Юрий Петухов - Тайны древних русов Страница 14

Дуализм есть в ядре любой мифологии. Иногда он скрыт. Иногда, напротив, выставлен наружу, как, скажем, в китайской, где противостоят друг другу и дополняют друг друга два начала: мужское и женское — ян и инь. Они же, сплетаясь, образуют гармоничный круг. Но особенно свойствен дуализм индоевропейским мифологиям. Как бы ни были сложны и многоцветны эти мифологии, какими бы поэтическими чудесами не были они расцвечены, в основе, в начале, в архаике — всё тот же дуализм.

Двойственность эта и полярность возникли, разумеется, задолго до сложения индоевропейской общности. Но почему-то дуалистические представления заняли особое место в ней и пронизали буквально все сказания, предания и легенды. И схема мира в начальных фазах была двучленной:

свет — тьма

небо — земля

мужское — женское

правое — левое

свой — чужой

дом — лес

Ну а раз существовало два полюса, между ними должно было что-то происходить. И оно происходило. По крайней мере, было чревато происшествиями: лес таил опасности, зато дом служил убежищем, чужой нападал или собирался напасть, свой защищал и помогал, правое было правильным и правым, левое — искривлённым и лживым. Но всё взаимодействовало и нуждалось одно в другом: свет озарял тьму, небо орошало землю, мужчина оплодотворял женщину. В результате всегда что-то рождалось, появлялось на свет или просто попадало в руки. Даже таящий опасности лес одаривал, награждал смельчака.

Но любому «дару» предшествовали обязательная схватка или хотя бы противостояние, знаменующееся готовностью к борьбе. И если всё происходившее на земле было делом житейским, а борьба — обычной, зачастую заурядной, то подлинные битвы происходили в пространстве между небом и землёй: свет разрывал тьму, тьма пожирала свет, небо нещадно било землю молниями, в ответ земля «запиралась» — уходила под снежные покровы, переставала рожать, сковывала воды, не кормила зверей и скот и постоянно восставала против небес. Ну а раз шла битва, то должны были более чётко определиться сражающиеся стороны, то есть заиметь своё лицо.

Не знаем, как там было в самом начале, но к моменту зарождения индоевропейцев как культурно-этнического сообщества две противоборствующие силы определились. Ими оказались бог-громовержец и олицетворение злых сил — змей. Бесконечный поединок с заведомой победой громовержца и составил из себя основной миф.

С личностями «громовержца» и «змея» мы разберёмся в отдельных главах, а заодно постараемся выяснить, кто послужил им прообразами. Сейчас же нас интересует сам факт битвы-схватки и его проявления в разных мифологиях.

Попутно сообщим лишь то, что миф, зародившийся в рамках дуалистического мировоззрения, развивался вместе с развитием мировосприятия и, не утрачивая дуалистического «хребта», становился всё сложнее и насыщеннее. Почему? Да потому, что его героям приходилось действовать уже не в двуосной системе координат, а в трёхосной, четырёхосной, шести−, семи− и даже двенадцатиосных! Нелегко приходилось и исследователям, пытающимся всюду поспеть за своими героями. Даже, прямо скажем, совсем туго пришлось им — ведь герои начали ускользать, делиться, будто простейшие, до бесконечности, приобретать множество ипостасей и менять маску за маской. Но об этом позже.

А сейчас обратим внимание ещё на одну особенность — на двойственность уже внутри самого мифа. Вечно длятся две схватки: неба с землёй и громовержца со змеем. Что это — независимые сюжеты, малое в большом, случайное совмещение? В одном случае — поединок-оплодотворение. В другом — поединок-убийство. Добавим, убийство, носящее цикличный характер: убийство — воскрешение, убийство — и т. д. Что во всём этом: общий исток или наложение сюжетов? Поединок отца-неба и матери-земли не принято вводить в основной индоевропейский миф. Но без него, пожалуй, не возник бы и сам сюжет борьбы бога-громовника со змеем-чудищем. Или возник бы? Вот это мы и будем выяснять на протяжении этой главы и двух последующих, попутно разбираясь со множеством интереснейших и загадочных вещей.

Небесный отец, верховный бог, олицетворяющий само небо и все светлые начала, — главный объект индоевропейской мифологии. Лингвистически совершенно точно определено, что имена верховных богов славян, древних греков, римлян, иранцев, индийцев и других народов рассматриваемой языковой семьи происходят от праиндоевропейского понятия «деиво», что означает «дневное сияющее небо». И, уже исходя из этой первоосновы, мы можем наглядно проследить близость к древним индоевропейцам их расселившихся потомков.

