Литературка Литературная Газета - Литературная Газета 6451 ( № 8 2014) Страница 13

По полю зренья бокового

бесшумно ящерка скользит.

Просёлок

Сегодня – солнце. Золотом пылинок

пронизан терпкий воздух и согрет.

Но кое-где сырой ещё суглинок

послушно отпечатывает след.

Тень под ногами – чёрная на жёлтом.

Молчит земля, вобрав вчерашний дождь.

Но позади – ты только что прошёл там –

сочится влага в лунки от подошв.

И это – взгляд. Так смотрит невидимка.

Что знает эта зрячая вода?

Земля молчит. Над нею, словно дымка,

сгущается безмолвное: «когда?»

Пустырь как цитата

По соседству с термитным кварталом

лёг и в сон погрузился пустырь.

Он дарован зверушкам картавым,

ржавым тросам да травам густым.

Он изрыт, как ломоть, что оторван,

он изрезан небрежным ковшом.

По сырым и извилистым тропам

я не раз, спотыкаясь, прошёл.

Оступлюсь – он тяжёлые веки

приподнимет – и снова смежит.

Он не ищет любви в человеке

в этом веке; он просто лежит.

Он не знает ни поз, ни ужимок,

навсегда он решился уснуть.

Пусть впечатался след мой в суглинок –

он его не затронул ничуть.

Весь в репьях, выходил я к асфальту.

Было странно легко на душе.

Я его заучил, как цитату,

но откуда – не вспомнить уже.

Гефсиманский мотив

Эта зыбкая твердь,

эта слякоть ночных перекрёстков,

этот рельсов извив,

под фонарным лоснящийся взмахом,

эти псы вдалеке

с мелко-чётким, как буковки, лаем,

этот воздух сырой,

от которого кариес в шоке,

этот голос впотьмах,

что бормочет несвязные строчки, –

это всё лишь затем,

чтоб ты знал, чем закончить период:

и, упав на лицо,

умолял пронести эту чашу…

Изъян зеркал

Когда, омыт органной белизной,

парил над утром яблоневый цвет,

рождая звук отчётливо-стальной,

легли на стол заколка и браслет.

Чуть скрипнув, шкаф открылся платяной.

О восковой сияющий паркет

как будто дождь ударил проливной –

так дробно раскатилась горсть монет.

За этот миг прошло немало лет.

Изъян зеркал: за гладью ледяной

вчерашних отражений нет как нет.

Но внятен знобкий шелест за спиной

наедине со звонкой тишиной,

особенно когда погашен свет.

Мастерская молодых

Екатерина Короткова родом из Иванова. Училась в художественной школе Кинешмы и окончила ИОХУ им. М.И. Малютина по специальности художник-педагог. В этом же году стала студенткой МГАХИ им. В.И. Сурикова отделения живописи. Сейчас работает над дипломной темой «Серия портретов». Участница многих молодёжных региональных и всероссийских выставок.

Теги: Татьяна Виноградова , Георгий Яропольский , Владимир Пучков

«От абсолютной силы слова…»

Алексей Ивантер. Самогитский полк. - М.: Published by Ирина Бебнева, 2013. – 202 с. – 1000 экз.

Ментально (отчасти даже инструментально) самый близкий Алексею Ивантеру поэт, без сомнения, – Геннадий Русаков, хотя я доподлинно знаю, что Ивантер как следует прочёл Русакова и почувствовал "своим" совсем недавно, когда рассматриваемая мной книга «Самогитский полк» была уже не только написана, но и издана.

Случаются иногда эти совсем не «странные» сближения, при которых поэты, разделённые более чем двумя десятилетиями рождения, сильно разнящиеся опытами «быстротекущей жизни», разными мировоззренческими установками, никогда не знакомые друг с другом, вдруг оказываются сближенными настолько, что невольно приходит на ум – да они же черпают из одного источника, и этот источник, кастальский сей ключ – нежная и суровая, тёплая и страшная, живая и истерзанная, бесконечно любимая и безумная в своём бесшабашном отношении к детям – родина. Родина-мать и родина-мачеха – одновременно. Причём одновременность эта рассматривается не в сиюминутном и конкретном случае, применимом к судьбе самого поэта, а в том историческом ракурсе, который охватывает судьбы нескольких поколений одной семьи, вырывает их из темноты небытия и фокусирует свет на корне «род» и однокоренных ему словах. Вот Геннадий Русаков:

Я пережил их всех – и вот

стою один, поднявши руки:

ответь, за что был предан муке

и разорён мой бедный род?

