Владимир Гельман - Из огня да в полымя: российская политика после СССР Страница 14

Как можно видеть, институциональные изменения 2000-х годов были призваны закрепить «навязанный консенсус» российских элит, уничтожив возможные альтернативы сложившемуся положению вещей и/или сделав их цену для всех потенциальных «несогласных» запретительно высокой. Путин смог закрепить свое монопольное господство и в 2008 году довольно безболезненно передать пост главы государства специально подобранному им лояльному преемнику – Дмитрию Медведеву. У нового главы государства, в свою очередь, не оказалось ни стимулов, ни ресурсов для сколько-нибудь существенных изменений статус-кво. Важнейшими институциональными изменениями периода его президентства стали поправки в Конституцию, которые продлевали срок президентских полномочий с 4 до 6 лет (и срок полномочий Думы с 4 до 5 лет) и были направлены на сохранение политического режима электорального авторитаризма в неизменном виде в среднесрочной перспективе.

Таким образом, предпринятые в 2000-е годы целенаправленная «порча» и систематическое «отравление» российских политических институтов позволили правящим группам максимизировать свою монопольную прибыль и минимизировать риски для «выигрышной коалиции» за счет усугубления тяжелых «детских болезней» российского политического режима периода 1990-х годов, с шансами на последующее их перерастание в хронические заболевания. В начале 2010-х годов многим наблюдателям даже казалось, что российский авторитарный режим переживает стадию своей консолидации. В период президентства Медведева не отмечалось ни значимых проявлений массового протеста, ни открытых нарушений «картельных соглашений» со стороны элит, в то время как уровень общественной поддержки статус-кво оставался достаточно высоким. Даже глубокий (хотя и не слишком длительный) экономический спад, вызванный глобальным кризисом 2008–2009 годов, не создал новых стимулов для подрыва статус-кво и/или для новых реформ и, на первый взгляд, даже упрочил доминирующие позиции «выигрышной коалиции» в нашей стране.

Ситуация резко изменилась 4 декабря 2011 года, когда «Единая Россия», неожиданно и для правящей группы, и для части представителей оппозиции, согласно официальным данным набрала на парламентских выборах лишь 49,3 % голосов избирателей (многочисленные свидетельства фальсификаций голосования и результаты опросов избирателей на выходе с участков говорили о том, что реальная поддержка «партии власти» была существенно ниже). Это голосование для российского авторитарного режима сыграло ту же роль, что и «опрокидывающие» выборы, – вслед за ним волна доселе невиданных массовых протестов с требованиями и отмены результатов выборов, и более широкой демократизации всех аспектов политической жизни страны сплотила доселе слабую и разрозненную оппозицию по принципу «негативного консенсуса» и вынудила власти к частичной либерализации режима. Хотя говорить о политических последствиях этих протестов и последовавших за ними институциональных изменений пока еще преждевременно, вероятно, что те «правила игры», которые были выстроены в российской политике в 1990-е и в 2000-е годы, так или иначе уходят в прошлое. Возможные варианты дальнейших преобразований российского политического режима и их вероятные шансы и перспективы будут рассмотрены нами в заключительной главе книги. А пока что мы обратимся к анализу того, почему и как российская политика за два десятилетия проделала сложный и извилистый путь «из огня да в полымя», пройдя от упадка и краха одного авторитарного режима к строительству и последующему упадку другого, и какие уроки наша страна может и должна извлечь из своего недавнего опыта. Речь об этом пойдет в трех последующих главах. 

Глава 3. 1990-е: Конфликты и компромиссы

Вечером 25 декабря 1991 года над Кремлем был спущен красный флаг СССР и взамен его поднят российский триколор. Советский Союз официально прекратил свое существование – на его месте утвердились новые независимые государства, включая Россию, прежде самую крупную из союзных республик. Распад Советского Союза к тому моменту уже воспринимался значительной частью российского общества как неизбежное явление, и не вызвал значимого сопротивления, да и в целом заметных эмоций, став подобием оформления развода супругов, чей брак уже фактически распался. Постсоветские страны пошли своими путями политических преобразований, столкнувшись отчасти с общими, а отчасти и со специфическими проблемами. Спустя более двух десятилетий ни одной из постсоветских стран (за исключением Балтийских республик) так и не удалось построить демократию. В некоторых из этих стран вопрос о демократизации, как часть политической повестки дня, даже и не вставал (например, в Казахстане или Узбекистане), в некоторых случаях провал демократизации повлек за собой укрепление авторитаризма (например, в Беларуси), наконец, для некоторых стран на первый план вышли этнополитические конфликты (как в Грузии или Молдове).

