Евгений Витковский - Вечный слушатель Страница 14

Вам дать пониже поясницы!

А варвары из деревень

Желают вам благополучья:

Багровый шорох в скорый день

Начнет ломать над вами сучья!

ПАРИЖСКАЯ ОРГИЯ

ИЛИ

СТОЛИЦА ЗАСЕЛЯЕТСЯ ВНОВЬ

Мерзавцы, вот она! Спешите веселиться!

С перронов - на бульвар, где все пожгла жара.

На западе легла священная столица,

В охотку варваров ласкавшая вчера.

Добро пожаловать сюда, в оплот порядка!

Вот площадь, вот бульвар - лазурный воздух чист,

И выгорела вся звездистая взрывчатка,

Которую вчера во тьму швырял бомбист!

Позавчерашний день опять восходит бодро,

Руины спрятаны за доски кое-как;

Вот - стадо рыжее для вас колышет бедра.

Не церемоньтесь! Вам безумство - самый смак!

Так свора кобелей пустовку сучью лижет

К притонам рветесь вы, и мнится, все вокруг

Орет: воруй и жри! Тьма конвульсивно движет

Объятия свои. О, скопище пьянчуг,

Пей - до бесчувствия! Когда взойдет нагая

И сумасшедшая рассветная заря,

Вы будете ль сидеть, над рюмками рыгая,

Бездумно в белизну слепящую смотря?

Во здравье Женщины, чей зад многоэтажен!

Фонтан блевотины пусть брызжет до утра

Любуйтесь! Прыгают, визжа, из дыр и скважин

Шуты, венерики, лакеи, шулера!

Сердца изгажены, и рты ничуть не чище

Тем лучше! Гнусные распахивайте рты:

Не зря же по столам наставлено винище

Да, победители слабы на животы.

Раздуйте же ноздрю на смрадные опивки;

Канаты жирных шей отравой увлажня!

Поднимет вас поэт за детские загривки

И твердо повелит: "Безумствуй, сволочня,

Во чрево Женщины трусливо рыла спрятав

И не напрасно спазм провидя впереди,

Когда вскричит она и вас, дегенератов,

Удавит в ярости на собственной груди.

Паяца, короля, придурка, лизоблюда

Столица изблюет: их тело и душа

Не впору и не впрок сей Королеве блуда

С нее сойдете вы, сварливая парша!

Когда ж вы скорчитесь в грязи, давясь от страха,

Скуля о всех деньгах, что взять назад нельзя,

Над вами рыжая, грудастая деваха

Восстанет, кулаком чудовищным грозя!"

Когда же было так, что в грозный танец братьев,

Столица, ты звала, бросаясь на ножи,

Когда же пала ты, не до конца утратив

В зрачках те дни весны, что до сих пор свежи,

Столица скорбная, - почти что город мертвый,

Подъемлешь голову - ценой каких трудов!

Открыты все врата, и в них уставлен взор твой,

Благословимый тьмой твоих былых годов.

Но вновь магнитный ток ты чуешь, в каждом нерве,

И, в жизнь ужасную вступая, видишь ты,

Как извиваются синеющие черви

И тянутся к любви остылые персты.

Пускай! Венозный ток спастических извилин

Беды не причинит дыханью твоему

Так злато горних звезд кровососущий филин

В глазах кариатид не погрузит во тьму.

Пусть потоптал тебя насильник - жребий страшен,

Пусть знаем, что теперь нигде на свете нет

Такого гноища среди зеленых пашен,

"О, как прекрасна ты!" - тебе речет поэт.

Поэзия к тебе сойдет средь ураганов,

Движенье сил живых подымет вновь тебя

Избранница, восстань и смерть отринь, воспрянув,

На горне смолкнувшем побудку вострубя!

Поэт поднимется и в памяти нашарит

Рыданья каторги и городского дна

Он женщин, как бичом, лучом любви ошпарит

Под канонадой строф, - держись тогда, шпана!

Все стало на места: вернулась жизнь былая,

Бордели прежние, и в них былой экстаз

И, меж кровавых стен горячечно пылая,

В зловещей синеве шипит светильный газ.

ПЬЯНЫЙ КОРАБЛЬ

Я плыл вдоль скучных рек, забывши о штурвале:

Хозяева мои попали в плен гурьбой

Раздев их и распяв, индейцы ликовали,

Занявшись яростной, прицельною стрельбой.

Да что матросы, - мне без проку и без толку

Фламандское зерно, английский коленкор.

Едва на отмели закончили поколку,

Я был теченьями отпущен на простор.

Бездумный, как дитя, - в ревущую моряну

Я прошлою зимой рванул - и был таков:

Так полуострова дрейфуют к океану

От торжествующих земных кавардаков.

О, были неспроста шторма со мной любезны!

Как пробка легкая, плясал я десять дней

Над гекатомбою беснующейся бездны,

Забыв о глупости береговых огней.

Как сорванный дичок ребенку в детстве, сладок

Волны зеленый вал - скорлупке корабля,

С меня блевоту смой и синих вин осадок,

Без якоря оставь меня и без руля!