А вот Алексей Ивантер, взятый почти наугад:

«Лесосклад да пилорама, город с выделкой села, моя маленькая мама тут войну переждала. Жизнь короткая земная вся прошла натяжеле – моя бабушка родная тут ходила по земле. Дили-дили, дили-дили, дили-дили, дили-дон, всю Россию исходили мои близкие с трудом. Дили-дили, дили-дили, как судьбу ни раскрои, всех мужчин похоронили мама с бабушкой мои. Всё проходит чередою, чиним, сносим, городим, полечу я над Тавдою в горле с катышком сухим».

Всё точно. Сухой катышек в горле. И уже никуда не деться. И «письма лагерные», и родня, зарытая в «общей яме», и даже «лихой властитель над страной» не перевесят той странной, не побеждённой рассудком любви, которую так точно определил гениальный юноша Лермонтов и вслед за ним обнаружили в себе почти все русские поэты. Помещённым в любовь иногда она представляется каторгой, иногда – спасительным плотом в океане распада и энтропии. Но и в том и в другом случае поэт – её невольник, случалось, даже фиксирующий это состояние:

Отвяжись, я тебя умоляю!

Вечер страшен, гул жизни затих.

Я беспомощен. Я умираю

от слепых наплываний твоих.

(Владимир Набоков, «К России»)

Алексей Ивантер как будто задался целью насколько можно приблизить во времени и сквозь увеличительное стекло любви своей рассмотреть всё, что случилось на веку с его близкими, семьёй, его родом. Старые, буквально вековой давности письма, случайно найденные ( «Из дубового комода/утром выпало само/от шестнадцатого года/в адрес бабушки письмо[?]» ) и поблёклые, чёрно-белые фотографии семейного альбома («Няня с папой на выцветшем фото задают немудрёный размер…»), странным образом соединённые с обрывками «младенческой памяти» и смутных детских ощущений, оказались тем крепким физиологическим раствором, в котором частное и давнее обрело укрупнённость вечного и общего.

На первый (поверхностный) взгляд кажется, что имя книги – «Самогитский полк» – случайно, локально, что оно всего-навсего спровоцировано теми самыми выпавшими «из дубового комода» письмами деда. Но если прочесть книгу внимательно, стихотворение за стихотворением, раздел за разделом, увидишь иное. «Самогитский полк» – уникальное явление в современной литературе. В отличие от большинства стихотворных «сборников» это книга одной темы, одной страсти, одной надежды – сохранить в себе тайное чувство причастности к ушедшим людям и ушедшему веку:

Судьба война, а жизнь полова,

но между ржавых закавык

от абсолютной силы слова

немеют горло и язык.

Сохранить его, чтобы, преобразовав в эту «абсолютную силу слова», сделать явлением русской поэтической речи.

С юности помню максиму Николая Гумилёва: «Поэзия для человека один из способов выражения своей личности». То есть если «личности» нет – нет и поэта? Получается, что так. Дефицит личностного начала заметен во всей современной литературе, но в поэзии (где «эго» всегда гипертрофировано!) – особенно. Стихотворцев хороших много, удачных стихотворений (как отдельных явлений поэзии) тоже. А вот сказать, что за книгой стихов угадывается весь человек, что сам текст её есть растворённый в слове человек, – так могу сказать о немногих. О Геннадии Русакове – точно! Теперь вот и об Алексее Ивантере.

Собственно говоря, здесь, в точке «личности», и кончается сходство поэтов, связанных эйдологически. Круг тем и даже возможных отношений к темам может быть схожим. А вот темперамент, который, по тому же Гумилёву, даёт поэту «душу живую» – это уже чисто личностная характеристика. «Сиротство» и «одиночество» Русакова среди всего живого и «родство» со всем живым Ивантера дают интересную пищу для размышлений, но оставим её для более полного анализа творчества двух этих поэтов.

Пока же скажем так: в России появился новый поэт мощного почвеннического накала – поэт русской традиции, развивающий и раздвигающий её привычные границы. И дело не в том, что некоторые стихи записаны не столбиком, а в строчку. И не в том, что Алексей Ивантер «возвращает» полузабытое умение поэзии кристаллизироваться в афоризм. Отличных стихов в книге «Самогитский полк» так много, что хочется цитировать каждое второе. Вот это настоящая редкость.