Россия, по сравнению с другими постсоветскими странами, казалось бы, обладавшая большим экономическим и человеческим потенциалом для успешной демократизации, также не добилась успехов на этом пути. Напротив, в 1990-е годы демократические институты: конкурентные выборы, политические партии, парламент, свобода слова – в нашей стране во многом оказались дискредитированы, что, в свою очередь, способствовало их целенаправленной деградации и умерщвлению в 2000-е годы. Продолжая медицинские аналогии, можно сказать, что 1990-е годы стали периодом тяжелых и мучительных болезней российской политической системы, часть из которых носила наследственный характер, часть – являлась типичными и, скорее всего, неизбежными «детскими болезнями» (вроде ветрянки или коклюша), а часть оказалась следствием неверной диагностики и ошибочного лечения. Лекарства подчас были более опасны, чем сами недуги, и сыграли немалую роль в том, что «детские болезни» в 2000-е годы переросли в хронические заболевания.

1990-е годы – справедливо или нет – вошли в российскую историю под брендом «лихие». Это слово для одних идентифицируется с глубоким экономическим спадом и кризисами, для других – с этническими конфликтами (в частности, на Северном Кавказе), насилием и ростом преступности, для третьих – с политической нестабильностью, противостоянием различных политических сил и неэффективностью государственного управления. В этих условиях демократии, с одной стороны, не удалось оправиться от «родовых травм» российской политической системы, возникавшей в муках на руинах СССР, с другой – она была вполне сознательно принесена в жертву как теми, кто не был заинтересован в ее становлении, так и теми, кто по разным причинам был намерен отложить ее строительство «до греческих календ».

Но семена авторитаризма, брошенные в «лихие» 1990-е в едва только начинавшую оттаивать от глубокого оледенения советской эпохи российскую политическую почву, дали ядовитые всходы в 2000-е. Как и почему эти семена были посеяны и проросли в нашей стране? Почему новые российские власти, оказавшиеся у руководства страной в 1991 году под лозунгами демократии и свободы, повели страну в совершенно ином направлении? Наконец, было ли такое развитие событий неизбежным и неотвратимым, или оно стало следствием стратегических решений, принятых российскими политическими акторами на различных развилках наполненного бурными событиями периода «лихих» 1990-х годов? Обсудим эти вопросы и попробуем дать на них ответы на страницах этой главы. 

«Дилемма одновременности»: вызов и российский ответ

Буквально накануне распада СССР, осенью 1991 года, немецкий социолог Клаус Оффе, рассуждая о проблемах, стоявших перед посткоммунистическими странами, заметил, что масштаб преобразований в этих обществах не имел аналогов в мировой истории в силу их одновременности. В самом деле, им необходимо было трансформировать (1) имперское национально-государственное устройство, сформированное в советскую и досоветскую эпоху, – в современные национальные государства, (2) централизованную плановую систему – в свободную рыночную экономику и (3) однопартийный политический режим – в конкурентную демократию. Оффе отмечал, что если страны Западной Европы решали все эти задачи последовательно (и в прошлом отнюдь не всегда успешно) на протяжении веков и десятилетий, то посткоммунистическим странам Восточной Европы и бывшего СССР одновременно пришлось столкнуться с «тройным переходом», проводя трудные и болезненные реформы на всех этих аренах сразу, «здесь и теперь». Соблазн растянуть преобразования во времени, выстроить их последовательность в ту или иную цепочку (сперва государственность, затем рынок, потом демократия) или вовсе отказаться от тех или иных реформ был слишком велик. По мнению Оффе, «дилемма одновременности» парадоксально заключалась в том, что, несмотря на все очевидные сложности и вызовы, лишь одновременное проведение демократизации и рыночных реформ и строительство национальных государств могло принести странам бывшего коммунистического лагеря относительно быстрый успех, в то время как попытки решать эти задачи «шаг за шагом» грозили лишь усугублением кризисов [62] .