И стал купаться я в светящемся настое,

В поэзии волны, - я жрал, упрям и груб,

Зеленую лазурь, где, как бревно сплавное,

Задумчиво плывет скитающийся труп.

Где, синеву бурлить внезапно приневоля,

В бреду и ритме дня сменяются цвета

Мощнее ваших арф, всесильней алкоголя

Бродилища любви рыжеет горькота.

Я ведал небеса в разрывах грозных пятен,

Тайфун, и водоверть, и молнии разбег,

Зарю, взметенную, как стаи с голубятен,

И то, что никому не явлено вовек.

На солнца алый диск, грузнеющий, но пылкий,

Текла лиловая, мистическая ржа,

И вечные валы топорщили закрылки,

Как мимы древние, от ужаса дрожа.

В снегах и зелени ночных видений сложных

Я вымечтал глаза, лобзавшие волну,

Круговращение субстанций невозможных,

Поющих фосфоров то синь, то желтизну.

Я много дней следил - и море мне открыло,

Как волн безумный хлев на скалы щерит пасть,

Мне не сказал никто, что Океаньи рыла

К Марииным стопам должны покорно пасть.

Я, видите ли, мчал к незнаемым Флоридам,

Где рысь, как человек, ярит среди цветов

Зрачки, - где радуги летят, подобны видом

Натянутым вожжам для водяных гуртов.

В болотных зарослях, меж тростниковых вершей,

Я видел, как в тиши погоды штилевой

Всей тушею гниет Левиафан умерший,

А дали рушатся в чудовищный сувой.

И льды, и жемчуг волн; закат, подобный крови;

Затоны мерзкие, где берега круты

И где констрикторы, обглоданы клоповьей

Ордой, летят с дерев, смердя до черноты.

Я последить бы дал детишкам за макрелью

И рыбкой золотой, поющей в глубине;

Цветущая волна была мне колыбелью,

А невозможный ветр сулил воскрылья мне.

С болтанкой бортовой сливались отголоски

Морей, от тропиков простертых к полюсам;

Цветок, взойдя из волн, ко мне тянул присоски,

И на колени я по-женски падал сам...

Почти что остров, я изгажен был поклажей

Базара птичьего, делящего жратву,

И раком проползал среди подгнивших тяжей

Утопленник во мне поспать, пока плыву.

И вот - я пьян водой, я, отданный просторам,

Где даже птиц лишен зияющий эфир,

Каркас разбитый мой без пользы мониторам,

И не возьмут меня ганзейцы на буксир.

Я, вздымленный в туман, в лиловые завесы,

Пробивший небосвод краснокирпичный, чьи

Парнасские для всех видны деликатесы

Сопля голубизны и солнца лишаи;

Доска безумная, - светясь, как, скат глубинный,

Эскорт морских коньков влекущий за собой,

Я мчал, - пока Июль тяжелою дубиной

Воронки прошибал во сфере голубой.

За тридцать миль морских я слышал рев Мальстрима,

И гонный Бегемот ничтожил тишину,

Я, ткальщик синевы, безбрежной, недвижимой,

Скорблю, когда причал Европы вспомяну!

Меж звездных островов блуждал я, дикий странник.

В безумии Небес тропу определив,

Не в этой ли ночи ты спишь, самоизгнанник,

Средь златоперых птиц, Грядущих Сил прилив?

Но - я исплакался! Невыносимы зори,

Мне солнце шлет тоску, луна сулит беду;

Острейшая любовь нещадно множит горе.

Ломайся, ветхий киль, - и я ко дну пойду.

Европу вижу я лишь лужей захолустной,

Где отражаются под вечер облака

И над которою стоит ребенок грустный,

Пуская лодочку, кто хрупче мотылька.

Нет силы у меня, в морях вкусив азарта,

Скитаться и купцам собой являть укор,

И больше не могу смотреть на спесь штандарта,

И не хочу встречать понтона жуткий взор!

* * *

Розовослезная звезда, что пала в уши.

Белопростершейся спины тяжелый хмель.

Краснослиянные сосцы, вершины суши.

Чернокровавая пленительная щель.

* * *

О сердце, что нам кровь, которой изошел

Весь мир, что нам пожар и неуемный стон,

Всесокрушающий, рыдающий шеол,

И над руинами свистящий аквилон,

И мщение? - Ничто... Однако, если вновь

Возжаждем? Сгинь тогда, мир алчный и гнилой,

Цари, купцы, суды, история - долой!

Мы - вправе! Золото, огонь и - и кровь! И кровь!

Стань мщенья символом, террора и пальбы,

Мой разум! Зубы сжав, постичь: назначен час

Республикам земли. Властители, рабы,

Народы, цезари - проваливайте с глаз!

Кто вихрь огней разжечь решился бы, когда

Не мы, романтики, не братский наш союз?

Смелее к нам, друзья, входите же во вкус:

Дорогу - пламени, долой ярмо труда!

Европа, Азия, Америка - к чертям!