Журнал Русская жизнь - Будущее (август 2007) Страница 14

Перед входом в Белгородский государственный историко-краеведческий музей выставлены трактор, пушка и каменная баба. Этот комплект, в общем, обычных для музея атрибутов как бы завлекает редкого туриста в залы. Что ж, ход довольно симпатичный, хоть и примитивный. Мало кто из краеведческих музеев о таких вещах вообще задумывается.

Бок о бок разместилась и другая экспозиция - Белгородский государственный историко-художественный музей-диорама «Курская битва. Белгородское направление». Это, в общем, правильно. Осмотрев один музей, довольно трудно миновать второй. Вопрос, с какого начинать. Этот вопрос решает каждый индивидуально.

VII.

В последний раз Белгород удивляет при посадке в поезд. Состав подползает к платформе, но двери закрыты. Точнее, они открываются, но с другой стороны. В вагоны входят люди в форме и начинают там вовсю хозяйничать. Что ж, все так и должно быть: Белгород сегодня - пограничный город.

Пассажир тем временем делает очень неприятное открытие - его вагона нет. Но эта неприятность ненадолго - несколько вагончиков подкатывают, присоединяют к поезду. Это для нас, для россиян, и люди в форме здесь не появляются.

А через несколько минут состав отходит от вокзала, и о том, что он международный, сразу забываешь. Еще бы - ведь и украинцы, и белгородцы говорят на одном языке. На русском, но с отдельными украинизмами и немножечко напевно.

Александра Львовна Толстая

Нестандартная дочь

Вспоминает Александра Львовна Толстая

Младшая дочь Льва Толстого прожила долгую, славную, успешную жизнь и скончалась в 1979 году в возрасте 95 лет. Она сделала все, что было в ее силах, для посрамления советской власти. И та отвечала ей сторицей: любимую дочь великого писателя, ту самую, которая перепечатывала его рукописи, была его собеседником и доверенным лицом, которой были оставлены наследственные права на все рукописи, ту единственную, кого он взял с собою, бежав из Ясной Поляны, - ее объявили несуществующей. Из всех фотоснимков и кинохроник, примечаний и мемуаров, экскурсионных рассказов и музейных экспозиций ее вырезали, вымарывали и вытравливали. Она им из-за океана - словом, они ей из СССР - зловещим молчанием. И так в течение 70 лет. Не было никакой Александры Толстой.

А она еще как была - деловитая, собранная, целеустремленная, верная отцовскому имени и идеалам, жизнь положившая на общественное служение. Поддержать утративших надежду -первая. Устроить на работу перебежчиков и невозвращенцев, накормить, помочь с бумагами - первая. Обратиться по радио к советским солдатам с призывом одуматься и не давить танками братьев-венгров - первая, в прямом эфире, с митинга в Мэдисон-сквер-гарден.

В 1939 году, как только на финской стороне стали появляться пленные красноармейцы, Александра Львовна объявила о создании Толстовского фонда.

Добавим к ее собственному рассказу то, о чем она из скромности умалчивает: за годы Первой мировой Толстая как сестра милосердия была награждена тремя Георгиевскими медалями за личное мужество.

Большевики арестовывали ее пять раз. Но не это подкосило ее, она и в заключении оставалась верна себе. В интервью она рассказывает об истинных причинах эмиграции.

Толстовский фонд (существующий и по сей день) помог десяткам тысяч соотечественников. Александра Львовна умела поставить дело: фонд поддерживали состоятельные и именитые люди - композитор Сергей Рахманинов, общественная деятельница графиня Софья Панина, историк Михаил Ростовцев.

Предлагаемое интервью было записано в 1965 году историком Алексеем Малышевым, собиравшим свидетельства о 1917 годе для программ «Радио Свобода». Полностью публикуется впервые.

Иван ТОЛСТОЙ

- Александра Львовна, когда вы начали интересоваться политической жизнью России, когда сами начали как-то в ней участвовать?

- Пока отец был жив, я интересовалась постольку, поскольку он касался этих материй в своих писаниях. А он, как известно, много писал о положении рабочих, выступал за конституцию для России. И горевал о нищенской жизни крестьян. Но, не одобряя царского режима, отсутствия свобод, он очень боялся революции и отрицательно относился к социализму.

- Почему он боялся революции?

- Он говорил, что царское правительство держит власть насилием и жестокостью, а новая власть будет в этом смысле еще хуже. Он это предвидел. Затем, он говорил, что нельзя строить что-либо неумелыми, грязными руками. Он считал, что социалистические руки - грязные. Особенно он ненавидел террористов, убийства. Это было ему противно.

