Литературка Литературная Газета - Литературная Газета 6400 ( № 2 2013) Страница 14

Охватывая взглядом эту широкую, поистине энциклопедическую панораму, понимаешь, что сибирская литература не фантом или призрак, а вполне конкретное явление, имеющее право на существование. Ибо в ней были не только В. Астафьев, В. Шукшин и В. Распутин, которых вспомнит любой, но и сибирское летописание, и толстые журналы (первые аж в XVIII в.), и классики (первые - И. Калашников и П. Ершов, которых знали А. Пушкин и В. Белинский), и литературная среда, "почва", на которой взросли нынешние сибирские знаменитости.

Эта "среда", т.е. писатели, не уступающие выдающейся "тройке" классиков (а до них были ещё Вс. Иванов, В. Зазубрин, Л. Сейфуллина, С. Залыгин, Л. Мартынов и др.), и составляет основное содержание книги А. Горшенина. В узких рамках энциклопедических статей автор всё же находит место для "штрихов" к их биографии, как правило, рабочей, трудовой. И узнаёшь, что будущие писатели-сибиряки имели подчас весьма экзотические должности: А. Преловский, например, был "скотогоном в Монголии", О. Чарушников - "начальником бюро по трудоустройству", а П. Реутский, учившийся в рыбном техникуме, работал в цирке.

Всё по М. Горькому: лишь побывав "в людях", можно что-то настоящее создать в литературе. Сибиряк - значит реалист. В этом мнении укрепляешься, знакомясь с историей сибирской литературы. В соответствующей обзорной статье узнаёшь, что и романтизм в Сибири особенный: "местный колорит" для писателей-сибиряков был не отвлечённым, а вполне конкретным, реальным явлением, читаем в статье "Литература сибирская". Жаль вот только, что не все писатели ощущали свою принадлежность к ней, соблазняясь "московской" славой. Тщетными оказались призывы знаменитых "областников" XIX в. Н. Ядринцева и Г. Потанина к тому, чтобы во имя краевой литературы "быть готовым к скромной роли провинциального писателя". Жупел "областничества" и суровая кара за малейшие его проявления сыграли свою роль, и сибирский писатель в ХХ в. осознавал себя сибирским лишь отчасти. Согласно родившемуся тогда же определению сибирской литературы как "участка общерусской литературы" (М. Азадовский).

А. Горшенин о дискуссиях и разногласиях лишь сообщает, информирует, оговаривая в предисловии, что в книге нет "литературоведческого исследования и оценок". Но от оценки современных тенденций не отказывается: "У большинства авторов нынешнего поколения художественных достижений почти нет" ("Проза Сибири"); "Поэтическая палитра сегодняшней Сибири[?] не складывается в цельную картину" ("Поэзия Сибири"); литературная критика "становится по преимуществу рецензионно-аннотационной, а то и просто рекламной" ("Литература сибирская").

Больше А. Горшенина всё-таки интересуют "персоналии", в первую очередь эпохи "золотого века" сибирской литературы (60-80-е гг.). Творчеству особенно интересных и значимых прозаиков и поэтов той поры (И. Лавров, Н. Самохин, А. Плетнёв, А. Плитченко, Р. Солнцев, Н. Закусина и многие другие) он посвящает немало энциклопедических строк. Хотя в целом А. Горшенин весьма лаконичен, вполне владея искусством словарной статьи, максимально информативной, ёмкой.

Помимо персональных, есть в книге и традиционные для такого рода изданий статьи о литературных группах и организациях, журналах, альманахах, сборниках, музеях и премиях, которых в Сибири всё же не так уж и много. Интересны, хотя и не всегда по-настоящему современны, статьи о "влияниях": "Достоевский и Сибирь", "Чехов в Сибири", "Горький и литература Сибири" и т.п. Но в целом автор вполне объективен: соблюдая баланс, включает в книгу статьи об эмигрантах - Г. Гребенщикове, А. Несмелове, А. Ачаире, "диссиденте" и бомже А. Кутилове.

Энциклопедия А. Горшенина появилась своевременно, в напоминание о том, что региональные литературы (литературы и писатели коренных сибиряков Севера, Алтая, Чукотки, Камчатки и др. в книге также не забыты) - не миф или выдумка советских литературоведов, а реальность.

Владимир ЯРАНЦЕВ

Других грибов у нас нет?

Других грибов у нас нет?

ЛИТПРОЗЕКТОР

Этот роман Елены Чижовой впервые увидел свет в 2007 году в журнале "Звезда". И вот - в 2012-м выходит книга тиражом по нашим временам довольно большим - 10 тыс. экземпляров. После получения "Русского Букера" в 2009 году за роман "Время женщин" Чижова вообще издаётся очень активно, один за другим выходят её романы: "Крошки Цахес", "Лавра", Полукровка", "Терракотовая старуха". В чём же причина такой популярности? Попробуем разобраться.