Наиболее близки к первичной форме литовское «диевас» — бог, древнеиндийское «дева» — бог, авестийское «дэва», «дэв» — демон. Совсем первозданно звучит и славяно-русское Див, Диво. Правда, имеются гипотезы, по которым славяне позаимствовали своих «дивов» у ираноязычных племён. Доказательств тому достаточных нет, и с неменьшей уверенностью можно утверждать обратное. Но мы этого делать не будем по очень простой причине — самое логичное предположение таково: и славяне и иранцы «позаимствовали» дэвов-дивов у предков своих, индоевропейцев. А кто к ним был ближе, мы ещё разберёмся.

Споры по части происхождения Дива начались не в наше время. Им столько же лет, сколько найденному списку «Слова о полку Игореве». Внимание исследователей привлекла строка: «Дивъ кличеть връху древа, велитъ послушати земли незнаеме». Исследователи сразу поняли, что имеют дело с каким-то мифологическим существом. Но с каким именно, в силу практически полной утраты исторической и мифологической памяти им было разобраться нелегко. Дело было решено просто: в соответствии с модным поветрием объяснять всё сплошь и рядом привнесениями со стороны.

Модные поветрия дуют уже третий век и порой напоминают нам иные сходные ветры, нагнетаемые всевозможными псевдоисследователями типа Данникена, объясняющего чуть ли не всё созданное на земле человеческим разумом привнесениями извне, из Космоса, от, так сказать, более разумных собратьев наших. Мы за модой гнаться не станем, потому что при тщательном подходе к предмету всегда находятся реальные причины его существования, реальные трактовки малопонятных вещей и т. д.

В русском же языке в корне «див» таится столько изначальных значений, что выискивать ему «потусторонние» объяснения нелепо и несерьёзно. «Диво» — это и чудо, и необыкновенное явление, и диковина; «дивий» — это и дикий, и жестокий, и неосвоенный, незаселённый — совсем как небо, не заселённое и не освоенное (имеется в виду людьми); «дивение» — это исступление, молитвенный экстаз; «дивитися» — это удивляться, поражаться, заражаться каким-либо чувством и, наконец, просто смотреть, глядеть, что можно делать лишь днём, при дневном небе, свете.

Имеется и ещё множество всевозможных слов и производных от рассматриваемого корня. У нас нет также основания отвергать возможность происхождения от индоевропейского «деиво» и таких основных в любом языке понятий, в том числе и в славянских, например русском, как «деяти», «деяние», «дей−» и пр. Ни о каких, разумеется, поздних заимствованиях речи быть не может, обойдёмся без самогипноза и постараемся избежать воздействия гипнотизеров внешних.

Итак, Див, Диво — изначальное славянское верховное божество, обладающее всеми соответствующими регалиями и способностями и, что особенно важно для понимания глубочайшей архаичности образа, дающее возможность любоваться всем поднебесным миром. Не занесённое, в отличие от богов античных или древнеиндийских, письменами на бумагу, оно со временем уступало место божествам более молодым, а скорее всего, своим же собственным ипостасям. То есть, божество оставалось тем же самым, но его уже превозносили (или кляли) под другим или другими именами.

Это небольшое отступление мы сделали для того, чтобы стало понятным, в какой степени сохранялось изначальное у разных народов и было ли оно у них изначальным или же попало к ним чуть-чуть — этак на тысячу, а то и на две-три тысячи лет — попозже. Ведь, что важно понять, народы, вышедшие из единого материнского индоевропейского лона, являются братьями. Но всё-таки одни «народились» пораньше, другие попозже, а третьи, возможно, так и оставались если не в самой материнской утробе, то где-нибудь поблизости от «мамаши» и, что пока для нас ещё совсем невероятно, возможно, были самим материнским народом.

Латыши, например, уже в большей степени исказили первоначальное звучание — их бог звался «дебес». Римляне звали божество «деус». А день у них назывался «диес», и здесь трудно на первый взгляд определить, что ближе к истоку — латинский вариант или русский «день», но то, что корень один, бесспорно. Древние исландцы своего бога, а точнее, богов, звали «тивар», лувийцы — «тивас», «тинат», хетты — «сиват». Последние формы уже совсем близки к славянскому «свет, свят», уходящему в ту же индоевропейскую древность, к тому же корню.