Владимир Жаботинский - СAUSERIES Правда об острове Тристан да Рунья Страница 13

— А почему нельзя? Что я — французъ?

Но болыше бульвары, собственно, не мое дъло.

Мы, парижане, живемъ не на большихъ бульварахъ. Вообще никто, кроме наивнаго туриста, не скажетъ: «я живу въ Париже». Истинный здешний обыватель, парижанинъ милостию божией, какъ я, живетъ въ quarter. Причемъ «картье» не есть нъкое административное дъление. Картье есть бытовое понятие; почти отвлеченная идея, но въ то же время и великая реальность. Проживъ полгода въ своемъ картье, вы вдругь начинаете соображать, что незамътно стали гражданиномъ и патрютомъ строго обособленной общины. Сразу этого не заметишь. На улицъ и въ лавке все съ вами обходятся вежливо, но ничуть не сердечно или фамильярно. И вдругь настаетъ день, когда аптекарь всматривается въ васъ, улыбается и говорить: «Обычно мы продаемъ ножики для бритвы безъ полной уверенности, что они не подержаные, но Monsieur est du quartier — я вамъ дамъ ужъ безусловно девственную дюжину". Это, конечно, неправда: какъ известно каждому безбородому, неподержаныхъ ножиковъ для бритвы давно на свете нътъ; но добрососедское намърение приятно. Черезъ несколько дней жена вамъ разсказываетъ, что ее въ булочной спросили, отдохнулъ ли мосье (это вы) отъ последней поъздки своей заграницу; кстати и поздравили съ днемъ рождения дочери, отпразднованнымъ третьяго дня. Затъмъ оказывается, что въ кафе, гдъ вы покупаете папиросы, дамъ за стойкой въдомо, въ какомъ банке вы служите; или, если вы — общественный деятель, то она читала, какъ васъ выбранили въ листкъ, самое существование коего было для васъ до ея негодующаго сообщения тайной. Такъ идетъ оно дальше и дальше, пока вы незаметно втягиваетесь, вживаетесь въ ощущете, что вы ужъ не просто квартиронаниматель въ доме номеръ такой-то по улице этакой, а органически кусокъ сплоченной бытовой среды, которая гордится вашими успехами и обижается за вашу обиду.

Знакомый профессоръ-санскритологъ разсказалъ мнъ такой случай:

— Есть у меня тутъ сосъдъ и приятель; онъ тоже читаетъ лекщи въ Сорбонне, и тоже по языковъдънию, только у него языкъ еще более чудной и необычный, чъмъ даже мой санскритъ. На всю Францию три такихъ кафедры. Въ прошломъ году онъ издалъ трудъ по истории этого языка: одно изъ тъхъ произведений, что печатаются въ количестве трехсотъ экземпляровъ, а изъ нихъ двъсти пять-десятъ будутъ посланы безплатно другимъ филологамъ. Но живетъ онъ въ переулке, а на углу переулка есть лавочка, величиною съ дифференциалъ, и продаются тамъ разныя домашния вещицы — иголки, открытки съ картинками для горничныхъ, газеты. Идетъ мой приятель мимо этого универсальнаго магазина и вдругъ видитъ: выставлена его книга, а на ней бумажка, а на бумажкъ начертано корявымъ почеркомъ: «авторъ живетъ въ нашемъ картье».

Не скажу, чтобы все это было всегда удобно. Недалеко отъ насъ жила беженская семья, мужъ съ женой, люди молодые и интеллигентные. Какъ-то весною должна была къ нимъ прибыть на жительство барышня, кузина жены; но женъ пришлось уехать по деламъ еще до приъзда барышни, такъ что она поручила мужу принять кузину и устроить въ отведенной для нея комнатъ. Привыкши къ российскимъ порядкамъ, они не расчитали эффекта, какой получится въ «картье». Эффектъ получился грустный; но не просто былъ это взрывъ мещанской добродетели, а гораздо сложнее. Картье бы и глазомъ не моргнуло, если бы къ одинокому мужчинъ приъхала невънчанная съ нимъ симпатия. Но тутъ они ръшили, что мужъ обиделъ жену — даму, которой они уже больше года продавали съестные припасы, вынимали пятна изъ пальто, кланялись на улицъ, даровали право гражданства! Оффициально, однако, никакихъ послъдствей сразу не последовало: картье затаило гнеъ и ждало возвращения оскорбленной супруги, по-видимому расчитывая, что она расправится, изломаетъ о кого слъдуетъ зонтикъ, подыметъ вопросъ о разводъ… Дама вернулась; консьержки и лавочники встретили ее, какъ родную, со сдержаннымъ, безмолвно-красноръчивымъ сочувствиемъ къ жертвъ вопиющаго надругательства. Но на слъдующй вечеръ она пошла съ кузиной и мужемъ въ кинематографъ. Этого картье не вынесъ. Поденщица подала въ отставку; консьержка стала холодна (а это въ Парижъ большая трагед!я); булочникъ, завертывая аршинную булку, смотрелъ въ сторону — короче, имъ всъмъ троимъ пришлось съъхать и поселиться за три угла дальше на западъ.

И все же… Неловко сознаться, но сознаюсь, Я всегда считалъ себя человъкомъ непреклонной самоуверенности, которому нипочемъ общественное мнъние. Но съ тъхъ поръ, какъ восчувствовалъ себя членомъ нашего картье, не могу не признать, что въ панцыръ этой неподатливости появилась трещина. Только одна, но трещина. Я… я дорожу общественнымъ мнъниемъ картье. Въ первый разъ я это замътилъ, когда колбасница мнъ сказала:

— Вы остались безъ прислуги? Скоро найдете новую. У вашего дома хорошая слава въ картье.