Если бы меня спросили, о чём "Орест и сын", я бы ответила: о ненависти. О ненависти к советской эпохе, к собственной истории, к России, к русским, как, впрочем, и все романы Чижовой.

Сюжет такой. Петербуржец Орест Георгиевич, учёный-химик, сын репрессированного отца, тоже химика, корпевшего над разработкой некоего реактива, улучшающего природу человека, стоит перед дилеммой: продолжить ли ему опасное дело отца (на дворе 70-е) или заниматься созданием кондитерских эссенций? В итоге Орест Георгиевич заканчивает свои дни в сумасшедшем доме, помешавшись на сокровенных знаниях, обретаемых в Духе и объединяющих человечество - общих для всех мифах, а также идее двух цивилизаций: чтобы скрыться во внутренней, настоящей, надо пройти сквозь ту, которая снаружи, лживую, фиктивно созданную, читай - советскую. Его сын Антон, а также подруги Антона, Инна и Ксения, школьники, так же одержимы идеей вырваться из когтей исторического монстра под названием СССР. В конце концов Антон понимает, что жить в этой стране решительно невозможно и решает эмигрировать в тихий городок на границе Сербии с Хорватией[?]

Вот что пишет в послесловии питерский литературовед Константин Азадовский: "Жанр, в котором написан "Орест и сын", определить непросто. В первую очередь этот роман - историософский. Осмыслить феномен СССР в тысячелетней исторической перспективе - таков был авторский замысел, поражающий своей дерзостью". Но позвольте: осмыслить феномен чего-либо - означает как минимум посмотреть на него с разных сторон, тем более в тысячелетней исторической перспективе, коей в романе нет и в помине. Осмысление - ни в коем случае не однобокое обвинение, как это обычно бывает у Чижовой. В отношении же автора к советской эпохе поражает не дерзость замысла, а историческая злопамятность, которая сродни исторической близорукости и душевной инвалидности.

Этический провал неизбежно приводит и к провалу эстетическому. Роман рыхлый, растянутый, композиционно разболтанный. Но больше всего поражают язык и отсутствие вкуса, приводящие к довольно комичным ляпам. Например: "[?]Холодом свело дёсны", "[?]События последних недель повернулись к ней спинами", "Красный глаз близкого светофора вспыхнул над перекрёстком. Он шёл навстречу женщине". Кто он? Перекрёсток? Светофор? "Ёлка, оттаявшая в тепле, зеленела новыми побегами". Вообще-то настал Новый год, а не май, какие уж тут "новые побеги"? "[?]Он почувствовал жжение, словно в ладонь впилась острая щепка". Трудно себе представить: это что же за щепка такая? И если бы она в самом деле впилась в ладонь, то тут герой не жжение, а адскую боль бы почувствовал. Жжение в ладонях почувствовала я, - так захотелось написать обо всех этих несуразностях.

Сравнения и метафоры Елены Чижовой - нечто выходящее из ряда вон. В принципе при желании, конечно, можно натянуть носок на голову. Только зачем? Именно такое впечатление зачастую создаётся от образов, созданных автором. "Подъезд, похожий на акулью пасть". Это интересно, с какого ракурса смотреть? А вот человек водит пальцем по карте города: "Отцовский палец летел над городом со скоростью души и, скользнув за Неву, резко взял влево. Линии Васильевского острова отлетали назад. Пройдя над Смоленкой, палец сел на пустой берег". Я уж не говорю про тавтологию "палец летел", "линии отлетали". Вот ещё несколько "прекрасных" образов: "Бородавка, похожая на картофелину, шевелилась, тыкаясь в коржик". Если кто не понял, так это старик в кафе ест пирожное. "У самой земли ветер отрясал игольчатый, липкий прах и прыгал до верхних этажей, подставляя себе под ноги дрожащие ходули - столбы фонарного света". Прямо акробат какой-то! А как вам такой телефонный звонок? "Орест Георгиевич покосился на часы, но тут, уже не шумом крыльев, а фейерверком в тёмное небо, раздался новый телефонный залп". Ну, ладно, допустим, у автора такое видение (хотя телефонный звонок не похож ни на шум крыльев, ни на фейерверк), но что прикажете делать, например, с этим: "Занявшийся экран брызнул бравурной музыкой" и тут же: "Экран занялся нежно". Как такое комментировать, да и стоит ли?

Перечень метафорических казусов Чижовой можно продолжить. Их хватит на целую диссертацию, которую обязательно кто-нибудь напишет, жаль только, что совсем в другом ключе: дескать, поглядите, дорогие читатели, - какой глубокий, историософский, мифологический роман написала прозаик Елена Чижова, хорошо хоть вовремя спохватились, не проглядели крупного писателя, осмыслившего феномен СССР в тысячелетней исторической перспективе[?]