- Где вас застала зима 1916-1917 годов, другими словами, те месяцы или недели, которые предшествовали Февральской революции?

- Я была на фронте, там меня и застала Февральская революция. Я руководила отрядом.

- Что это был за отряд?

- Мы перевозили раненых и больных с фронта в тыл. У меня были шесть врачей, сестры, команда из солдат.

- Так это был полевой госпиталь?

- Нет, не полевой госпиталь, это был такой передвижной, летучий отряд.

- Как долго вы были на фронте?

- Я в самом начале войны ушла на фронт. Работала в санитарном поезде, потом на Кавказском фронте, в Турции, оттуда перешла на Западный фронт и вот тут как раз и узнала о революции. Помню такую сцену. Я была больна, заражение крови, лежала в больнице. Вошел доктор, очень грустный, и говорит: «Вы знаете, что князь Михаил Александрович отказался от престола?» Я на него посмотрела и говорю: «Пропала Россия!» И он мне ответил: «Пропала Россия!» - и вышел из комнаты. А потом началось брожение, неподчинение, в отряде стало очень трудно работать. Особенно когда близилось уже дело к большевистской революции.

- У вас в памяти не остались разговоры с солдатами непосредственно после Февральской революции? Как они ее восприняли?

- Как же, еще бы! Это было так тяжело. Солдаты ничего не понимали. Ведь каждую минуту выскакивали какие-то ораторы, говорили речи. Сначала коммунисты, потом против коммунистов. И солдаты совершенно не могли разобраться, кто к чему призывает. Помню, однажды в мою палатку ворвался солдат с площадной руганью. А мы просто сидели и пили чай - заведующая хозяйством, заведующая транспортом - и все очень перепугались. Я этого солдата знала, он был контуженный, я к нему подошла, положила руку ему на плечо, говорю: «Знаешь что, я к тебе приду в землянку, мы поговорим». И вот тут случилось невероятное: он, как ребенок, зарыдал у меня на плече. «Скажите, - говорит, - мне, где правда, где правда? Они (то есть большевики) говорят, что вы во всем виноваты, что вы буржуи. А я знаю, что вы ко мне хорошо относитесь, скажите мне, где правда?» Что ответишь на такой вопрос? Просто мучительно было смотреть на этих полуграмотных людей, которые не знали, что с ними завтра будет, и боялись.

Когда я вернулась из больницы, солдаты меня встретили очень радушно - принялись качать. А потом, когда уезжала в Москву, было собрание. Они меня очень благодарили за то, что все у нас в отряде было в порядке: лошади сыты, продовольствия много. Мы вообще жили дружно. Под конец собрания председатель отрядного комитета сказал от избытка чувств: «Я предлагаю почтить память Александры Львовны вставанием». Все встали, было очень торжественно.

И только я уехала, был отдан приказ о моем аресте. Но я уже была в поезде. Вагон был до отказа набит людьми и вещами. Пассажиры начали вышвыривать вещи друг друга, одного офицерика чуть не выбросили вслед за багажом, настроение было совершенно ужасное. Я уже тогда не верила, что из этого выйдет что-то хорошее.

- Когда вы заметили, что на фронте начала распространяться большевистская пропаганда?

- Пропаганда шла отчаянная везде, по всему фронту. Митинги непрекращающиеся. И эта пропаганда, конечно, достигала своей цели. Что неудивительно: солдаты сидели месяцами в окопах, устали, оголодали. И тут им говорят: «Идите домой, земля будет ваша, фабрики будут ваши, жизнь начинается другая».

- У вас лично не было конфликтов с солдатами?

- Был такой случай в поезде. Я не знала, что будет. Вошел какой-то тип, очень агрессивный, сел рядом со мной, толкнул. Я подвинулась, ничего не сказала. Потом он захотел ноги положить мне на колени. Я опять отстранилась и опять ничего не сказала. Вокруг солдаты, тоже очень возбужденные. Наконец я говорю: «Вот что, братцы, кто хочет курить, у меня папиросы есть». Я раздала эти папиросы, потом чай. Один солдатик принес кипятку, у меня был сахар. И этот, злой, стал уже подобрее. Мы разговорились. Кончилось тем, что, когда мы приехали в Москву, я знала, кто на ком женат, сколько у кого детей, все решительно про их жизнь, про отца, про мать, про дом, все знала. Может быть, это был единственный раз, когда табак послужил людям на пользу. В сущности, ведь злобы не было. Все это было наносное, результат пропаганды. Им обещали все, что хотите: и фабрики, и заводы, и землю. А они очень хотели уйти из окопов как можно скорее - это и сыграло главную роль, а вовсе не революционные идеи, солдатам абсолютно не понятные.