Литературка Литературная Газета - Литературная Газета 6431 ( № 38 2013) Страница 13

Кстати, главный «ученик» Котюкова, похоже, доигрался. В писательских структурах, возглавляемых Переверзиным, идёт масштабная проверка по всем направлениям хозяйственной деятельности. Недостатки обнаружены более чем серьёзные. Может, областным властям заодно проверить и «учителя»?

Сергей СОБАКИН

Теги: Л. Котюков , премия , Подмосковье

Мысль нельзя

Лучшие рассказы 2011 года.  Антология. - М.: ОГИ, 2013. – 184 с. – 3000 экз.

В аннотации к сборнику сказано: "Антология составлена на основе длинного списка Литературной премии имени Юрия Казакова за лучший рассказ года. Премия была учреждена журналом «Новый мир" и Благотворительным Резервным фондом в 2001 году для отслеживания современного состояния жанра рассказа в русской литературе. В книгу вошли рассказы, публиковавшиеся в течение года в литературных журналах, выходящих в разных городах современной России. Антология показывает уровень нашей сегодняшней прозы и основные тенденции её развития».

Какие же это журналы? Давайте посмотрим. 15 рассказов лонг-листа распределяются так: семь опубликованы в «Знамени», четыре – в «Новом мире» и по одному – в журналах «Абзац», «Сибирские огни», «Сноб» и «Бельские просторы». Прямо скажем, российские журналы представлены не очень богато. Очевидно, что беззастенчиво тянут на себя одеяло два московских – «Знамя» и «Новый мир».

Возникает закономерный вопрос: неужели все лучшие рассказы печатаются именно там? Да нет, конечно. Всё гораздо проще. Обычный для состояния современной премиальной ситуации междусобойчик: Андрей Василевский (главред «Нового мира» и куратор премии) и Сергей Чупринин (главред «Знамени») попросту отрезали себе самые большие куски от лонг-листерского пирога. Что ж, приятного аппетита, но отражает ли их выбор и выбор уважаемого экспертного жюри состояние «малой прозы»? О жюри тоже следует сказать пару слов. В 2011 году судьбу финалистов решали Мария Галина, Анна Голубкова, Сергей Костырко, Владимир Новиков и Станислав Львовский. Мы не будем здесь оценивать масштаб их собственного дарования и значимость места, занимаемого на литературном небосклоне, заметим только, что иные из вышеперечисленных известны не столько своим творчеством, сколько активной борьбой за права секс-меньшинств.

И вот идут рука об руку два журнала-исполина, тиражи которых мелеют стремительно, как реки в засуху, раздают авторам призовые места, самодовольно претендуя на то, чтобы определять «уровень нашей сегодняшней прозы». Но это примерно то же самое, как если бы мы стали определять реакции живого человека, глядя на мертвеца. Ну да, волосы и ногти ещё растут[?]

Из года в год в этих журналах печатаются (за редким исключением) мастеровито сделанные, но безжизненные тексты, в которых нет не только «сердечности и сдержанности», по Г. Адамовичу, но и даже дыхания. Речь уже не идёт о тончайшей лирической паутине текстов Юрия Казакова, в память которого и появилась премия, речь просто о добросовестном отношении к слову. О художественном уровне текстов.

Почему-то считается, что если, например, нерадивый врач непрофессионально сделает операцию и пациент умрёт, то это трагедия, а если плохой писатель напишет слабую вещь, то ничего страшного не случится.

Случится. Только на другом, более тонком уровне. На том, где создаются миры. Уродливые или прекрасные. И то, какими они будут, зависит от слов, которые мы произносим, какими думаем и какими пишем.

Но вернёмся непосредственно к антологии. Хороших рассказов немного, и всё же они есть. Это «Будничный анекдот» Евгения Алёхина, «Бабкин оклад» Марины Вишнёвецкой, «Граф Бисер» Андрея Волоса, «Мандарины» Владимира Козлова и «Хорошая вещь» Сергея Носова.

Лауреатом же стал Николай Кононов с рассказом «Аметисты» – про взбалмошную немолодую женщину, встреченную рассказчиком в поезде. Чем огульно хаять, лучше процитируем: «Она читает стихи – отвратительно стуча указательным пальцем, чиркая длинным ногтем пластик откидного столика!..

Вычурный правильностью язык, доведённый до акцента. Она им щёлкала буквы. Дробь пальца о столик не в такт вагонному стуку, ничего общего не имеющего с жалобой стансов. Она была наблюдатель и блюститель каких-то неясных мне пока интересов. <…>

Но перерыва в её речи не было, куда я мог бы поместить метафизический диэлектрик. <…>

Моя память чудовищность переворачивает в жалкость, и непонятно – что же лучше и вернее».

