, Главный конструктор как-то облегченно вздохнул, слегка, одними губами, улыбнулся и спросил:

— Ну что, Анатолий Семенович, поехали?

— Поехали, Сергей Павлович! — ответил я, почувствовав изменение настроения Главного. Да и сам был доволен, что не подвели, не подкачали ребята.

— Вывезти ракету на стартовую позицию! — подаю последнюю команду и озорно киваю на циферблат часов Королеву. Стрелки показывали ровно семь. Шутка сработала, и мы рассмеялись.

Тепловоз дал короткий гудок. Работавшие на холостом ходу дизеля взревели, выбросив из короткой трубы клубы дыма, так что потолочные светильники затянуло сизым туманом. В зале запахло гарью. Звонко звякнули буфера, противно заскрипели по песку колеса. Ракета вновь плавно и упруго качнулась. Тепловоз медленно двинулся к выходу.

Небо сплошь затянуто свинцово-серыми слоистыми облаками. Порывистый ветер гнал поперек дороги песчаную поземку. Капризы погоды не стали помехой для киносъемки. Слепили «юпитеры», неумолчно стрекотали камеры, с которыми то тут, то там выскакивали вездесущие операторы. Королев, наблюдая за ними, недовольно морщился, но молчал. Очевидно, вся эта суета его раздражала, он не выносил шумихи в серьезном деле. Но момент был историческим, и Главный терпел.

— Как вы считаете, товарищи испытатели, — обратился Сергей Павлович к нам с Воскресенским, когда тепловоз, завершив положенные маневры, оказался с противоположной стороны установщика и превратился в толкача, — не пора ли и нам двигаться к старту?

В машину Главного сели втроем. Преодолев затяжной подъем от монтажно-испытательного корпуса, «Волга» вырвалась на асфальтированную полосу шоссе. Следом за нами мчалась целая кавалькада машин с членами Государственной комиссии и представителями технического руководства.

Некоторое время мы молчали, занятые каждый своими мыслями. Молчание не тяготило. Наоборот, оно было даже необходимым, ибо позволяло сосредоточиться. Легкое покачивание убаюкивало, хотелось спать. Иногда через дорогу перебегали суслики, которых в эту пору бывает довольно много. «Жить им, чертям, надоело!» — злился я про себя, когда какой-нибудь из них кидался под самые колеса, и водитель притормаживал.

— Как вы, Анатолий Семенович, сказали: «гнусная»? — внезапно нарушил молчание Королев.

Я не сразу понял смысл его вопроса и самого слова «гнусная», произнесенного, как мне показалось, ни к селу ни к городу. На всякий случай переспросил:

— О чем вы, Сергей Павлович?

— Помните, вы как-то сказали о «шутках гнусной системы измерений»? — уточнил Королев с усмешкой.

— Ну как же, помню, Сергей Павлович. Конечно, помню! — подтверждаю свою же фразу, произнесенную на одном из совещаний, года два-три назад, и процитированную теперь Королевым.

Одна из автономных бортовых систем ракеты, испытаниями которой я занимался в бытность начальником испытательного отдела, давала сбои. Точнее сказать, сама система работала нормально, а вот запись ее параметров на фотопленках не соответствовала реальному положению дел. Контроль по пультам и дополнительно подключенным приборам тоже вызывал сомнения.

Повторные испытания вновь подтвердили работоспособность системы, но так и не пролили свет на причину несоответствия между функционированием ее аппаратуры и регистрацией контролируемых параметров. Случившееся поставило в тупик. Время шло, поиски дефекта, анализ электрических схем продолжались, но все — безрезультатно.

К назначенному на поздний вечер совещанию по результатам комплексных испытаний мы оказались не готовы. На таких совещаниях обычно присутствовал Королев, и потому я чувствовал себя не совсем уютно. В ходе разбора руководитель испытаний поднял и меня. Долго и подробно рассказывая о проделанной работе, я ничего не смог объяснить по существу дела. Королев не отрываясь смотрел на меня, гипнотизируя своим строгим взглядом.

— Товарищ Кириллов! Что вы можете сказать о причинах ненормального поведения параметров системы на пленках, если утверждаете, что все в порядке и система регулирования работает нормально? — вдруг спросил он, оборвав меня на полуслове.

Вопрос требовал точного ответа. Какое-то время я молчал, соображая, как выйти из положения.

— По-моему, Сергей Павлович, — вспомнил «уроки» одного знакомого испытателя, который умел объяснить подобные загадки и, что удивительно, весьма редко ошибался, — это шутки гнусной системы измерений. — Сказал и тут же добавил — Во всяком случае, это замечание к работе системы регулирования отношения не имеет, и в этом у нас есть полная уверенность!

Быть может, в «методологии» моего знакомого и имелся определенный смысл. На заре ракетной техники системы телеметрии действительно кое-кто считал второстепенными, к ним относились пренебрежительно. И это, естественно, не способствовало качественной разработке связей между основными системами борта ракеты и системами измерений. Однако то было в прошлом, а теперь…

Выпалил я это словечко «гнусная» и только тогда подумал, что переборщил: мало того, что не смог объяснить сбои в работе своей системы, но еще и «брыкнул» телеметристов, обругав их систему.

Королев, потупившись, молчал. Кто-то хихикнул по поводу примененного мною эпитета к системе измерений, а я стоял и ждал: вот-вот разразится гроза. Главный конструктор не терпел неточных, поверхностных докладов, требовал абсолютной достоверности в анализе результатов испытаний и уж конечно же полной серьезности и строгости при их обсуждении на совещаниях.

Секунды казались вечностью. Королев в упор посмотрел на меня, а затем негромко, как будто между прочим, сказал:

— М-да… Люблю слова на букву «г»: гнусный, гадкий…

— Гомендант! — под всеобщий хохот добавил Воскресенский.

— А что? Если хотите, и «гомендант», — засмеялся Королев.

— Ты помнишь, Леонид Александрович, у нас в одной организации был комендантом некто Пышкин? — увел разговор в сторону Главный. — Милейший, доложу я вам, был человек…

— Как не помнить? — в унисон вторил Воскресенский. — Помнится, встречались с ним много раз, даже, кажется, водили знакомство…

Навострив уши, мы ждали, что же будет дальше.

Не часто Королев на таком вот официальном совещании позволял себе и другим шутить. Да и оснований для шуток вроде бы не было.

— Так вот, — как хороший рассказчик, продолжал Сергей Павлович, — Как-то раз, часа этак в два ночи, раздается телефонный звонок. «Сергей Павлович?» — слышу я чей-то мягкий, ласковый голос. «Я Сергей Павлович, — отвечаю, — с кем имею честь?»— «Вас беспокоит комендант, товарищ Пышкин…»

Королев продолжал:

— «Слушаю, товарищ Пышкин! — говорю, а самого так и подмывает послать его подальше. Только-только уснул, и вот на тебе — звонок неведомого «товарища Пышкина». — Что вы хотите мне сказать?»— спрашиваю. «Хочу вам доложить, Сергей Павлович, что мною замечено, что ваши сотрудники… Вы запишете или так запомните?» — «Запомню, товарищ Пышкин, запомню. Докладывайте». — «Так вот, ваши сотрудники: Воскресенский, Балашов… Шарапов вели себя очень бурно в автобусе. Вам знакомы эти товарищи?»

В зале стоял гомерический хохот. Ближайшие помощники Королева, фамилии которых, конечно для большего юмора, назывались им в числе «злоумышленников», от души смеялись вместе со всеми.