До того мгновения самымъ лестнымъ впечатлътемъ моей жизни былъ отзывъ одной вънской газеты о моемъ выступлении на митинге. Тамъ было сказано, что я бывший полковникъ, изъ себя высокий и стройный. Но все затмилъ этотъ комплиментъ колбасницы моему домострою, хоть я въ порядкахъ своего дома столько же повиненъ, сколько вы, семейный читатель, въ порядкахъ вашего. И открыто говорю: мнъ теперь не такъ обидно было бы провалиться на выборахъ въ совътъ Лиги наций, какъ обидно было бы упасть во мнънии картье — а я даже точно не знаю, отъ какого угла до какого мое картье простирается.

А работаютъ они, какъ изъ насъ самые работящие не умъютъ; особенно, по моему, ихъ жены. Женщинамъ вообще въ мъщанскомъ быту еще труднъе, чъмъ мужчинамъ. Въ Палестинъ арабъ ъдетъ на осликъ, а жена передъ нимъ идетъ пъшкомъ и тащитъ поклажу, и насъ это возмущаетъ; но, если вдуматься, вся жизнь такъ проклято устроена, что всюду мужчина, въ извъстномъ смыслъ, катается верхомъ, а женщина тащится пъшая и подъ вьюкомъ. Для обрисовки быта здъшнихъ моихъ сосъдокъ я просто приведу наивное слово одной изъ нихъ. Она гордо сказала: «Мужъ получилъ набавку по службъ, теперь у меня поденщица; въ два часа дня все прибрано, я сижу, какъ графиня, и штопаю чулки». А въ половинъ десятаго всъ они спятъ. Улицы полны далеко за полночь; кто ихъ заполняетъ, не знаю; но люди моего картье спятъ. Такъ и дальше пойдетъ ихъ жизнь: какъ по часамъ, или точнъе, сама, какъ часы: прадевдовские часы, безсмертной ручной выдълки, только безъ шумнаго боя и безъ крикливой кукушки. Самъ Кальвинъ, въ наивысшия мгновения того духовнаго мазохизма, съ которымъ сокрушалъ онъ иллюзию свободной воли, все же врядъ ли грезилъ о такомъ всевластии предоопредъления. Тутъ все предопредълено: сколько разъ въ году пойдутъ на правый берегъ въ театръ, и когда именно, и почемъ за мъсто; какой подарокъ сдълаютъ теткъ въ день ея серебряной свадьбы, которая будетъ черезъ два года; и чъмъ кончатъ. Кончатъ тъмъ (такъ они, по крайней мъръ, надеются), что къ средине шестого десятка, выслуживъ пенсио или продавъ лавку, переселятся за городъ, въ долину ръки Шеврезъ, гдъ давно уже на выплату куплена земля и давно уже, по кирпичу въ недълю, строится домикъ, — и тамъ, выращивая свой горошекъ, помидоры и груши, собирая медъ изъ своихъ ульевъ, тихо дождутся великаго часа, когда постучится ангелъ смерти и скажетъ: половина десятаго — пора!

Доколъ я самъ не сталъ парижаниномъ, я не такъ, конечно, рисовалъ себъ жизнь народную въ этой столицъ столицъ. Хороша ли такая жизнь народная для самого народа, не берусь судить. Очень сложный вопросъ. Съ одной стороны, какъ будто мало прогресса. Вижу это и въ области, близкой моему ремеслу — въ печатномъ дълъ. Усовершенствования, которыя въ Лейпцигъ. найдешь на каждомъ углу, здъсь почитаются монополий двухъ или трехъ фирмъ съ мировымъ именемъ и цънами. А почему? Они сами объясняютъ: тамъ у нъмцевъ человъкъ работаетъ въ своемъ дъле до смертнаго часа, а потомъ передаетъ его сыну, который тутъ же работалъ со школьной скамьи. А у насъ — я купилъ дъло у господина, которому стукнуло пятьдесятъ; я поработаю тоже до пятидесяти и перепродамъ третьему, а самъ поъду на покой въ долину ръки Шеврезъ. Гдъ тутъ думать объ усовершенствовашяхъ? — Они же сами разсказывали мнъ: въ большомъ городъ, славномъ своимъ мыломъ, молодой инженеръ изобрълъ новый процессъ, удешевляющей производство наполовину — только нужно было бы для этого перемънить машины. Мыловары собрались, обсудили, вскладчину щедро заплатили инженеру за патентъ, а патентъ сожгли. Должно быть, анекдотъ. Но человъкъ, который напишетъ историю анекдотовъ, впервые напишетъ истинную историю мира.

А съ другой стороны: въдь вотъ откуда ихъ основная, сильнъйшая и никому невъдомая черта — спокойствие. Хоть они при бесъдъ размахиваютъ руками, а англичане нътъ, вы рукамъ не върьте: прислушайтесь. Англичанинъ жестикулируетъ голо-сомъ, подчеркиваетъ, растягиваетъ, поетъ; французская скороговорка монотонна. Французы куда холоднъе, куда менъе сентиментальны и менъе импульсивны: только не сразу это замътишь и поймешь. Мнъ когда-то казалось, напримъръ, что ихъ колониальная система больше раздражаетъ туземца, чъмъ английская; а теперь думаю, что скоръе наоборотъ. Въдь должна же быть причина, почему въ Алжиръ и Тунисъ тихо, а Египетъ, какъ всталъ на дыбы съ 1919-го года, такъ и понынъ стоитъ. Это не духъ ли моего картье передался на ту сторону Средиземнаго моря, успокаивая нервы, прививая вкусъ къ тихому заштатному быту безъ запросовъ и прихоти?