Ну, пожалуй, хватит. За такой корявый язык, будь на то воля Юрия Казакова, Кононов не только бы не получил премию, но немедленно был бы отправлен в третий класс начальной школы для изучения падежей русского языка. Как вам нравится «вычурный правильностью язык» или «она была наблюдатель и блюститель». Или вот это: «она щёлкала им буквы»? Чем щёлкала – акцентом или языком? «Метафизический диэлектрик» вообще бесподобен. А что касается фразы «моя память чудовищность переворачивает в жалкость», то плакать хочется от того, как автор безжалостно издевается над русским языком. Да и матом Кононов не побрезговал – его интеллигентная героиня, вспылив, высказывается недвусмысленно и ёмко.

Невозможно удержаться – так хочется процитировать самого Юрия Казакова. Уж очень велик контраст: «Ночь была вокруг меня, и папироса, когда я затягивался, ярко освещала мои руки, и лицо, и сапоги, но не мешала мне видеть звёзды, – а их было в эту осень такое ярчайшее множество, что виден был их пепельный свет, видна была освещённая звёздами река, и деревья, и белые камни на берегу, тёмные четырёхугольники полей на холмах, и в оврагах было гораздо темнее и душистее, чем в полях».

Что можно сказать об остальных лонг-листерах? Олег Павлов с нудным рассказом «Взрыв», наполненным до краёв тягомотной и вязкой рефлексией главного героя, как общепитовский стакан – тошнотворным киселём. Ксения Букша с рассказом «Мысль нельзя», вспомнить который затруднительно уже через день после прочтения. Игорь Савельев с незрелыми пионерлагерными впечатлениями («Женщина старше»). Анна Золотарёва с расплывчатым образом китайца, ринувшегося вослед русским проституткам и заплутавшего в недрах какого-то таинственного дома, пропитанного неубедительным мистическим душком («У Ли»). Ксения Драгунская с рассчитанной на сострадание, но не вызывающей практически никаких эмоций историей про опустившегося до неузнаваемости бывшего одноклассника («Куртка Воннегута»).

Вот такая складывается картина современного русского рассказа по версии «Нового мира» и «Знамени», а также экспертного жюри. Мы, к сожалению, не можем запретить награждать премиями произведения, подобные «Аметистам» Николая Кононова, как не можем дворовой шпане запретить играть в жестокие игры, но можем задать вопрос тем, кто финансирует издание подобных сборников в рамках Федеральной целевой программы «Культура России» (2012–2018 годы). И мы его задаём: как такое возможно? Мало того, что представленные в антологии авторы в основном принадлежат к писателям либерального толка, выражающим каждый на собственный лад свою нелюбовь к стране, где их публикуют и премируют, так они ещё и издеваются над русским языком и матерятся! Не мешало бы быть поразборчивей и не кидать немалые средства на сомнительные культурные проекты.

Очень жаль, что подобные издания беззастенчиво предстают перед читателем и с гонором самоуверенного Фомы Опискина определяют «уровень сегодняшней прозы».

К счастью, сам уровень не зависит от количества изданных на федеральные деньги антологий, а зависит исключительно от наличия талантливой прозы. А она есть. Стоит только выйти за очерченный «Новым миром» и «Знаменем» замкнутый круг.

Пишите письма

Детство 45-53: а завтра будет счастье/ Авт.-сост. Людмила Улицкая. – М.: АСТ, 2013. – 538 с. – 25 000 экз.

Эта книга сильно выиграла от того, что известная писательница Людмила Улицкая, с одной стороны, "осенила" её своим участием, а с другой – скорректировала и урезала своё вмешательство в текст. Потому что книга о послевоенном детстве, автором (но преимущественно составителем) которой выступила Людмила Улицкая, – это собрание живых и трогательных воспоминаний, иногда грустных, изредка даже страшных, но чаще – светлых и исполненных надежды: ведь только что завершилась тяжелейшая война, и теперь всё должно быть хорошо. Люди, пережившие истинный страх смерти, готовы были мириться с не такими уж страшными неудобствами жизни без войны. А их было предостаточно.

Книга поделена на части, в каждой – подборки писем (и отрывков из писем), посвящённых разным жизненным сферам: питанию, мытью, одежде, деревне, детдому, коммунальному сосуществованию[?] Улицкой писали многие, какие-то свидетельства она в книгу не включала, и сложно судить, насколько разборчива она была в материале. Во всяком случае, спектр эмоций и мнений присутствует. Общее настроение радостного ожидания – тоже. Да и литературная обработка, которая наверняка была сделана, чтобы разномастные тексты читались без затруднений, кажется корректной.